Образ египтолога
Помимо всем известных «Семнадцати мгновений весны» Юлиан Семёнов написал целый цикл произведений про Штирлица (он же - Максим Исаев, он же - Всеволод Владимирович Владимиров). Действие их происходит в диапазоне от начала 20-х до конца 60-х.
Одна из книг этого цикла - «Третья карта». Сюжет разыгрывается накануне и в самом начале Великой Отечественной войны. И в центре событий - взаимодействие немецких спецслужб и украинских националистов.
Но я сейчас об этой повести вовсе не из-за украинских националистов вспомнил, как, может, кто-нибудь подумает, и не из-за украинской тематики в принципе.
Вспомнил я об этой повести из-за эпизода, связанного, представьте себе, с египтологией.
Итак. Война началась. Немцы заняли Львов. Вошли в город и бандеровцы. И начали зачистку города от нежелательных, с их точки зрения, элементов.
«Дмитро Михайленко, профессор-египтолог, в списках бандеровцев значился под номером 52.
Он не эвакуировался, потому что з д е ш н и е дела мало интересовали его: взгляд его был обращен в прошлое, в эру Солнца, к Нильской долине, когда фараон Аменхотеп держал на сильных своих руках новорожденного сына и ощущал, как г р е е т с я под живительными лучами светила сморщенная кожица на лице младенца, приобретая тугой, глубинный цвет бронзы.
Михайленко размышлял об эре первой реформации, и сухие щелчки выстрелов, лязг танковых гусениц, пьяные песни солдат не волновали его - это все суета, это пройдет, это, как и жизнь человеческая, ненадолго…
Главное - оставить после себя идею. Пусть она достанется не тем, так этим. Появившись, она становится бессмертной, воплощая в себе бессмертие автора.
Он работал по пятнадцати часов, поднимаясь из-за стола, лишь когда затекали больные ноги; Михайленко писал страницу за страницей, чувствуя, что сейчас только и стало получаться по-настоящему, ибо то получается, что любимо, что стало твоим и чему ты себя отдал без остатка».
И дальше перед читателем на нескольких страницах разворачивался этюд о фараоне Аменхотепе III-м и о его сыне Аменхотепе IV-м, который назвал себя Эхнатоном, о его религиозной реформе.
А затем вдруг этот рассказ обрывался на полуслове. Потому что к Михайленко в квартиру врывались убийцы.
«Его повесили через семь часов на балконе дома, где обосновался бандеровский штаб. Пахло цветущими липами, хотя время их цветения кончилось».
Для меня это самый запомнившийся фрагмент книги. Ни один другой её эпизод такого впечатления не оставил.
И да, я понимаю, что сейчас на слуху новости, связанные с Украиной, но абстрагируйтесь от этого, отвлекитесь, что в сочинении Семёнова фигурируют бандеровцы.
Это второстепенный элемент. Можно было бы написать нечто подобное про хорватских усташей или ещё каких-нибудь радикальных сволочей. Я сейчас просто хочу остановиться на этом образе учёного, который погружён в свои исследования, пишет текст, максимально далёкий от актуальной политической повестки, а его вдруг просто так берут и убивают.
Вспомнил я об этом из-за другой книги. И если Семёнов работал над «Третьей картой» в 70-х, то Илья Эренбург свой «Трест Д. Е.» придумал и изложил его историю в начале 20-х, если быть точным, в 1923-м.
И вот, 99 лет спустя, я сижу дома с ковидом и читаю рассказ о гибели Европы.
Действие «Треста» происходит в близком будущем. В близком будущем на момент написания. Отчасти - и в прошлом (до Первой мировой), но основные события начинают разыгрываться в 1927-м. Некий Енс Боот решает уничтожить Европу. И убеждает нескольких солидных американских бизнесменов вложиться в это дело. Маховики процесса раскручиваются очень быстро - и вот уже в 28-м году новый французский премьер (по сути к власти он пришёл с помощью государственного переворота) объявляет, что нужно уничтожить Берлин. К столице Германии с этой целью движутся три тысячи французских танков.
В Берлине находится и главный герой, тот самый Енс Боот.
«Уже кварталы Вестенда были обращены в развалины, а в «Прагер диле» веселый чернобровый скрипач еще играл перуанский кау-трот. Почтенный господин, выпив чашку желудевого кофе, сказал Енсу Бооту:
- Я очень расстроен происходящим. Дело в том, что через четверть часа я, по всей вероятности, погибну. Я не успел никому рассказать о своих последних работах. Три года я сидел в своем кабинете. Я ни с кем не встречался. Я даже не знал, что будет еще одна война. Я расшифровывал надписи на могиле фараона Ферункануна, открытой в тысяча девятьсот двадцать пятом году. Только сегодня мне окончательно удалось удостовериться в том, что последняя строка гласит:
“И в конце пребывает начало”.
Это - последние слова фараона Ферункануна, жившего в двенадцатом веке до рождества Христова, то есть три тысячи триста лет тому назад. Но я открыл это слишком поздно. Кажется, почта уже не действует. Я сейчас погибну, и никто не узнает о том, что сказал Ферунканун, умирая.
В это время раздался страшный грохот падающих домов.
Два танка, скинув все строения Кайзералле, продвигались к Прагерпляц. Кау-трот оборвался. На пол полетели стаканы.
Часть посетителей, давя друг друга, кинулась к выходу. Другие, парализованные ужасом, продолжали чинно сидеть на мягких диванах.
Почтенный египтолог, сохраняя полное спокойствие, обратился к Енсу Бооту:
- Несмотря на ваши пренебрежительные отзывы о моей работе, я все же решаюсь обратиться к вам с просьбой. Если я погибну, а вы уцелеете, возьмите в моем бумажнике листок с точным переводом надписи на гробнице фараона Ферункануна и перешлите его моей дочери фрейлейн Эльзе Кригер в Нюрнберг, Мюнхенерштрассе, 11. Она сообщит о моем открытии иностранным ученым. Сделайте это ради блага человечества.
Енс Боот иронически усмехнулся, но все же кивком головы выразил согласие».
В конце концов, египтолог погибает. Но успевает ещё раз обратиться к Бооту:
«- Неужели вы не понимаете, кому нужна надпись на могиле фараона Ферункануна? Мне, вам, этому человеку в юбке, солдатам, сидящим в танке, всем, абсолютно всем! Я вижу черный длинный коридор тысячелетий. Он позади. Вы помните слова фараона: “И в конце пребывает…”
Господин Кригер не докончил утешительного афоризма фараона Ферункануна. Он упал, пробитый пулой, вылетевшей из узкой глотки пулемета».
У Семёнова всё подано серьёзно. У Эренбурга - карикатура, сатира. У Семёнова целых несколько страниц - будто отрывок из настоящей книге о Древнем Египте. У Эренбурга - в общем-то одна фраза, даже заезженная наверняка, взятая такой для пущей карикатурности, и имя выдуманного фараона.
Но и там и там перед нами - образ египтолога. Учёного, погружённого в тысячелетние древности, в давнюю историю, учёного, который мало внимания обращает на то, что происходит вокруг, учёного, который живёт в башне из слоновой кости.
И в эту башню из слоновой кости жестоко вторгается современность, вламываются те, кому плевать на древнюю историю, те, кто этих египтологов убивают.
Образы получились отличающиеся, с разной подачей. Но вместе с тем, по-своему одинаковые.
Одна из книг этого цикла - «Третья карта». Сюжет разыгрывается накануне и в самом начале Великой Отечественной войны. И в центре событий - взаимодействие немецких спецслужб и украинских националистов.
Но я сейчас об этой повести вовсе не из-за украинских националистов вспомнил, как, может, кто-нибудь подумает, и не из-за украинской тематики в принципе.
Вспомнил я об этой повести из-за эпизода, связанного, представьте себе, с египтологией.
Итак. Война началась. Немцы заняли Львов. Вошли в город и бандеровцы. И начали зачистку города от нежелательных, с их точки зрения, элементов.
«Дмитро Михайленко, профессор-египтолог, в списках бандеровцев значился под номером 52.
Он не эвакуировался, потому что з д е ш н и е дела мало интересовали его: взгляд его был обращен в прошлое, в эру Солнца, к Нильской долине, когда фараон Аменхотеп держал на сильных своих руках новорожденного сына и ощущал, как г р е е т с я под живительными лучами светила сморщенная кожица на лице младенца, приобретая тугой, глубинный цвет бронзы.
Михайленко размышлял об эре первой реформации, и сухие щелчки выстрелов, лязг танковых гусениц, пьяные песни солдат не волновали его - это все суета, это пройдет, это, как и жизнь человеческая, ненадолго…
Главное - оставить после себя идею. Пусть она достанется не тем, так этим. Появившись, она становится бессмертной, воплощая в себе бессмертие автора.
Он работал по пятнадцати часов, поднимаясь из-за стола, лишь когда затекали больные ноги; Михайленко писал страницу за страницей, чувствуя, что сейчас только и стало получаться по-настоящему, ибо то получается, что любимо, что стало твоим и чему ты себя отдал без остатка».
И дальше перед читателем на нескольких страницах разворачивался этюд о фараоне Аменхотепе III-м и о его сыне Аменхотепе IV-м, который назвал себя Эхнатоном, о его религиозной реформе.
А затем вдруг этот рассказ обрывался на полуслове. Потому что к Михайленко в квартиру врывались убийцы.
«Его повесили через семь часов на балконе дома, где обосновался бандеровский штаб. Пахло цветущими липами, хотя время их цветения кончилось».
Для меня это самый запомнившийся фрагмент книги. Ни один другой её эпизод такого впечатления не оставил.
И да, я понимаю, что сейчас на слуху новости, связанные с Украиной, но абстрагируйтесь от этого, отвлекитесь, что в сочинении Семёнова фигурируют бандеровцы.
Это второстепенный элемент. Можно было бы написать нечто подобное про хорватских усташей или ещё каких-нибудь радикальных сволочей. Я сейчас просто хочу остановиться на этом образе учёного, который погружён в свои исследования, пишет текст, максимально далёкий от актуальной политической повестки, а его вдруг просто так берут и убивают.
Вспомнил я об этом из-за другой книги. И если Семёнов работал над «Третьей картой» в 70-х, то Илья Эренбург свой «Трест Д. Е.» придумал и изложил его историю в начале 20-х, если быть точным, в 1923-м.
И вот, 99 лет спустя, я сижу дома с ковидом и читаю рассказ о гибели Европы.
Действие «Треста» происходит в близком будущем. В близком будущем на момент написания. Отчасти - и в прошлом (до Первой мировой), но основные события начинают разыгрываться в 1927-м. Некий Енс Боот решает уничтожить Европу. И убеждает нескольких солидных американских бизнесменов вложиться в это дело. Маховики процесса раскручиваются очень быстро - и вот уже в 28-м году новый французский премьер (по сути к власти он пришёл с помощью государственного переворота) объявляет, что нужно уничтожить Берлин. К столице Германии с этой целью движутся три тысячи французских танков.
В Берлине находится и главный герой, тот самый Енс Боот.
«Уже кварталы Вестенда были обращены в развалины, а в «Прагер диле» веселый чернобровый скрипач еще играл перуанский кау-трот. Почтенный господин, выпив чашку желудевого кофе, сказал Енсу Бооту:
- Я очень расстроен происходящим. Дело в том, что через четверть часа я, по всей вероятности, погибну. Я не успел никому рассказать о своих последних работах. Три года я сидел в своем кабинете. Я ни с кем не встречался. Я даже не знал, что будет еще одна война. Я расшифровывал надписи на могиле фараона Ферункануна, открытой в тысяча девятьсот двадцать пятом году. Только сегодня мне окончательно удалось удостовериться в том, что последняя строка гласит:
“И в конце пребывает начало”.
Это - последние слова фараона Ферункануна, жившего в двенадцатом веке до рождества Христова, то есть три тысячи триста лет тому назад. Но я открыл это слишком поздно. Кажется, почта уже не действует. Я сейчас погибну, и никто не узнает о том, что сказал Ферунканун, умирая.
В это время раздался страшный грохот падающих домов.
Два танка, скинув все строения Кайзералле, продвигались к Прагерпляц. Кау-трот оборвался. На пол полетели стаканы.
Часть посетителей, давя друг друга, кинулась к выходу. Другие, парализованные ужасом, продолжали чинно сидеть на мягких диванах.
Почтенный египтолог, сохраняя полное спокойствие, обратился к Енсу Бооту:
- Несмотря на ваши пренебрежительные отзывы о моей работе, я все же решаюсь обратиться к вам с просьбой. Если я погибну, а вы уцелеете, возьмите в моем бумажнике листок с точным переводом надписи на гробнице фараона Ферункануна и перешлите его моей дочери фрейлейн Эльзе Кригер в Нюрнберг, Мюнхенерштрассе, 11. Она сообщит о моем открытии иностранным ученым. Сделайте это ради блага человечества.
Енс Боот иронически усмехнулся, но все же кивком головы выразил согласие».
В конце концов, египтолог погибает. Но успевает ещё раз обратиться к Бооту:
«- Неужели вы не понимаете, кому нужна надпись на могиле фараона Ферункануна? Мне, вам, этому человеку в юбке, солдатам, сидящим в танке, всем, абсолютно всем! Я вижу черный длинный коридор тысячелетий. Он позади. Вы помните слова фараона: “И в конце пребывает…”
Господин Кригер не докончил утешительного афоризма фараона Ферункануна. Он упал, пробитый пулой, вылетевшей из узкой глотки пулемета».
У Семёнова всё подано серьёзно. У Эренбурга - карикатура, сатира. У Семёнова целых несколько страниц - будто отрывок из настоящей книге о Древнем Египте. У Эренбурга - в общем-то одна фраза, даже заезженная наверняка, взятая такой для пущей карикатурности, и имя выдуманного фараона.
Но и там и там перед нами - образ египтолога. Учёного, погружённого в тысячелетние древности, в давнюю историю, учёного, который мало внимания обращает на то, что происходит вокруг, учёного, который живёт в башне из слоновой кости.
И в эту башню из слоновой кости жестоко вторгается современность, вламываются те, кому плевать на древнюю историю, те, кто этих египтологов убивают.
Образы получились отличающиеся, с разной подачей. Но вместе с тем, по-своему одинаковые.