Ты ко звёздам спокойно так перейди
Ольга Балла-Гертман
Ты ко звёздам спокойно так перейди
Дружба народов. - № 7. - 2022.
https://pechorin.net/raz/405
В открывающем июльский номер «Дружбы народов» и занимающем примерно половину его общего объёма художественном блоке стихи традиционным образом чередуются с прозой. Последняя представлена повестями - «Улыбка Мэри-Энн» Александра Б. Зайцева, «Мара, ёмкость для гения» Игоря Булкаты, рассказами - «Бабочка и скафандр» Татьяны Филатовой, «Череп Гоголя» Николая Верёвочкина, «Разные виды снега» Сергея Маркелова, «Падение гласных» Михаила Москалёва, «Плавки» Александра Вергелиса, «Суррогатный отец» и «Мечта» Александра Шевченко и прозой со сложной структурой и ускользающей жанровой принадлежностью - автором она обозначена как «фрагменты времени» - «Городской блюз» Ильи Наумова.
Если попытаться нащупать общие тенденции июльской прозы, на их роль можно было бы предложить, пожалуй, то, что почти всем этим текстам тесно в рамках реалистичного описания мира и чисто психологического моделирования человеческих отношений, и они с той или иной степенью решительности приподнимают покров осязаемой эмпирической реальности, чтобы взглянуть на её таинственную изнанку (у Михаила Москалёва эта изнанка всего лишь - но грозно - просверкивает в непредсказуемых и непостижимых изменениях в речи его персонажей, пробиться к ней пытается в своей необузданной прозе - в оставшихся после его смерти её разрозненных фрагментах - герой Игоря Булкаты: «…Посолонь, как на языческом ристалище, подбирая холопью хлуду, приметая за собой босой ступнёй смешавшуюся с пылью рубиновую коросту, кони прядают ушами…», реальность провинциального Новостаровска у Николая Верёвочкина только и делает, что обнаруживает свою призрачную, обманчивую природу, в провинциальном же Орске Ильи Наумова «люди пропадали с пустыря, просачиваясь из Орска в какую-то отдельную, неведомую вселенную», в рассказах Александра Шевченко под личиной безупречно-логически организованной жизни творится сплошное безумие, у героев Сергея Маркелова безумие совсем уже настоящее и даже не маскируется, а герой Александра Вергелиса, бедный Акакий Акакиевич наших дней, вообще дерзает уйти на ту сторону бытия окончательно). Исключение тут составляет разве что Александр Б. Зайцев с (квази?)автобиографической, во всяком случае, написанной от первого лица и собранной из небольших, почти самодостаточных главок повестью о разных человеческих типах и связанных с ними ситуациях, в которые герой-повествователь попадал с начала двухтысячных до нынешних двадцатых: чистая эмпирика, внимательная, точная, нередко жёсткая феноменология повседневности без явной потребности в каких-то иных измерениях существования. Героиня «Скафандра и бабочки» Татьяны О. Филатовой отчётливо томится в тисках доставшегося ей фрагмента реальности (представленного большой городской библиотекой, где ей приходится работать), - уверенная, что истинная её жизнь - за стенками скафандра, вотще бьющаяся в эти стенки бабочка, впрочем, не в силах придумать ничего всерьёз альтернативного предлагаемому скафандру, кроме тайного любовника, всё волнующее значение которого - в несходстве с её слишком правильным женихом.
Поэты номера - сдержанно-печальный Сергей Золотарёв с его дисциплинированной силлабо-тоникой («На вышколенной шкале»), взволнованно-печальная, дерзко-смиренная Елена Крюкова с силлабо-тоникою же, но динамичной, напряжённой, задыхающейся - «У меня не бойся да не бойся ты / столько боли скопилось в немой груди / что по мне - мосту неземной красоты - / ты ко звёздам спокойно так перейди / боль когда застынет крепче камня-льда / люди били-били и кровь перестала течь / разве камень кровит да ты что никогда / кровоточит хрипит только речь» («Голая лирика»), взволнованно-таинственная Эгвина Фет - «души моей все звери / у кого, / глубоко отпечатались на снеге - / на нём они оставили его, / чтоб удаляться в приглушённом беге» («Квадратным слогом посредине лета»). Есть и ещё один поэт, занимающий отдельную рубрику - «Другая оптика»: совсем молодой (2001 года рождения) Терентий Кондратенко с подборкой «Пятая эссенция». Специфику его оптики отчасти формулирует в коротком предисловии Николай Кононов: «Сочинитель словно бы погружает со-знание читателя в область непрояснённого (смутного) и очень ясного одновременно (как будто оптически сфокусированного». В верлибрах Кондратенко гудят мощные, разнонаправленные стихийные силы, о которых он говорит, практически не повышая голоса, едва ли не рассудочно: «Вечная весна рвёт девятыми валами стены / Иерихона, который ты выстроил. Трубы поют / всё громче, и скоро эти стены рухнут, / останется только ветер, мчащий куда-то на север». Тут уже не только оптика да и не в первую очередь она - тут динамика, тектоника и сама эсхатология.
Далее следуют тексты документальные, исследовательские и аналитические.
Рубрику «Культурный слой» делят между собой писатель, культуролог, историк Александр Васькин и публицист, философ, культуролог Юрий Каграманов. В статье, представляющей собою главу из готовившейся тогда к печати (теперь уже вышедшей) книги «Повседневная жизнь советских писателей от оттепели до перестройки» Васькин подробно рассказывает, как литераторы воспринимали писательские съезды (уже само название статьи, «Второй съезд - кто кого съест», даёт понять, что воспринимали без излишних очарований), что вообще на этих съездах говорилось и делалось и что они значили для тех, кто попал туда, кто туда не попал, кого упомянули в речах и кого не упоминали. («Позорный дурман грошового тщеславия, - писал в дневнике во время одного из них, Второго, Юрий Нагибин. - Сам себе гадок… Выбрали - не выбрали, назвали - не назвали, упомянули - не упомянули, назначили - не назначили. Я, кажется, никогда не доходил до такой самозабвенной ничтожности».) Каграманов же, анализируя три последних фильма Квентина Тарантино: «Джанго освобождённый», «Омерзительная восьмёрка» и «Однажды в Голливуде» и рассматривая кинематограф как главное искусство, формирующее представление о реальности, а тем самым и поведение, у современных американцев (как то, чем долгое время и ещё на нашей памяти в России была литература; теперь, по всей вероятности, это уже не так), видит своего героя как зеркало «новой революции», происходящей в американском сознании с 2016 года, «когда резко обострилось противостояние, условно говоря, республиканского и демократического лагерей», в авангарде которой «идёт воинствующий негр».
Под рубрикой «Нация и мир», под названием «Янтарь» - «светлогорские записи» Юлии Ефременковой: дневник живущей в Берлине русской писательницы о нескольких неделях, проведённых ею в январе-феврале 2021 года и в феврале и мае 2022-го в местах, бывших когда-то Восточной Пруссией, а потом ставших Калининградской областью, о странной двоящейся яви этих мест. «Вопрос - а где это я? - задавала себе постоянно. Очень странное ощущение, словно попали в другую реальность».
В рубрике «Жизнь в литературе» Максим Гуреев публикует первые несколько глав из своей готовящейся книги об Андрее Битове. Начинаясь со сновидений героя (и не раз потом к ним возвращаясь) - через «отпевание раба Божьего Андрея в покровской церкви, что в Красном селе у ручья» - повествование отправляется во времени вспять, к предкам Битова, его рождению, детству, и добирается до его студенческой юности и первых шагов в литературе.
Раздел, посвящённый анализу современной словесности и включающий в себя разные варианты критических текстов, - трёхчастный, состоящий из трёх рубрик. Первая из них, «Критика», начинается статьёй - полной отсылок к личному опыту - прозаика Александра Мелихова «Культовое трио, или Чего нам не хватало» о трёх писателях, культовых для его поколения: Ремарке, Хемингуэе и Камю, перечисляемых им «по нарастанию их сложности и, как следствие, по убыванию популярности». В той же рубрике, собрав вокруг «заочного «круглого стола» писателей, поэтов и литературных критиков, нередко совмещающих эти роли в одном лице, редакция журнала задаёт им нетривиальные вопросы о том, как они видят себя в поколенческом контексте: кому из писавших в иные времена они, по собственному разумению, наследуют; в чём видят отличительные черты собственного литературного поколения и в ком теперь видят своих наследников и вообще понимающих читателей. В ныне обозреваемом июльском номере - лишь первая часть этого большого разговора с общим названием «Сборный пункт»; здесь помещены - в простом алфавитном порядке фамилий участников - ответы Евгения Абдуллаева, Марии Ануфриевой, Ольги Балла, Ефима Бершина, Константина Комарова, Владимира Медведева, Сергея Солоуха и Александра Чанцева. Респонденты максимально разные, в смысле не только поколенческой принадлежности, но и личностных стратегий и стилистик; тем интереснее наблюдать за их реакциями на вопросы. Диапазон ответов, соответственно, широчайший: от «Наследую?.. наверно, всем и никому в отдельности. Всей русской литературе, всему русскому языку…» (Евгений Абдуллаев) и «модернистскому духу поэзии Серебряного века» (Константин Комаров) до чёткого перечисления имён: «К. Чуковский и В. Шкловский. В. Набоков с его лекциями о литературе. А. Гольдштейн», а потом ещё Михаил Булгаков и Эрнст Юнгер (Александр Чанцев).
В авторской рубрике «Библионавтика» пишущая эти строки размышляет над сборником критических работ Ирины Роднянской «Книжная сотня: Малоформатная литературная критика с приложением «Четырёх векторов внимания», основную часть которого составляют тексты из новомировской рубрики «Книжная полка» за десять лет, и прочитывает эту книгу как «Учебник понимания», полагая, что у нас есть все основания учиться у Роднянской восприимчивости и интересу к новому, неожиданному, не ложащемуся в привычные рамки (а ещё и к очень разному), к метафизической основе дел человеческих, а также широте стилистического и жанрового диапазона высказываний и умению без потерь сочетать аналитизм с чёткостью ценностной позиции и даже со страстностью.
И, наконец, в завершающей номер рубрике «Правила игры» Борис Минаев («Пусть этот мир прогнётся под нас») вспоминает об эпохе девяностых - прежде всего о её театре, но также о её музыке, об общем тогдашнем ощущении жизни («Мир - весь мир - пробовался тогда на вкус», - о да!), - у которой нам, нынешним, тоже очень стоило бы некоторым важнейшим вещам поучиться.
Ты ко звёздам спокойно так перейди
Дружба народов. - № 7. - 2022.
https://pechorin.net/raz/405
В открывающем июльский номер «Дружбы народов» и занимающем примерно половину его общего объёма художественном блоке стихи традиционным образом чередуются с прозой. Последняя представлена повестями - «Улыбка Мэри-Энн» Александра Б. Зайцева, «Мара, ёмкость для гения» Игоря Булкаты, рассказами - «Бабочка и скафандр» Татьяны Филатовой, «Череп Гоголя» Николая Верёвочкина, «Разные виды снега» Сергея Маркелова, «Падение гласных» Михаила Москалёва, «Плавки» Александра Вергелиса, «Суррогатный отец» и «Мечта» Александра Шевченко и прозой со сложной структурой и ускользающей жанровой принадлежностью - автором она обозначена как «фрагменты времени» - «Городской блюз» Ильи Наумова.
Если попытаться нащупать общие тенденции июльской прозы, на их роль можно было бы предложить, пожалуй, то, что почти всем этим текстам тесно в рамках реалистичного описания мира и чисто психологического моделирования человеческих отношений, и они с той или иной степенью решительности приподнимают покров осязаемой эмпирической реальности, чтобы взглянуть на её таинственную изнанку (у Михаила Москалёва эта изнанка всего лишь - но грозно - просверкивает в непредсказуемых и непостижимых изменениях в речи его персонажей, пробиться к ней пытается в своей необузданной прозе - в оставшихся после его смерти её разрозненных фрагментах - герой Игоря Булкаты: «…Посолонь, как на языческом ристалище, подбирая холопью хлуду, приметая за собой босой ступнёй смешавшуюся с пылью рубиновую коросту, кони прядают ушами…», реальность провинциального Новостаровска у Николая Верёвочкина только и делает, что обнаруживает свою призрачную, обманчивую природу, в провинциальном же Орске Ильи Наумова «люди пропадали с пустыря, просачиваясь из Орска в какую-то отдельную, неведомую вселенную», в рассказах Александра Шевченко под личиной безупречно-логически организованной жизни творится сплошное безумие, у героев Сергея Маркелова безумие совсем уже настоящее и даже не маскируется, а герой Александра Вергелиса, бедный Акакий Акакиевич наших дней, вообще дерзает уйти на ту сторону бытия окончательно). Исключение тут составляет разве что Александр Б. Зайцев с (квази?)автобиографической, во всяком случае, написанной от первого лица и собранной из небольших, почти самодостаточных главок повестью о разных человеческих типах и связанных с ними ситуациях, в которые герой-повествователь попадал с начала двухтысячных до нынешних двадцатых: чистая эмпирика, внимательная, точная, нередко жёсткая феноменология повседневности без явной потребности в каких-то иных измерениях существования. Героиня «Скафандра и бабочки» Татьяны О. Филатовой отчётливо томится в тисках доставшегося ей фрагмента реальности (представленного большой городской библиотекой, где ей приходится работать), - уверенная, что истинная её жизнь - за стенками скафандра, вотще бьющаяся в эти стенки бабочка, впрочем, не в силах придумать ничего всерьёз альтернативного предлагаемому скафандру, кроме тайного любовника, всё волнующее значение которого - в несходстве с её слишком правильным женихом.
Поэты номера - сдержанно-печальный Сергей Золотарёв с его дисциплинированной силлабо-тоникой («На вышколенной шкале»), взволнованно-печальная, дерзко-смиренная Елена Крюкова с силлабо-тоникою же, но динамичной, напряжённой, задыхающейся - «У меня не бойся да не бойся ты / столько боли скопилось в немой груди / что по мне - мосту неземной красоты - / ты ко звёздам спокойно так перейди / боль когда застынет крепче камня-льда / люди били-били и кровь перестала течь / разве камень кровит да ты что никогда / кровоточит хрипит только речь» («Голая лирика»), взволнованно-таинственная Эгвина Фет - «души моей все звери / у кого, / глубоко отпечатались на снеге - / на нём они оставили его, / чтоб удаляться в приглушённом беге» («Квадратным слогом посредине лета»). Есть и ещё один поэт, занимающий отдельную рубрику - «Другая оптика»: совсем молодой (2001 года рождения) Терентий Кондратенко с подборкой «Пятая эссенция». Специфику его оптики отчасти формулирует в коротком предисловии Николай Кононов: «Сочинитель словно бы погружает со-знание читателя в область непрояснённого (смутного) и очень ясного одновременно (как будто оптически сфокусированного». В верлибрах Кондратенко гудят мощные, разнонаправленные стихийные силы, о которых он говорит, практически не повышая голоса, едва ли не рассудочно: «Вечная весна рвёт девятыми валами стены / Иерихона, который ты выстроил. Трубы поют / всё громче, и скоро эти стены рухнут, / останется только ветер, мчащий куда-то на север». Тут уже не только оптика да и не в первую очередь она - тут динамика, тектоника и сама эсхатология.
Далее следуют тексты документальные, исследовательские и аналитические.
Рубрику «Культурный слой» делят между собой писатель, культуролог, историк Александр Васькин и публицист, философ, культуролог Юрий Каграманов. В статье, представляющей собою главу из готовившейся тогда к печати (теперь уже вышедшей) книги «Повседневная жизнь советских писателей от оттепели до перестройки» Васькин подробно рассказывает, как литераторы воспринимали писательские съезды (уже само название статьи, «Второй съезд - кто кого съест», даёт понять, что воспринимали без излишних очарований), что вообще на этих съездах говорилось и делалось и что они значили для тех, кто попал туда, кто туда не попал, кого упомянули в речах и кого не упоминали. («Позорный дурман грошового тщеславия, - писал в дневнике во время одного из них, Второго, Юрий Нагибин. - Сам себе гадок… Выбрали - не выбрали, назвали - не назвали, упомянули - не упомянули, назначили - не назначили. Я, кажется, никогда не доходил до такой самозабвенной ничтожности».) Каграманов же, анализируя три последних фильма Квентина Тарантино: «Джанго освобождённый», «Омерзительная восьмёрка» и «Однажды в Голливуде» и рассматривая кинематограф как главное искусство, формирующее представление о реальности, а тем самым и поведение, у современных американцев (как то, чем долгое время и ещё на нашей памяти в России была литература; теперь, по всей вероятности, это уже не так), видит своего героя как зеркало «новой революции», происходящей в американском сознании с 2016 года, «когда резко обострилось противостояние, условно говоря, республиканского и демократического лагерей», в авангарде которой «идёт воинствующий негр».
Под рубрикой «Нация и мир», под названием «Янтарь» - «светлогорские записи» Юлии Ефременковой: дневник живущей в Берлине русской писательницы о нескольких неделях, проведённых ею в январе-феврале 2021 года и в феврале и мае 2022-го в местах, бывших когда-то Восточной Пруссией, а потом ставших Калининградской областью, о странной двоящейся яви этих мест. «Вопрос - а где это я? - задавала себе постоянно. Очень странное ощущение, словно попали в другую реальность».
В рубрике «Жизнь в литературе» Максим Гуреев публикует первые несколько глав из своей готовящейся книги об Андрее Битове. Начинаясь со сновидений героя (и не раз потом к ним возвращаясь) - через «отпевание раба Божьего Андрея в покровской церкви, что в Красном селе у ручья» - повествование отправляется во времени вспять, к предкам Битова, его рождению, детству, и добирается до его студенческой юности и первых шагов в литературе.
Раздел, посвящённый анализу современной словесности и включающий в себя разные варианты критических текстов, - трёхчастный, состоящий из трёх рубрик. Первая из них, «Критика», начинается статьёй - полной отсылок к личному опыту - прозаика Александра Мелихова «Культовое трио, или Чего нам не хватало» о трёх писателях, культовых для его поколения: Ремарке, Хемингуэе и Камю, перечисляемых им «по нарастанию их сложности и, как следствие, по убыванию популярности». В той же рубрике, собрав вокруг «заочного «круглого стола» писателей, поэтов и литературных критиков, нередко совмещающих эти роли в одном лице, редакция журнала задаёт им нетривиальные вопросы о том, как они видят себя в поколенческом контексте: кому из писавших в иные времена они, по собственному разумению, наследуют; в чём видят отличительные черты собственного литературного поколения и в ком теперь видят своих наследников и вообще понимающих читателей. В ныне обозреваемом июльском номере - лишь первая часть этого большого разговора с общим названием «Сборный пункт»; здесь помещены - в простом алфавитном порядке фамилий участников - ответы Евгения Абдуллаева, Марии Ануфриевой, Ольги Балла, Ефима Бершина, Константина Комарова, Владимира Медведева, Сергея Солоуха и Александра Чанцева. Респонденты максимально разные, в смысле не только поколенческой принадлежности, но и личностных стратегий и стилистик; тем интереснее наблюдать за их реакциями на вопросы. Диапазон ответов, соответственно, широчайший: от «Наследую?.. наверно, всем и никому в отдельности. Всей русской литературе, всему русскому языку…» (Евгений Абдуллаев) и «модернистскому духу поэзии Серебряного века» (Константин Комаров) до чёткого перечисления имён: «К. Чуковский и В. Шкловский. В. Набоков с его лекциями о литературе. А. Гольдштейн», а потом ещё Михаил Булгаков и Эрнст Юнгер (Александр Чанцев).
В авторской рубрике «Библионавтика» пишущая эти строки размышляет над сборником критических работ Ирины Роднянской «Книжная сотня: Малоформатная литературная критика с приложением «Четырёх векторов внимания», основную часть которого составляют тексты из новомировской рубрики «Книжная полка» за десять лет, и прочитывает эту книгу как «Учебник понимания», полагая, что у нас есть все основания учиться у Роднянской восприимчивости и интересу к новому, неожиданному, не ложащемуся в привычные рамки (а ещё и к очень разному), к метафизической основе дел человеческих, а также широте стилистического и жанрового диапазона высказываний и умению без потерь сочетать аналитизм с чёткостью ценностной позиции и даже со страстностью.
И, наконец, в завершающей номер рубрике «Правила игры» Борис Минаев («Пусть этот мир прогнётся под нас») вспоминает об эпохе девяностых - прежде всего о её театре, но также о её музыке, об общем тогдашнем ощущении жизни («Мир - весь мир - пробовался тогда на вкус», - о да!), - у которой нам, нынешним, тоже очень стоило бы некоторым важнейшим вещам поучиться.