Aug 18, 2008 22:13
Почти все, написанное мною до сих пор о жизни виссарионовцев, смотрится апологетикой. Я старался писать правду, а не скрываемое мною доброжелательное отношение, подпитывалось желанием защитить людей от злобной предвзятости и клеветы. Но вот пришла пора сказать и о том, что мне категорически не понравилось (речь пока не о вероучении, о моральных установках).
Разговор на эту тему начался, кажется, с того, что я услышал, что они не дают детям читать народных сказок, потому что в них много проявлений зла, коварства, хитрости, соперничества и т.д. Заменяют их волшебными историями собственного сочинения. Чуть позже выяснилось, что и учебники истории государственные не годятся, так как в них говорится о войнах... "Мы хотим забыть эту дурную историю. Мы не хотим учить ей наших детей". - А о об Отечественной войне Вы же не можете не рассказывать? - Не рассказываем. Зачем?.
Меня это, знамо дело, возмутило. Как же так, люди за Вас воевали, гибли, а Вы и помнить об этом не хотите? Мои собеседники (первым был Слава, потом и с другими я пытался спорить) стояли на своем: нам это не надо. (Правда, потом выяснилось, что, поскольку им нужно давать аттестаты государственного образца, то они вынуждены включать информацию о войнах и т.п. в программу, но относят ее на самый конец обучения, щадя души маленьких).
Виссарион учит полному очищению души от неприязни: "Сделай так, чтобы не о ком не думать плохо". Или вот выразительная максима: "Полюби волка, и он станет бабочкой". любопытно, как трансфоримировалась евангельская заповедь о любви к врагам: "полюби волка" - это ее образное переложение, но Христос-то не обещал, что враг от этого непременно любящим другом станет... Моральное учение Виссариона сродни толстовству и другим формам пацифизма: непрошибаемый оптимизм, нежелание признавать реальность зла. ("Диавол" в заповеди о самоубийцах, процитированной в прошлом постинге, попал туда, я думаю, случайно, в силу богословской непоследовательности "Учителя" - не может он верить в Дьявола...).
Два характерных разговора. Один с Ириной, женой Славы, когда я в еще спящем доме читал на кухне стихи Елены Шварц. Ира пришла готовить еду и, увидев книжку, спросила меня, что за стихи я читаю. Я назвал имя.
- Это духовные стихи?
Я ответил в том плане, что можно, мол, назвать их и духовными (религиозными), но не в том смысле, который она, видимо, подразумевает. - Они трагические.
Ира сразу потеряла к Ел. Шв. интерес и сказала, что из недавно прочитанного ей понравились стихи Зинаиды Миркиной. Кто знает, сразу поймет, о чем речь.
И второй разговор. Наслушавшись про воспитание в условиях ничем не омрачаемой благости, я сказал Славе: "По-моему, вы строите здесь детскую сказку". "Да-да, сказку. И сами иногда не совсем верим в ее реальность". Стоящая рядом Ира возразила, тихо, но очень твердо: "Верим. И счастливы".
В заключение - и в качестве перехода к следующей теме, собственно религиозной - скажу, что они сами объяснили мне, что используемая здесь форма креста (простой равноконечный крест в круге, они и крестное знамение так совершают: касаются тех же мест, что и мы, а потом обводят себя круговым движением) намеренно не содержит в себе признаков распятия как орудия казни: зачем вспоминать об этом преступлении?