моё уголовное прошлое (записки рецидивиста)
Впервые противоправными действиями я занялся очень рано, я тогда учился в первом классе средней школы.
Каким то образом я привлёк внимание уже опытных преступников, старше меня на два, три, а то и четыре года. Некоторые уже имели приводы и состояли на учёте в милиции. Преступный элемент всегда занят поиском неопытных и незащищённых душ в перспективе пополнить ими свои ряды. Я почти не знал никого из этих малолетних бандитов, но как то оказался в их шайке и пошёл с ними на «дело». Наверное это было оправдано законами конспирации, написанными кровью поколений революционеров-подпольщиков в царских застенках.
Тогда мы ограбили склад гражданской обороны. Было такое полувоенное-полугражданское образование, занимающее довольно заметное место в тогдашнем обществе. Склад этот представлял три покосившихся сарая на холме, обнесённых завалившимся забором из колючей проволоки. От забора не упали только ворота. К дополнительным мерам охраны относился одноногий сторож, всегда пьяным спящий перед этими воротами. Всё это было известно, что говорит о заранее спланированном преступлении по предварительному сговору двух или более лиц. Было даже известно, что замков на сараях нет, а висят какие то верёвочки со свинцовыми блямбочками. Здесь я вынужден оговориться, что многого я сам не видел, а знаю из последующих рассказов и событий, так как в склад, по малолетству, допущен не был, а оставлен «на шухере» набираться уголовного опыта. По давности лет и богатству преступной жизни, в памяти перепутались события виденные своими глазами и услышанные ушами от подельников. Но какие то мешки и сумки с наворованным я точно тащил со склада и притащил домой, где рассовал по тайным местам.
На складе чёткими военными рядами стояли штабеля одинаковых ящиков окрашенных в зелёный цвет. Ящики закрывались на специальные откидывающиеся защёлки и тоже, верёвочки с блямбочками. В ящиках лежали красивые брезентовые сумки с противогазами, причём, разных видов: армейские - как у Фантомаса и гражданские - только на нос, рот и глаза. Дальше располагались аккуратные стеллажи с лопатами, ломами и прочим инструментом. Было много армейских касок, но как они лежали я не помню. Мы стали, отрывая блямбочки, открывать ящики подряд; искали пистолеты, автоматы, ножи, не отказались бы от армейской формы с ремнями сапогами и пилотками. Мы все тогда любили Советскую Армию и мечтали служить в ней. Но везде были только противогазы, противогазы, ничего не поделаешь - мы, повесив на себя по несколько сумок с ними, весело и не таясь, направились по домам. Впрочем некоторые, уже опытные и поротые, спрятали добычу по дороге, или просто выкинули в кусты и канавы. Потом я ещё дважды участвовал в набегах на этот склад, каждый раз возвращаясь с добычей.
Я стал богатым и знаменитым, на противогазы я выменивал старые сломанные часы, медаль «За отвагу», серебряный царский рубль и один наушник (совсем непохожий на сегодняшние от плееров). В противогазе я погружался на дно ванной и дышал в нём в туалете, зажегши кучу газет в ведре. В противогазах мы носились по двору, пугая старушек, и один раз я одел его на уроке, к восторгу одноклассников. На родителей словно нашло оцепенение, на их вопрос «Где взял?», я беззаботно ответил «Мальчишка дал» и на этом расследование закончилось. Но это продолжалось недолго. То ли участковый обратил внимание на эти незапланированные учения по ГО, то ли неугомонный активист из пенсионеров просигнализировал «куда надо». Всех нас повязали. Мы сами таскали вороха противогазов в милицию, давали показания, «закладывали» друг друга и выдерживали вечерние порки. Положение усугублялось тем, что мой отец только перед этим вступил в ряды КПСС, а может быть только кандидатом в ряды. Поэтому испуг и ярость его были безмерны. Порол он меня с наслаждением, а в перерывах говорил «Если меня исключат из партии - я тебя убью». Я потом напомнил ему его слова, когда он вышел из партии, в Перестройку. Но он, как истинный коммунист, от всего отказался. Что меня сейчас удивляет; на всех допросах, а их было несколько, не присутствовали ни родители, ни учителя, ни депутаты, кажется, по закону должны были быть. Я вначале «не кололся», но когда следователь, как бы невзначай, роясь в сейфе, вытащил из него пистолет - я разревелся и сдал всех. Впрочем я и знал только одного, по кличке «Голова» или «Котёл». Это не из - за ума, а за большую голову на тонкой шее.
Потом была комиссия по делам несовершеннолетних при горисполкоме, на которую нас с отцом не пригласили, так как было точно доказано, что внутри склада я не был, а только помогал тащить ворованное. Я даже был огорчён этим, а папа - доволен.
После всего этого я надолго «залёг на дно» и вёл тихую жизнь советского школьника. Потом в нашем классе и дворах организовалась банда и я, естественным образом, влился в неё. Главным в банде был наш однокласник-второгодник Гришка. Я помню и его фамилию, но может быть он сейчас в «авторитете» и «в законе» и ему ни к чему ещё одно давнее дело. Мы снимали замочки с почтовых ящиков, тогда кодовых замков на дверях не было, а часто и дверей на подъездах. Свинтили подфарник с лягушки-инвалидки, это такие мотоциклетки для безногих инвалидов, и спёрли где то моток медной проволоки, цветмет и тогда принимали, но за копейки. Наверное Гришка разрабатывал план крупной операции, но всё рухнуло. В любой, самой крепкой цепи, имеется слабое звено, каким и определяется крепость всей цепи.
Всё произошло на собрании, посвящённом приёму нашего класса в Юные пионеры, до этого мы были октябрятами. Мы все сидели накаченные страхом и важностью момента, как сейчас сидят старшеклассники на ЕГЭ. Нам неоднократно рассказывали, что в «одной школе», «одного мальчика» не приняли в пионеры, и что некоторые из нас могут пойти по его пути. Но всё для всех проходило ровно, пока не дошла очередь до Яньки Заца, он и оказался «слабым звеном». Янька, задыхаясь от страха и волнения, заявил, что он не достоин быть Юным пионером, потому что состоит в преступной банде и должен быть сей момент арестован и посажен в тюрьму. В классе повисла, как топор палача, тишина. Наша учительница Ефросиния Васильевна схватилась за сердце, пошла пятнами и только фронтовое медсанбатовское прошлое и чувство ответственности не позволили упасть в обморок. Как то утряслось, Янька был принят в пионеры «условно» и было проведено внутреннее расследование педагогами и родителями с последующей поркой. Это дало свои результаты: Зац твёрдо встал на путь исправления, что позволило ему потом эмигрировать в Израиль, Гришка остался на очередной второй год, а банда распалась и уже никогда не возродилась в прежнем составе.
Но самым резонансным преступлением, в котором я участвовал, было ограбление школьной столовой с похищением 10 кг банки яблочного повидла. В то время не было интернета и представитель Следственного Комитета России В. Маркин, недавно заявивший об отставке, не озвучивал скорбным лицом сообщения о схваченных за руку взяточниках, убитых в перестрелках преступниках и посаженных на большие сроки коррупционерах, но это преступление наделало шума в определённых кругах. Ещё бы - в нём были замешаны дети стоматологов, учителей, юристов и даже одного начальника цеха. В общем - «мажоры».
В тот день мы отучились в первую смену, а во второй половине дня был намечен баскетбольный матч с параллельным классом на первенство школы. Я, по причине слабой спортивной подготовки, в ряды сборной класса привлечён не был, но в качестве болельщика явился, как и другие «не спортивные» пацаны и почти все девчонки. Не помню как закончился матч, наверное «наши» победили, иначе чем объяснить общее возбуждение и жажду приключений на свою задницу. Так мы оказались на нижней площадке школьной лестницы, заканчивающейся тупиком учебных мастерских. Туда же выходили служебные двери школьной столовой и там же обычно прятались сбежавшие с урока и любители тайно покурить. Нам было тесно на площадке с одним окном и одним подоконником, молодая энергия требовала выхода. Поэтому мы запрыгивали на подоконник, съезжали по перилам и так постепенно оказались возле открытых настежь дверей столовской подсобки. Никого не было вообще, изредка из двери в дверь пробегала повариха или раздатчица и мы совсем осмелели. Мы заходили в каморку склада по двое и по трое, смотрели и трогали руками коробки с макаронами, брикеты сухофруктов, мешки с мукой и что там ещё было. Время было не голодное, но скудное, из конфет были популярны ириски да карамельки, но здесь и их не было. Сейчас уже ни следствием ни памятью не установишь кому первому пришла мысль и кто первый схватил тяжёлую жестяную и ржавую банку с неизвестным содержимым. Мы выскочили со склада и подхваченные романтическим ужасом причастности к преступлению понеслись толпой по коридору, расталкивая удивлённых учеников второй смены.
Впереди всех, аршинными баскетбольными прыжками, нёсся Юрка... Не буду его называть, вдруг он стал полковником милиции-полиции и грозой расхитителей и не берёт взяток. Хорош же я буду, если очередной изобличённый преступник, кинет ему: « А ты сам то кто, вон что про тебя пишут». Вначале банка была у него, продолжая победную игру, он пасует её бегущему рядом Серёге, тот отдаёт немного назад, во втором эшелоне игра в пас продолжается и банка вновь возвращается в первую линию. Так наша ликующая орава проносится по всему этажу, а за нами, лёгкий как шелест листов протокола, тянется зыбкий туман слуха: «8-Г столовку ограбил». Мы вываливаем во двор, «для нас всегда открыта школы дверь» и на выход тоже, к нам присоединяются не успевшие разойтись по домам одноклассницы и уже не лошадиным табуном, а стаей чирикающих воробьёв, двигаемся дальше, по скользкой дорожке вины к неотвратимому наказанию.
Наши дома и школа были на самой окраине города, дальше были только пустыри, железнодорожные пути и свалки. А совсем рядом были развалины бывшей конюшни, обслуживающей гужевым транспортом пункты общепита, и нашу многострадальную столовую тоже. Но это было раньше, а теперь на месте конюшни были только кучки сопревшей соломы да завалы обгоревших брёвен. Здесь мы и остановились рассмотреть и разделить воровской фарт. У кого то оказался перочинный ножик с обломанным лезвием, у другого - обувная ложка с заточенной кромкой, вокруг валялось много различного железного мусора, в общем с трудами и мучениями кое как взрезали неподатливую жесть. Внутри оказалось яблочное повидло. Конечно, если бы в банке оказался персиковый или вишнёвый компот наши радость и аппетит были несколько большими. Но, как говорится «Краденому коню в нос не дуют». Мы доставали пальцами или обувной ложечкой густое противное повидло, противное даже по запаху, и, зажмурясь, отправляли его в рот. Отпуская при этом шуточки, вроде - «В жизни больше пончик с повидлом в рот не возьму». Кто то брезгливый пытался отказаться от лакомства, но его заставили, пристыдив и повязав круговой порукой. Девчонки тоже проявили солидарность, облизав смазанную сладким щепку и выразив готовность следовать за нами на каторгу. Ещё поймали бродячую собачонку, намазали ей нос повидлом, после чего она припустила от нас как наскипидаренная, фыркая и визжа. Едва початую банку спрятали в лопухах, почти не заботясь и её сохранности на будущее. Ответственными частями тела мы уже чувствовали неотвратимость приближающейся расплаты.
Это преступление не готовилось заранее, а потому было раскрыто «по горячим следам». Назавтра, при входе в школу нас ждал усиленный конвой из учителей и завучей, немедленно брали под арест за шиворот, разводили по углам и устанавливали степень участия. Отпираться было бессмысленно, активные участники всех преступлений были одни и те же. Тут же по нашим адресам отправлялись глашатаи и трубадуры из других классов, с записками под роспись о месте и времени публичной казни. Учебный день прошёл в тягостном напряжении, даже на переменах мы не балдели, а чинно стояли вдоль стен. Другие смотрели на нас со скорбью и, если бы умели, крестили на прощанье.
Я попытался снизить строгость наказания и рассказал всё отцу ещё до родительского собрания, но это помогло мало. Собрание проводила сама директор школы Парася Никаноровна (светское прозвище), что говорило о большой тяжести содеянного. От Уголовного розыска был совсем юный ментёнок, наверное практикант, что снижало тяжесть содеянного. Он всё время смущённо улыбался и часто открывал свою папку с листками и тогда все тревожно замолкали. Но он закрывал папку и все выдыхали воздух, «наследие мрачных времён» было ещё свежо.
Из родителей присутствовали почти одни отцы, так было принято и никого не удивляло, и явка родителей на собрание была выше посещаемости учениками занятий. После оглашения дела началось публичное аутодафе, нас выстроили вдоль доски и со всех сторон кричали: «Как не стыдно», «Родителей опозорили», «Глаза бесстыжие», «Да вы войны не знали», «Партия о вас заботится» ну и так далее. Мы вяло и неубедительно оправдывались: «Да мы почти и не ели это ваше повидло», «Да оно испорченное было», «Да его даже собака есть не стала», нашлись и здесь слабые звенья пустившие слезу. Обстановка накалялась, один из отцов предложил остричь всех нас наголо: «Пусть все видят, а им стыдно будет». Потом кто то неосторожно вспомнил про девочек: «А где они были, пусть тоже выйдут к доске». Зря он это сказал - почти все девчонки оказались замешанными или вышли из солидарности. Родитель, призывавший нас постричь, увидев свою дочку в первых рядах подельниц, до того удивился, что больше в прениях не участвовал. Было совсем глупое предложение исключить всех из комсомола, но это было бы равноценно утери боевого знамени, и всех командиров полагалось расстрелять, поэтому не поддержали. Кстати, мне единственному тогда не исполнилось 14 лет, и только я не был комсомольцем.
Потом пригласили заведующую столовой и эта дура пыталась списать на кражу зефир, пастилу, шоколад, что то ещё. Тут уже возмутились даже самые кровожадные педагоги никогда не видевшие таких изысков на скромном прилавке.
Приговорили нас к общественно-полезному труду в возмещение государству нанесённого ущерба, на овощной базе перебирать гнилую картошку. Что мы весело и с готовностью выполнили в ближайшее воскресенье, под присмотром одной из родительниц. Но до этого была домашняя разборка с поркой, не произвёдшие особого впечатления. Больше запомнилось, как бабушка поставила передо мной здоровый жбан повидла из домашних яблок, и сказала, что не встану из - за стола пока всё не съем. К повидлу я конечно не притронулся, но долго просидел перед жбаном, пока не погнали спать.
После этого я завязал с уголовным прошлым, и кроме одного посещения вытрезвителя и нескольких штрафов в сферу внимания правоохранительных органов не попадал.