Разговоры про "дальнюю предусмотрительность"
К началу Великой Отечественной физиолог Эрванд Шамирович Айрапетьянц работал в Ленинградском государственном университете.
Он вспоминал, что на вторую неделю войны его «назначили не то политруком, не то комиссаром, не то политорганизатором (точное наименование не помню) работы, связанной с рытьем траншей недалеко от Парголова, по Выборгскому шоссе. Я вместе с другими товарищами организовывал работу научных работников Университета по сооружению противотанковых траншей, возвышений. В этой деятельности участвовала огромная масса людей самых разнообразных профессий, вплоть до артистов оперы и балета. В сознании людей пробивались проклятые вопросы, что де если уж в самом начале войны защита выливается в сооружение траншей близ Ленинграда, то характер общей обороны приобретает грустные перспективы во времени и пространстве. Но оптимизм не сдавал свои позиции и возглавлял сознание - работа велась на высоком уровне патриотизма, единения народа. Бодрость духа нисколько не омрачалась целями сооружения траншей и непривычным для многих трудом. По крайне мере, большинство было уверено, что всё, что здесь происходит - это дальняя предусмотрительность, блокирующая даже минимальные шансы непосредственной беды для Ленинграда. Это была великолепная демонстрация веры народа в свою партию, в тактику грядущей победы». (ЦГАИПД СПб. Ф. Р-4000. Оп. 12. Д. 73. Л. 4).
Оставим в стороне слова о «великолепной демонстрации веры народа в свою партию» и про «бодрость духа».
Меня здесь другое зацепило.
«…большинство было уверено, что всё, что здесь происходит - это дальняя предусмотрительность, блокирующая даже минимальные шансы непосредственной беды для Ленинграда».
Может, про большинство - и неверно. Но сам факт таких разговоров выглядит правдоподобно.
Воспоминания датированы 1961-м годом. Резонно задать вопрос, насколько свидетельства, зафиксированные два десятка лет спустя, отражают события 41-го года, а насколько - позднейшие наслоения?
Разговоры про «дальнюю предусмотрительность», надежда на то, что городу на Неве не угрожает «непосредственная беда», - это то, что выглядит вполне реалистично.
Человеку часто свойственно надеяться на лучшее, искать подтверждений тому, что самое страшное не случится, что в целом всё обойдётся, а если и есть трудности, то они вот-вот закончатся. Когда Ленинград оказался в осаде, то постоянно возникали слухи, что сейчас всё закончится, что блокаду вот-вот прорвут, что на подмогу городу уже идут свежие войска и т. д. (здесь я отсылаю к монографии Владимира Леонидовича Пянкевича «“Люди жили слухами”: Неформальное коммуникативное пространство блокадного Ленинграда»; он массу соответствующих примеров приводит).
Так и в июле 41-го многим очень и очень хотелось верить, что всё не так уж страшно, что к Ленинграду гитлеровцы не подойдут…
Впереди была блокада. И до разгрома Германии было почти четыре года войны. Впереди были миллионы смертей…
Он вспоминал, что на вторую неделю войны его «назначили не то политруком, не то комиссаром, не то политорганизатором (точное наименование не помню) работы, связанной с рытьем траншей недалеко от Парголова, по Выборгскому шоссе. Я вместе с другими товарищами организовывал работу научных работников Университета по сооружению противотанковых траншей, возвышений. В этой деятельности участвовала огромная масса людей самых разнообразных профессий, вплоть до артистов оперы и балета. В сознании людей пробивались проклятые вопросы, что де если уж в самом начале войны защита выливается в сооружение траншей близ Ленинграда, то характер общей обороны приобретает грустные перспективы во времени и пространстве. Но оптимизм не сдавал свои позиции и возглавлял сознание - работа велась на высоком уровне патриотизма, единения народа. Бодрость духа нисколько не омрачалась целями сооружения траншей и непривычным для многих трудом. По крайне мере, большинство было уверено, что всё, что здесь происходит - это дальняя предусмотрительность, блокирующая даже минимальные шансы непосредственной беды для Ленинграда. Это была великолепная демонстрация веры народа в свою партию, в тактику грядущей победы». (ЦГАИПД СПб. Ф. Р-4000. Оп. 12. Д. 73. Л. 4).
Оставим в стороне слова о «великолепной демонстрации веры народа в свою партию» и про «бодрость духа».
Меня здесь другое зацепило.
«…большинство было уверено, что всё, что здесь происходит - это дальняя предусмотрительность, блокирующая даже минимальные шансы непосредственной беды для Ленинграда».
Может, про большинство - и неверно. Но сам факт таких разговоров выглядит правдоподобно.
Воспоминания датированы 1961-м годом. Резонно задать вопрос, насколько свидетельства, зафиксированные два десятка лет спустя, отражают события 41-го года, а насколько - позднейшие наслоения?
Разговоры про «дальнюю предусмотрительность», надежда на то, что городу на Неве не угрожает «непосредственная беда», - это то, что выглядит вполне реалистично.
Человеку часто свойственно надеяться на лучшее, искать подтверждений тому, что самое страшное не случится, что в целом всё обойдётся, а если и есть трудности, то они вот-вот закончатся. Когда Ленинград оказался в осаде, то постоянно возникали слухи, что сейчас всё закончится, что блокаду вот-вот прорвут, что на подмогу городу уже идут свежие войска и т. д. (здесь я отсылаю к монографии Владимира Леонидовича Пянкевича «“Люди жили слухами”: Неформальное коммуникативное пространство блокадного Ленинграда»; он массу соответствующих примеров приводит).
Так и в июле 41-го многим очень и очень хотелось верить, что всё не так уж страшно, что к Ленинграду гитлеровцы не подойдут…
Впереди была блокада. И до разгрома Германии было почти четыре года войны. Впереди были миллионы смертей…