медвежья история
Мы, человеки, в своей кипучей и бестолковой деятельности всё больше и больше отвоёвываем у природы, не ожидая милостей... Нам привычнее воевать. Атакуем природу дорогами, заводами, застройками, помойками. И природа напрягается, сжимаясь и теснясь, но где то и когда то не выдерживает и прорывается к нам как солнечный протуберанец, выплёскивая из себя смешное и трагичное одновременно.
Этот медведь болел долго и тяжело. Его мышцы, мозг и печень дырявили и рвали маленькие беленькие червячки с названием, которое знать и выговорить могли только самые умные люди. Но эти люди слишком хорошо жили сами, что бы ещё лечить больных зверей. Доктор Айболит живёт только в детской сказке.
Медведь родился и жил всегда на этом месте, на горе заросшей тайгой. Другой жизни он не знал и потому считал окружающий мир нормальным, пока сам не стал больным. С одной стороны, за рекой, был шумный и вонючий город, а с другой, тоже какие то бетонные скалы и железные деревья. Там всегда суетились и шумели очень чумазые люди. Люди много кричали, размахивали руками и подпрыгивали. Потом они садились кучкой и выпускали из пастей клубы дыма. Запах этого дыма долетал до медведя и не нравился ему. Потом люди уходили под гору, в проделанные ими дыры, и из дыр вылетал горячий воздух с чёрной пылью и тревожным запахом. Гора при этом тряслась и гудела. Медведь привык к этому и не беспокоился. Если ночью подходить очень близко, можно найти много интересного и вкусного, валялось не облизанные жестяные банки, промасленные газеты, куски хлеба. На объедках питалось много собак, но когда они чуяли зверя, то поджав под себя хвосты, скулили и жались к людям. Иногда медведю удавалось поймать и съесть не осторожную собачонку и тогда он, недолго, был доволен жизнью. Тут же деловито шуршали противные крысы выискивая свой интерес. Медведя они не беспокоили, но если бы он был умный как люди, он бы знал, что в его болезни виноваты и крысы.
Уже был ноябрь, с его ночными заморозками и не долгим и не тёплым тусклым солнцем. Часто падал снег, но скапливался только в небольших вмятинах на земле, куда его наметал ветер да между толстыми корневищами кедров. Все готовились к зиме, мыши зарылись, белки обжили дупла, птицы улетели. Медведь днём тоскливо бродил по жёсткой хрустящей листве, а ночью, положив голову на лапы, подолгу смотрел слезящимися глазами на огни города. Ему становилось всё хуже. Дыхание было неровным и хриплым, ему не хватало воздуха. Шкура, из лоснящейся и гладкой, свалялась клочками и забилась колючками и мусором. Лапы ломило, а язык почти не ощущал вкуса пищи. Утром, после лёжки, он подолгу стоял покачиваясь, на нетвёрдых лапах и ронял не здоровую розовую слюну.
Зверь не умел думать, но чувствовал очень хорошо, и потому знал, что наступающей зимы ему не пережить. Он и не готовился к зиме, зачем искать берлогу, если зимовать в ней не придётся. Медведь не знал слова "шатун", но инстинкт подсказывал ему, что быть шатуном тяжело и плохо, а для него смертельно. Всё чаще смотрел он в сторону города, не понимая, что манит его в лабиринтах бетона и огней, визге и лязге, криках и гудках. Если бы он смог, он бы спросил с людей за загаженный лес, отравленный воздух, мутную и кислую воду в реке. За то, что огороженный бетонными кубами он не может уйти на поиски медведицы и она не может придти к нему. Это люди заставили его страдать, а потому они и должны что-то сделать. Или лечить его, или убить и не мучить ещё сильнее.
И ночью, когда ему стало совсем плохо, он прошел по логу к реке и долго стоял над чёрной жирной водой, хрипя и дрожа. В воде отражались тусклые утренние звёзды и блики городских огней. Медведь ненавидел эти огни, но был слаб и боялся их. Он шагнул в воду погнав звёзды и блики к противоположному берегу. Река была совсем мелкой- люди и воду забрали для своих дел. Но другой реки медведь не знал, люди пришли давно, а он жил на земле всего несколько лет. На другом берегу, уставший, он не стал отряхиваться от воды её много оставалось в его свалявшейся шерсти и идти было ещё тяжелее.
Зверь не таясь брёл по спящему посёлку и, странно, многочисленные сторожевые собаки не облаивали страшного гостя. Может быть болезнь и слабость лишили его запаха наводящего ужас на всех, но скорее эти глупые и ленивые шавки верными и полезными бывают только в присутствии хозяев. А когда хозяева спят - спят и их сторожа.
Сразу за посёлком и кустами был город. Он сильно пах холодным асфальтом и едкой смесью мочи и кала. Днём здесь продавали пиво и выгуливали собак. Улицы, днём шумные и текучие, сейчас были тихи и пусты. В морозном туманце, под тусклыми фонарями, мелькали редкие фигуры людей, кому первыми начинать рабочий день. Медведь проломил последние голые кусты, перебрёл асфальт и заковылял в арку, между двумя тёмными столбами девятиэтажек.
А в это же самое время и в этом же месте страдал в своей берлоге Вовка Смоков. Электрослесарь, пьяница и весёлый человек. Бутылка водки, которую он припас с вечера и прятал от жены, ехидно подмаргивала последним, размазанным по дну глотком. За ночь он несколько раз вставал, стараясь не шуметь, делал пару глотков из бутылки, запивал водой из банки, и вот тебе результат. В организме цунами с землетрясением, а водки - мышонок нассал. Вовка сидел в тренировочных штанах на диване и понимал, что жизнь перестаёт нравиться ему и жить так больше нельзя. На работу ему было не надо - законный выходной. Но провести его бездарно, шатаясь от окна к телевизору или просидеть во дворе, в компании таких же страдающих, скучных мужиков - было недостойно его.
Ему было плохо. Болела голова, давило грудь и было трудно дышать. Тело, покрытое липким потом, чесалось, а шершавый, высохший язык не мог найти удобного места во рту. К ломоте в руках и ногах он привык, как и другие, по многу лет работающие в шахте.
Проблема решалась легко и требовала только быстроты и натиска. Вовка знал - чем дольше просидит он вот так, без действия, тем больше рискует быть выброшеным из настоящей жизни. Скоро проснётся жена и тогда всё сильно усложнится. С замиранием сердца, он запустил пальцы под лежащий на полу, вышарканый коврик и волна облегчения омыла его страдающее тело. Заначка была на месте. А сколько раз бывало - он не мог найти заложенный им же схрон, забывал, а потом его обнаруживала при уборке жена. Вовка воспрял духом. Движения его стали точны и решительны, как у суперменов из боевиков или индейцев на тропе войны. Ноги в шлёпанцы, пиджак на голое тело: "Куртку застегну. Магазин рядом. Только бы Людка не проснулась. Мне бы только на улицу выскочить". В прихожей темно, а свет включать нельзя. Надо тихо и на ощупь найти куртку и ботинки. Но щёлкнул выключатель в спальной, гнусавой струной взвизгнула кровать и Вовка, забыв про всё, на одном инстинкте, зацепив кнопочку замка, в чём был, вылетел на лестницу и, шлёпая тапочками, покатился по ступенькам, успев увидеть в приоткрытую дверь голые ноги и ночную рубашку жены.
Выскочив на улицу, он торопливо отдышался морозным воздухом и пошагал, похрустывая инеем и тонким ледком, прямиком в арку, соединяющую две девятиэтажки и открывающую короткий путь к вожделенному круглосуточному магазину.
В предрассветной мгле, усиленной нависшими домами, Вовкино внимание поразила странная фигура, передвигавшаяся на четвереньках странно раскачиваясь и громко сопя. Вовка стоял, тупо уставившись на существо, чуть не в притирку ковылявшее мимо него и пытался понять, что же в нём ему не нравится. Не зря в народе верят, что пьяных бог бережёт. В мозгу шевелились ленивые мысли:" Во мужик нажрался. В шубе. А жопу-то наел. Дать ему пинка что-ли." Он уже всерьёз примерился отвесить "мужику" хорошего пинка, но что-то удержало его. Он даже вернулся немного назад, за угол, посмотрел, как медведь прошёл вдоль дома, сунулся носом в дверь подъезда (вот бы зашёл и расположился в тепле, а там люди на работу пошли?!), потом пересёк двор и завернул за угол его родного дома, где ждала грозная Людка. Вовка уже давно понял кого встретил на своей похмельной дороге и ничуть не испугался. Его сейчас беспокоило только как отнесутся другие к его рассказу. Ведь не поверят, и он бы не поверил, но не приснилось же ему. Заранее обидевшись на всех, он через арку вышел на проспект.
Его путь пересекали две торопящиеся к остановке женщины. Обрадованный Вовка ринулся им наперерез: " Вы тут ходите дуры, а я сейчас в арке медведя встретил" - выпалил он на одном дыхании. При этом он возбуждённо приплясывал босыми ногами в окостеневших тапочках и пытался поплотнее закутать полами пиджака голый живот. Бабы дико глянули на него, не сговариваясь обтекли с двух сторон и бегом ломанулись к остановке. А обиженный Вовка, ворча и матерясь взошёл на крыльцо магазина.
Заспаная продавщица молча и равнодушно пересчитала деньги и выдала сдачу и бутылку. Вовкин рассказ не поразил её. Она давно знала этого неспокойного покупателя, всегда готового поговорить и не обидно побузить. Если бы он рассказал, что встретил на ночной улице кенгуру, слона или Анатолия Чубайса она отнеслась бы так же безразлично. Но Вовку распирала жажда общения и её надо было утолить. Проспект уже оживал, на остановках скапливались люди ожидавшие автобусов. Хмурые, невыспавшиеся мужики досадливо отворачивались от него, женщины жалостно вздыхали:"Вот, ещё один допился" - читалось в их глазах. Раздосадованный и изрядно продрогший Вовка решил вернуться домой. Людка встретила его в прихожей, в позе, как на известной картине "Свобода на баррикадах" с голой грудью в распахнувшемся халате и древком от швабры вместо знамени. Прикрывая одной рукой голову, а другой бутылку в кармане он выпалил скороговоркой:"Дура, я сейчас медведя во дворе встретил"- и ринулся на перехват знамени. Он всё таки успел получить пару раз древком по голове пока, сбиваясь, с пятого на десятое, пересказал Людке своё приключение. Но, жёны - примитивные создания, у Людки, как то сам собой, медведь превратился в белку, но не в рыженького зверька, а в опасное заболевание "белую горячку". Людка уже почти пробилась к телефону, но тут под окнами начался шум, крики и выстрелы.
Это появились вызванные кем то милиционеры. Они осветили фарами машин, вконец обезумевшее от страха и мучений животное и лихо расстреляли его из автоматов. Они картинно припадали на одно колено и метко, на выбор, пускали пули из новеньких АКМСов. Всё было быстро закончено. Милиционеры ощущали себя лихими охотниками, почти Чингачгуками, они веселились и курили оперевшись одной ногой на мёртвую тушу. А как бы они могли себя чувствовать по другому? Потом пришла машина с лебёдкой, тушу затащили в кузов и увезли. Конечно, было расследование, но ведь никто не пострадал. Медвежатину обследовали в лаборатории и определили вид заболевания. Сказали, что мясо в пищу не пригодно и его "утилизировали".
Это было как раз время бартера. У многих появилась японская аппаратура и некоторые снимали "расстрел" на камеры. Потом продали местному телевидению. Показывали, но я не видел, не помню - почему.
Самое удивительное в этой истории, что начиная с встречи под аркой она достоверна. Мне рассказал её Вовка Смоков, теперь его уже нет. Мне ничего не пришлось придумывать, даже утренних похмельных ощущений.
Этот медведь болел долго и тяжело. Его мышцы, мозг и печень дырявили и рвали маленькие беленькие червячки с названием, которое знать и выговорить могли только самые умные люди. Но эти люди слишком хорошо жили сами, что бы ещё лечить больных зверей. Доктор Айболит живёт только в детской сказке.
Медведь родился и жил всегда на этом месте, на горе заросшей тайгой. Другой жизни он не знал и потому считал окружающий мир нормальным, пока сам не стал больным. С одной стороны, за рекой, был шумный и вонючий город, а с другой, тоже какие то бетонные скалы и железные деревья. Там всегда суетились и шумели очень чумазые люди. Люди много кричали, размахивали руками и подпрыгивали. Потом они садились кучкой и выпускали из пастей клубы дыма. Запах этого дыма долетал до медведя и не нравился ему. Потом люди уходили под гору, в проделанные ими дыры, и из дыр вылетал горячий воздух с чёрной пылью и тревожным запахом. Гора при этом тряслась и гудела. Медведь привык к этому и не беспокоился. Если ночью подходить очень близко, можно найти много интересного и вкусного, валялось не облизанные жестяные банки, промасленные газеты, куски хлеба. На объедках питалось много собак, но когда они чуяли зверя, то поджав под себя хвосты, скулили и жались к людям. Иногда медведю удавалось поймать и съесть не осторожную собачонку и тогда он, недолго, был доволен жизнью. Тут же деловито шуршали противные крысы выискивая свой интерес. Медведя они не беспокоили, но если бы он был умный как люди, он бы знал, что в его болезни виноваты и крысы.
Уже был ноябрь, с его ночными заморозками и не долгим и не тёплым тусклым солнцем. Часто падал снег, но скапливался только в небольших вмятинах на земле, куда его наметал ветер да между толстыми корневищами кедров. Все готовились к зиме, мыши зарылись, белки обжили дупла, птицы улетели. Медведь днём тоскливо бродил по жёсткой хрустящей листве, а ночью, положив голову на лапы, подолгу смотрел слезящимися глазами на огни города. Ему становилось всё хуже. Дыхание было неровным и хриплым, ему не хватало воздуха. Шкура, из лоснящейся и гладкой, свалялась клочками и забилась колючками и мусором. Лапы ломило, а язык почти не ощущал вкуса пищи. Утром, после лёжки, он подолгу стоял покачиваясь, на нетвёрдых лапах и ронял не здоровую розовую слюну.
Зверь не умел думать, но чувствовал очень хорошо, и потому знал, что наступающей зимы ему не пережить. Он и не готовился к зиме, зачем искать берлогу, если зимовать в ней не придётся. Медведь не знал слова "шатун", но инстинкт подсказывал ему, что быть шатуном тяжело и плохо, а для него смертельно. Всё чаще смотрел он в сторону города, не понимая, что манит его в лабиринтах бетона и огней, визге и лязге, криках и гудках. Если бы он смог, он бы спросил с людей за загаженный лес, отравленный воздух, мутную и кислую воду в реке. За то, что огороженный бетонными кубами он не может уйти на поиски медведицы и она не может придти к нему. Это люди заставили его страдать, а потому они и должны что-то сделать. Или лечить его, или убить и не мучить ещё сильнее.
И ночью, когда ему стало совсем плохо, он прошел по логу к реке и долго стоял над чёрной жирной водой, хрипя и дрожа. В воде отражались тусклые утренние звёзды и блики городских огней. Медведь ненавидел эти огни, но был слаб и боялся их. Он шагнул в воду погнав звёзды и блики к противоположному берегу. Река была совсем мелкой- люди и воду забрали для своих дел. Но другой реки медведь не знал, люди пришли давно, а он жил на земле всего несколько лет. На другом берегу, уставший, он не стал отряхиваться от воды её много оставалось в его свалявшейся шерсти и идти было ещё тяжелее.
Зверь не таясь брёл по спящему посёлку и, странно, многочисленные сторожевые собаки не облаивали страшного гостя. Может быть болезнь и слабость лишили его запаха наводящего ужас на всех, но скорее эти глупые и ленивые шавки верными и полезными бывают только в присутствии хозяев. А когда хозяева спят - спят и их сторожа.
Сразу за посёлком и кустами был город. Он сильно пах холодным асфальтом и едкой смесью мочи и кала. Днём здесь продавали пиво и выгуливали собак. Улицы, днём шумные и текучие, сейчас были тихи и пусты. В морозном туманце, под тусклыми фонарями, мелькали редкие фигуры людей, кому первыми начинать рабочий день. Медведь проломил последние голые кусты, перебрёл асфальт и заковылял в арку, между двумя тёмными столбами девятиэтажек.
А в это же самое время и в этом же месте страдал в своей берлоге Вовка Смоков. Электрослесарь, пьяница и весёлый человек. Бутылка водки, которую он припас с вечера и прятал от жены, ехидно подмаргивала последним, размазанным по дну глотком. За ночь он несколько раз вставал, стараясь не шуметь, делал пару глотков из бутылки, запивал водой из банки, и вот тебе результат. В организме цунами с землетрясением, а водки - мышонок нассал. Вовка сидел в тренировочных штанах на диване и понимал, что жизнь перестаёт нравиться ему и жить так больше нельзя. На работу ему было не надо - законный выходной. Но провести его бездарно, шатаясь от окна к телевизору или просидеть во дворе, в компании таких же страдающих, скучных мужиков - было недостойно его.
Ему было плохо. Болела голова, давило грудь и было трудно дышать. Тело, покрытое липким потом, чесалось, а шершавый, высохший язык не мог найти удобного места во рту. К ломоте в руках и ногах он привык, как и другие, по многу лет работающие в шахте.
Проблема решалась легко и требовала только быстроты и натиска. Вовка знал - чем дольше просидит он вот так, без действия, тем больше рискует быть выброшеным из настоящей жизни. Скоро проснётся жена и тогда всё сильно усложнится. С замиранием сердца, он запустил пальцы под лежащий на полу, вышарканый коврик и волна облегчения омыла его страдающее тело. Заначка была на месте. А сколько раз бывало - он не мог найти заложенный им же схрон, забывал, а потом его обнаруживала при уборке жена. Вовка воспрял духом. Движения его стали точны и решительны, как у суперменов из боевиков или индейцев на тропе войны. Ноги в шлёпанцы, пиджак на голое тело: "Куртку застегну. Магазин рядом. Только бы Людка не проснулась. Мне бы только на улицу выскочить". В прихожей темно, а свет включать нельзя. Надо тихо и на ощупь найти куртку и ботинки. Но щёлкнул выключатель в спальной, гнусавой струной взвизгнула кровать и Вовка, забыв про всё, на одном инстинкте, зацепив кнопочку замка, в чём был, вылетел на лестницу и, шлёпая тапочками, покатился по ступенькам, успев увидеть в приоткрытую дверь голые ноги и ночную рубашку жены.
Выскочив на улицу, он торопливо отдышался морозным воздухом и пошагал, похрустывая инеем и тонким ледком, прямиком в арку, соединяющую две девятиэтажки и открывающую короткий путь к вожделенному круглосуточному магазину.
В предрассветной мгле, усиленной нависшими домами, Вовкино внимание поразила странная фигура, передвигавшаяся на четвереньках странно раскачиваясь и громко сопя. Вовка стоял, тупо уставившись на существо, чуть не в притирку ковылявшее мимо него и пытался понять, что же в нём ему не нравится. Не зря в народе верят, что пьяных бог бережёт. В мозгу шевелились ленивые мысли:" Во мужик нажрался. В шубе. А жопу-то наел. Дать ему пинка что-ли." Он уже всерьёз примерился отвесить "мужику" хорошего пинка, но что-то удержало его. Он даже вернулся немного назад, за угол, посмотрел, как медведь прошёл вдоль дома, сунулся носом в дверь подъезда (вот бы зашёл и расположился в тепле, а там люди на работу пошли?!), потом пересёк двор и завернул за угол его родного дома, где ждала грозная Людка. Вовка уже давно понял кого встретил на своей похмельной дороге и ничуть не испугался. Его сейчас беспокоило только как отнесутся другие к его рассказу. Ведь не поверят, и он бы не поверил, но не приснилось же ему. Заранее обидевшись на всех, он через арку вышел на проспект.
Его путь пересекали две торопящиеся к остановке женщины. Обрадованный Вовка ринулся им наперерез: " Вы тут ходите дуры, а я сейчас в арке медведя встретил" - выпалил он на одном дыхании. При этом он возбуждённо приплясывал босыми ногами в окостеневших тапочках и пытался поплотнее закутать полами пиджака голый живот. Бабы дико глянули на него, не сговариваясь обтекли с двух сторон и бегом ломанулись к остановке. А обиженный Вовка, ворча и матерясь взошёл на крыльцо магазина.
Заспаная продавщица молча и равнодушно пересчитала деньги и выдала сдачу и бутылку. Вовкин рассказ не поразил её. Она давно знала этого неспокойного покупателя, всегда готового поговорить и не обидно побузить. Если бы он рассказал, что встретил на ночной улице кенгуру, слона или Анатолия Чубайса она отнеслась бы так же безразлично. Но Вовку распирала жажда общения и её надо было утолить. Проспект уже оживал, на остановках скапливались люди ожидавшие автобусов. Хмурые, невыспавшиеся мужики досадливо отворачивались от него, женщины жалостно вздыхали:"Вот, ещё один допился" - читалось в их глазах. Раздосадованный и изрядно продрогший Вовка решил вернуться домой. Людка встретила его в прихожей, в позе, как на известной картине "Свобода на баррикадах" с голой грудью в распахнувшемся халате и древком от швабры вместо знамени. Прикрывая одной рукой голову, а другой бутылку в кармане он выпалил скороговоркой:"Дура, я сейчас медведя во дворе встретил"- и ринулся на перехват знамени. Он всё таки успел получить пару раз древком по голове пока, сбиваясь, с пятого на десятое, пересказал Людке своё приключение. Но, жёны - примитивные создания, у Людки, как то сам собой, медведь превратился в белку, но не в рыженького зверька, а в опасное заболевание "белую горячку". Людка уже почти пробилась к телефону, но тут под окнами начался шум, крики и выстрелы.
Это появились вызванные кем то милиционеры. Они осветили фарами машин, вконец обезумевшее от страха и мучений животное и лихо расстреляли его из автоматов. Они картинно припадали на одно колено и метко, на выбор, пускали пули из новеньких АКМСов. Всё было быстро закончено. Милиционеры ощущали себя лихими охотниками, почти Чингачгуками, они веселились и курили оперевшись одной ногой на мёртвую тушу. А как бы они могли себя чувствовать по другому? Потом пришла машина с лебёдкой, тушу затащили в кузов и увезли. Конечно, было расследование, но ведь никто не пострадал. Медвежатину обследовали в лаборатории и определили вид заболевания. Сказали, что мясо в пищу не пригодно и его "утилизировали".
Это было как раз время бартера. У многих появилась японская аппаратура и некоторые снимали "расстрел" на камеры. Потом продали местному телевидению. Показывали, но я не видел, не помню - почему.
Самое удивительное в этой истории, что начиная с встречи под аркой она достоверна. Мне рассказал её Вовка Смоков, теперь его уже нет. Мне ничего не пришлось придумывать, даже утренних похмельных ощущений.