Выпуск 9. ДОМ.
Когда-то, много лет назад, я прочитала рассказ Дом, который меня буквально заворожил. Есть такие
образы, которые, попадая в наше воображение, заселяются там навеки. Обычно, мы понимаем это сходу. Рада своей возможности придать новую жизнь этому такому трогательному, такому пронзительному и почему то до боли знакомому образу (вот же единство менталитета! даёт о себе знать).
Ещё удивительно то, что рассказ написан моим студентом jazz_z . В смысле, удивляет не сам этот факт, а состояние, когда студент превосходит своего учителя уже с самого начала. Это педагогический рай.
И этот грязно-желтый дом напротив тоже смотрит на меня своими слеповатыми окнами-глазами, как будто чувствует на себе мой взгляд. Как будто хочет разглядеть во мне соучастника своей истории. Я смотрю на него. В нем жизнь, спокойная и темпераментная, страстная и ненавистная, животная и простая. Каждое окно скрывает за собой опыт. Некоторые окна подкрашены синяками отвалившейся от сырости и возраста штукатурки. Что скрывают такие окна? Какие судьбы? Что таится за моим окном? Одна ли будничная суета? Выпуская из дверей жизнь, желтый дом печально вздыхает, словно точно зная, - когда уйдет последняя частичка обитающей в нем жизни, он умрет. И только черные птицы поселятся в его главе, лишь черные птицы-памятники.
Утро для этого дома - грустное время. В это время его покидают, покидают полные энергии, мыслей и желаний. И он смотрит своими печальными глазами на слякоть, которая его окружает, на голые, потерявшие в осени свои зеленые одежды деревья, на пустое пасмурное небо. Пытается заигрывать с бродячими собаками, с прохожими, приоткрывая чуть-чуть занавески в каком-нибудь из своих окон. И ждет вечером своих, и будет радостно охать дверью, когда они придут, озвучивать замки почтовых ящиков и оживлять лифты, отдаваясь басовитым эхом в провалах шахт. Ночью он успокаивается. Все спят, и он тихо, с осторожностью наблюдает за покоем и хранит молчание. Вот за каким-то окном вдруг громко заиграла музыка, дом слегка вздрагивает, но не сердится. Успокаивает другие окна и лишь чуть ерзает, словно кутаясь в шаль. Потом, когда он немного задремав, стоит спокойный и большой, можно смотреть на него, не стесняясь и не чувствуя неудобства за его судьбу, смотреть его усталые глаза, смотреть как оплетают его телефонные провода и антенны, смотреть как он обнимает себя, смешно и заботливо пытаясь сохранить тепло. В эти предрассветные часы он похож на домашнего зверька, большого, лохматого, свернувшегося у ног отдыхающего хозяина. Вдруг просыпается, озираясь по сторонам, кряхтя, сбрасывает с себя дремоту, зажигает свет, зажигает огонь в газовых плитах, в одной, в другой, в третьей. Пытаясь взять хлопоты на себя, начинает тихо, стараясь не показать виду, грустить. Его окна-глаза смотрят на меня.
Я говорю ему, я пишу ему, в следующей жизни я буду домом, с грязно-желтыми стенами и подслеповатыми глазами. Он спрашивает, хватит ли у меня сил? Он предлагает заглянуть в каждое свое окно и прожить минуту жизни за ним, а потом вместить все эти жизни в себя. Ведь нет ничего труднее принять на себя все сущее. И нет ничего труднее остаться с этим знанием. Вот только хочется чего-то еще, может быть теплоты, может быть просто поговорить. Но мысли об этом отнимают силы. Он должен оставаться спокойным и сильным, на него смотрят, на него надеются. Я не буду говорить с ним. Я могу пройти мимо, я могу обстучать об него ноги, толкнуть с силой его дверь, могу крикнуть на него, могу покромсать ножом его стены, могу… Я знаю, что ему нужны силы. Сильный станет сильнее, сильный примет мой крик и насытит им мою же жажду превосходства. И вот он гордо наблюдает за мной. Взошедшее дневное солнце подсвечивает его бакенбарды из водопроводных труб и пускает солнечных зайчиков ему в глаза. Он отмахивается от них своей могучей рукой и не замечает капающих с сосулек слез.
образы, которые, попадая в наше воображение, заселяются там навеки. Обычно, мы понимаем это сходу. Рада своей возможности придать новую жизнь этому такому трогательному, такому пронзительному и почему то до боли знакомому образу (вот же единство менталитета! даёт о себе знать).
Ещё удивительно то, что рассказ написан моим студентом jazz_z . В смысле, удивляет не сам этот факт, а состояние, когда студент превосходит своего учителя уже с самого начала. Это педагогический рай.
И этот грязно-желтый дом напротив тоже смотрит на меня своими слеповатыми окнами-глазами, как будто чувствует на себе мой взгляд. Как будто хочет разглядеть во мне соучастника своей истории. Я смотрю на него. В нем жизнь, спокойная и темпераментная, страстная и ненавистная, животная и простая. Каждое окно скрывает за собой опыт. Некоторые окна подкрашены синяками отвалившейся от сырости и возраста штукатурки. Что скрывают такие окна? Какие судьбы? Что таится за моим окном? Одна ли будничная суета? Выпуская из дверей жизнь, желтый дом печально вздыхает, словно точно зная, - когда уйдет последняя частичка обитающей в нем жизни, он умрет. И только черные птицы поселятся в его главе, лишь черные птицы-памятники.
Утро для этого дома - грустное время. В это время его покидают, покидают полные энергии, мыслей и желаний. И он смотрит своими печальными глазами на слякоть, которая его окружает, на голые, потерявшие в осени свои зеленые одежды деревья, на пустое пасмурное небо. Пытается заигрывать с бродячими собаками, с прохожими, приоткрывая чуть-чуть занавески в каком-нибудь из своих окон. И ждет вечером своих, и будет радостно охать дверью, когда они придут, озвучивать замки почтовых ящиков и оживлять лифты, отдаваясь басовитым эхом в провалах шахт. Ночью он успокаивается. Все спят, и он тихо, с осторожностью наблюдает за покоем и хранит молчание. Вот за каким-то окном вдруг громко заиграла музыка, дом слегка вздрагивает, но не сердится. Успокаивает другие окна и лишь чуть ерзает, словно кутаясь в шаль. Потом, когда он немного задремав, стоит спокойный и большой, можно смотреть на него, не стесняясь и не чувствуя неудобства за его судьбу, смотреть его усталые глаза, смотреть как оплетают его телефонные провода и антенны, смотреть как он обнимает себя, смешно и заботливо пытаясь сохранить тепло. В эти предрассветные часы он похож на домашнего зверька, большого, лохматого, свернувшегося у ног отдыхающего хозяина. Вдруг просыпается, озираясь по сторонам, кряхтя, сбрасывает с себя дремоту, зажигает свет, зажигает огонь в газовых плитах, в одной, в другой, в третьей. Пытаясь взять хлопоты на себя, начинает тихо, стараясь не показать виду, грустить. Его окна-глаза смотрят на меня.
Я говорю ему, я пишу ему, в следующей жизни я буду домом, с грязно-желтыми стенами и подслеповатыми глазами. Он спрашивает, хватит ли у меня сил? Он предлагает заглянуть в каждое свое окно и прожить минуту жизни за ним, а потом вместить все эти жизни в себя. Ведь нет ничего труднее принять на себя все сущее. И нет ничего труднее остаться с этим знанием. Вот только хочется чего-то еще, может быть теплоты, может быть просто поговорить. Но мысли об этом отнимают силы. Он должен оставаться спокойным и сильным, на него смотрят, на него надеются. Я не буду говорить с ним. Я могу пройти мимо, я могу обстучать об него ноги, толкнуть с силой его дверь, могу крикнуть на него, могу покромсать ножом его стены, могу… Я знаю, что ему нужны силы. Сильный станет сильнее, сильный примет мой крик и насытит им мою же жажду превосходства. И вот он гордо наблюдает за мной. Взошедшее дневное солнце подсвечивает его бакенбарды из водопроводных труб и пускает солнечных зайчиков ему в глаза. Он отмахивается от них своей могучей рукой и не замечает капающих с сосулек слез.