Климент 24: связка или сказуемое, или два смысла целости
С этого момента предмет обсуждения (Божественное) у Климента - в прочтении Шуфрина - раздваивается. Вот как он это показывает.
По Клименту, Божественное можно «считать целым» (в «непрямом смысле») на том основании, что оно имеет величину. Но о величине (или величии - megethos) он в Str. 5.71.3 говорит в отношении Христа (см. http://gignomai.livejournal.com/134750.html). Если же привлечь еще и сказанное Климентом в другом месте «Стромат» (4.157.2):
Вот почему поверить в Него, и через Него, значит стать единичным («монадой», monadikon), нерассеянно {или: непрестанно} (aperispastasōs) собираясь в Нем воедино; не поверить же,- значит оказаться в сомнении (diastasai), на расстоянии (diastēnai) [от Него] и разделенным [на части], -
то получается, что «монадность» - это характеристика бытия-в-единстве-с-Сыном и, обратно, Христос (человечество-в-единстве-с-Сыном) - это Монада. И «величина Христа (5.71.3) - ее величина.
Единое же никак не может иметь величину, будучи неделимо (5.81.6).
Итак, один предмет обсуждения - это Христос-Монада, делимый и имеющий величину. Другой - Единое. Но тут читать Климента приходится очень внимательно, отслеживая все допустимые варианты прочтения. Дело в том, что 5.81.5, где объясняется в каком смысле Божественное (а по Шуфрину речь идет о Христе-Монаде) является целым - повторим это место:
Ибо как можно словами выразить то, что не является ни родом, ни видовым отличием, ни видом, ни неделимым, ни числом, ни каким-либо атрибутом, ни тем, чему что-либо атрибутируется. Нельзя даже сказать, что Оно в прямом смысле целое. Ибо Оно считается целым ввиду Его величины {или: величия} (megethei), и [Оно] {или: [ещё]} есть (kai esti) Отец всего {или: вселенной} (tōn holōn) -
до Шуфрина прочитывали как относящееся к одному субъекту, «Оно» (так и в русском переводе Афонасина). И тогда концы с концами не сходятся: ибо, согласно окончанию фразы, речь идет об Отце, значит и в начале речь должна идти о Нем же, а не о Монаде..
Возможность иного прочтения Шуфрин находит в словах kai esti (букв. «и есть»). При переводе античных авторов очень часто приходится делать интерполяции - вставлять пропущенные, но подразумеваемые автором слова. Здесь обычно вставляли «Оно» или как-то иначе обозначали подлежащее - то же самое, что и в первой половине фразы; это казалось самоочевидным. «Есть» при этом прочитывалось как связка (грамматически вполне допустимо). Шуфрин прочитывает esti как содержательный член предложения: «имеет место», дополняя его интерполяцией «еще», подчеркивающей, что здесь вводится еще один субъект - Отец!
Тогда 5.81.5 оказывается параллельно по структуре предшествующему месту, в 5.81.4:
Ведь если трудно найти начало всех вещей (archē pantos pragmatos), то совсем трудно указать на первое и древнейшее начало, являющееся и причиной возникновения всевозможных иных [вещей], и причиной бытия возникших.
Выражение «начало всех вещей» относится здесь к Монаде, а не к Единому, о котором там же говорится как о «первом и древнейшем начале». Именно Ее (т.е. Христа) в 5.93.5 Климент отождествлял с «началом» (archē) Быт. 1:1 (см. http://gignomai.livejournal.com/135366.html). И тогда, наконец, становится понятным появление в 5.81.5 «Отца всего». Отец «объемлет в Себе все вещи» (5.81.3). Значит, «в прямом смысле целен» для Климента не Сын (как имеющий «величину»), но, - осторожно, выражается Шуфрин - по всей вероятности, Отец.
По Клименту, Божественное можно «считать целым» (в «непрямом смысле») на том основании, что оно имеет величину. Но о величине (или величии - megethos) он в Str. 5.71.3 говорит в отношении Христа (см. http://gignomai.livejournal.com/134750.html). Если же привлечь еще и сказанное Климентом в другом месте «Стромат» (4.157.2):
Вот почему поверить в Него, и через Него, значит стать единичным («монадой», monadikon), нерассеянно {или: непрестанно} (aperispastasōs) собираясь в Нем воедино; не поверить же,- значит оказаться в сомнении (diastasai), на расстоянии (diastēnai) [от Него] и разделенным [на части], -
то получается, что «монадность» - это характеристика бытия-в-единстве-с-Сыном и, обратно, Христос (человечество-в-единстве-с-Сыном) - это Монада. И «величина Христа (5.71.3) - ее величина.
Единое же никак не может иметь величину, будучи неделимо (5.81.6).
Итак, один предмет обсуждения - это Христос-Монада, делимый и имеющий величину. Другой - Единое. Но тут читать Климента приходится очень внимательно, отслеживая все допустимые варианты прочтения. Дело в том, что 5.81.5, где объясняется в каком смысле Божественное (а по Шуфрину речь идет о Христе-Монаде) является целым - повторим это место:
Ибо как можно словами выразить то, что не является ни родом, ни видовым отличием, ни видом, ни неделимым, ни числом, ни каким-либо атрибутом, ни тем, чему что-либо атрибутируется. Нельзя даже сказать, что Оно в прямом смысле целое. Ибо Оно считается целым ввиду Его величины {или: величия} (megethei), и [Оно] {или: [ещё]} есть (kai esti) Отец всего {или: вселенной} (tōn holōn) -
до Шуфрина прочитывали как относящееся к одному субъекту, «Оно» (так и в русском переводе Афонасина). И тогда концы с концами не сходятся: ибо, согласно окончанию фразы, речь идет об Отце, значит и в начале речь должна идти о Нем же, а не о Монаде..
Возможность иного прочтения Шуфрин находит в словах kai esti (букв. «и есть»). При переводе античных авторов очень часто приходится делать интерполяции - вставлять пропущенные, но подразумеваемые автором слова. Здесь обычно вставляли «Оно» или как-то иначе обозначали подлежащее - то же самое, что и в первой половине фразы; это казалось самоочевидным. «Есть» при этом прочитывалось как связка (грамматически вполне допустимо). Шуфрин прочитывает esti как содержательный член предложения: «имеет место», дополняя его интерполяцией «еще», подчеркивающей, что здесь вводится еще один субъект - Отец!
Тогда 5.81.5 оказывается параллельно по структуре предшествующему месту, в 5.81.4:
Ведь если трудно найти начало всех вещей (archē pantos pragmatos), то совсем трудно указать на первое и древнейшее начало, являющееся и причиной возникновения всевозможных иных [вещей], и причиной бытия возникших.
Выражение «начало всех вещей» относится здесь к Монаде, а не к Единому, о котором там же говорится как о «первом и древнейшем начале». Именно Ее (т.е. Христа) в 5.93.5 Климент отождествлял с «началом» (archē) Быт. 1:1 (см. http://gignomai.livejournal.com/135366.html). И тогда, наконец, становится понятным появление в 5.81.5 «Отца всего». Отец «объемлет в Себе все вещи» (5.81.3). Значит, «в прямом смысле целен» для Климента не Сын (как имеющий «величину»), но, - осторожно, выражается Шуфрин - по всей вероятности, Отец.