Хозяйка хрустального подземелья
Дело было в Киеве. Мы сидели в пункте общественного питания «Пузата хата» на знаменитом Крещатике. Заведение это вряд ли предназначено для гурманов; скорее, для людей с крепкими нервами и тонкими кошельками. Главная и неотразимая, как по мне, прелесть его заключается в маленьких бесплатных пакетиках с перцем и солью, с красивым народным орнаментом на упаковке. Пакетики-пузатики можно набирать пригоршнями на кассе, а потом много позже посещения этой самой хаты вытаскивать внезапно для себя или других из саквояжа или кармана. Не знаю почему, но процесс этот мне очень нравится. Вот и в этот раз я насыпал целую горку на поднос и теперь выкладывал из пакетиков-пузатиков на столе силуэт грозного боевого робота.
aarina пакетики не занимали. Полуповоротив ко мне свой великолепный медальный профиль, она пребывала в задумчивости.
- Ну что? - словно бы советуясь сама с собой, наконец промолвила она. - Держать язык за зубами ты умеешь. Так что всё-таки можно тебе рассказать.
Я не на шутку возмутился, заметив в ответ, что мир не узнаёт и трети открывающихся мне видений и откровений, и призвав учиться лично у меня выдержке и почтению к тайнам.
- А вот мы посмотрим, у кого из нас больше выдержки, - улыбнулась aarina. - Спорим, о таком ты не смолчишь!
Я тоже усмехнулся, скептически.
- Не тяни, рассказывай.
- Рассказать будет сложно, лучше покажу.
- Тогда показывай. Надеюсь, отсюда недалеко.
- Пешком можно дойти. Но сначала купим продукты.
Продукты оказались самые прозаические: хлеб, колбаса, помидоры, конфеты, упаковка чаю. Иное дело, что не так-то легко было найти в центре мегаполиса нормальный продуктовый магазин. Купили также несколько ведущих газет и пять журналов с судоку.
- Она очень неприхотлива, - сообщила мне aarina.
Я всё ещё не знал, о ком идёт речь.
Пешком, не спеша, вдыхая головокружительный весенний воздух, дошли до Аскольдовой могилы. Запущенный, набрякший тяжким чернозёмом и неряшливой травой парк был великолепен. Мы, белорусы, можем только дивиться той пофигистической небрежности, с которой украинцы относятся к своей великой столице. Обладай скромное еврейское местечко Минск хоть малой толикой киевских достопримечательностей и красот, вылизывали бы мы их день и ночь. Большая опасность, впрочем, в том, что, активные любители стерильности и ремонта, мы лишили бы сакральные места их первозданного, буйного и чарующего духа, перекроив и обустроив на свой безличный лад.
Церковь святого Николая напоминала небольшой космический корабль alien'ов, давным-давно должный взлететь, да так и оставшийся здесь, проржавевший и вросший в землю. Зачем, действительно, улетать куда-то с такого места? Персонаж в заплатанной рясе, нечто среднее между Хэллбоем и Юрием Стояновым в роли Модеста, усердно рисовал что-то на небольшом мольберте, присевши на ступеньках, тонкая кисточка в толстых пальцах.
- Будь ласка, отче, пыльнуйтэ, щоб лампадкы горьйилы, - строго сказал ему пухлый западноукраинский поп, выходя из церквушки и садясь в такой же пухлый и чёрный джип.
- Вишь ты - «горьйилы»! - заворчал я, - С чего бы это вдруг здесь греко-католики? Отжалел бы Гундяй парочку своих часиков да и выменял на этот исконный правотяпый храм.
- Нам не сюда, - сказала aarina, видя, что я направляюсь к церкви. - Мы идём левее.
- То есть Аскольд здесь ни при чём.
- Аскольд умер, - сообщила киевлянка.
Свернули налево, на дорожку, а затем с дорожки; пошли всё ветки да кустарники, царапая щёки и ботинки.
- Здесь! - указала aarina, грациозно присев у пенька. Пенёк откинулся в сторону, как люк.
- Скоренько, скоренько, заходи! - замахала мне проводница.
Я спускался в подземелье первым, изумляясь всё больше с каждой ступенькой. Подземелье было великолепно, мраморно-хрустальное, но не холодное. Лампадкы горьйилы, в почти естественном свете цвели пальмы в кадках. Мы очутились в чём-то вроде прихожей; я так и пялился по сторонам. Стены минималистически переливались.
Дверь вдали коридора открылась, и в ней неторопливо вырос согбенный силуэт. Старая, очень старая женщина в широких белых одеждах, опираясь на палку, трудно выходила нам навстречу. Небрежно убранные чистые седые волосы её рассыпались с боков головы космами; обрамлённое ими бледное лицо было спокойно и скорбно; серо-зелёные глаза навыкате, омытые чистейшей родниковой слезой, источали абсолютную, невыносимую и неведомую печаль.
- Надежда Константиновна Крупская, - торжественно объявила aarina.
Каюсь, от неожиданности я не поздоровался; вот так же, год назад, посещая супруга вышедшей навстречу женщины в его хладной могиле, я, впечатлённый величием момента, забыл стянуть с головы шапку - хотя заранее несколько раз подумал о том, что следует проявить почтение. «Мужчина, шапку», - сказал мне тогда мавзолейный мент, сопроводив свою реплику характерным снимающим жестом. Только тут я и вспомнил о том, что должен был сделать безо всяких напоминаний.
Растерянность моя не укрылась от внимательной Крупской; едва заметно усмехнувшись, она пригласила нас пройти.
Зашли куда-то вроде кухни, очень небольшой, но всё так же хрустально сверкающей. Надежда Константиновна ставила самовар, а aarina деловито раскладывала по полкам продукты, приговаривая:
- Колбаса… можем сейчас и нарезать. Хлеб… Конфеты; кстати, фабрика бывшая Карла Маркса. Молоко! Твою дивизию, забыла молоко.
На кухонном столике лежала испещрённая закладками книга.
- Перечитываю Бисмарка, - сказала Крупская. - Полезное чтиво.
- Очень полезное, - согласилась с ней aarina.
- Варенье будете черничное или брусничное? - грустно спросила Крупская. - Ах да, есть же бехеровка. Хотите к чаю?
- Тогда уже чай к бехеровке, - честно сказал я. Крупская вновь печально улыбнулась.
Сели за стол, женщины с чашками, я с рюмочкой. Отхлебнули в деликатной тишине.
- Владимир Ильич любил пунш, - задумчиво сказала Крупская. - Непременно горячий.
- Знаете, я большой его поклонник, - сообщил ей я. - Я считаю его одним из величайших людей в истории, опередившим время…
- Да-да, Ира мне говорила, - кивнула Надежда Константиновна. - Приятно. Приятно, что и сейчас кто-то способен оценить масштаб его личности.
- Надежда Константиновна до сих пор по нему тоскует, - сказала aarina. - Его уход был большой трагедией.
- Самой большой трагедией, которую я могла себе представить, - подхватила Крупская. - Мы ведь, Владимир, так любили друг друга.
Я сочувственно закивал головой. Хотелось спросить об Инессе Арманд, про любовь втроём, но это было бы неделикатно.
- Я очень, очень старая женщина, - медленно говорила Крупская. - Если бы не Ирочка, не знаю, как бы я справилась со всем этим, - она сделала широкий жест рукой. - Но когда я говорю о Володе, время надо мной словно бы не властно. Всё возникает снова, словно наяву.
Я опрокинул вторую бехерюмку.
- Простите меня, - собравшись с силами, сказал я, - Видите ли, я всегда думал, что вы… В тридцать девятом году…
- Нет, я жива, - просто ответила Крупская. - Я жива, хоть и очень, очень стара… Понимаете, я ведь не сразу научилась пользоваться Кристаллом. Всё моё существо отвергало такую ответственность. Да и уходить нужно было тайно…
Я не знал, о чём она говорит; проницательная, она заметила это.
- А вы, Ирочка, что же, разве не рассказывали?..
- Я подумала, что если вы захотите, то расскажете сами. В конце концов и я была пионеркой и умею держать Военную Тайну, - серьёзно сказала испанка.
Поднявшись и медленно пройдя к ней несколько шагов, Крупская обняла её. Нечто наполеоновское было в этом движении.
- Идёмте, - сказала она, обращаясь ко мне, - Я кое-что вам покажу.
Зашли в небольшую комнатку с мраморно-чёрными стенами. Посреди комнаты стоял чёрный сейф, такой большой, что его можно было принять за платяной шкаф. Надежда Константиновна провела ладонью над замком, и сейф раскрылся.
Взору моему представилась вешалка, на которой, в небольшой человеческий рост, висел тёмный, аккуратно выглаженный и вычищенный, хотя и заметно поношенный, мужской костюм-тройка. Белая рубашка с воротником баден-даун, ключик от часов на жилетке, легендарный галстук в горошек. Не нужно было долго вспоминать, чтобы понять: это костюм Ленина. Вешалка, к моему замешательству, на самом деле не была вешалкой: ни к чему вовсе и не подвешенная, она непостижимо парила в воздухе. Слева от костюма, сумрачно мерцая красным светом, левитировал небольшой красный кристалл. Больше в сейфе ничего не было.
Да, - сказала Крупская, и эхо разнесло её тихий голос по подземелью. - Его завещал мне Владимир Ильич Ленин.
Я нерешительно протянул к кристаллу руку.
- Не бойтесь, - ободрила Крупская. - Прошло уже столько лет, энергия его на исходе.
Я провёл рукой над и под кристаллом, ощутив лёгкое покалывание в ладони. Волосы мои немедленно встали дыбом. Я посмотрел на aarina и увидел, как завились спиральками её кудри.
- Сталин знал о нём, - неторопливо и устало говорила жена Ленина. - Он хотел заполучить Кристалл и не остановился бы ни перед чем. А я должна была быть хранительницей. Не властительницей, а хранительницей. Так хотел Ленин, но парадокс заключался в том, что, если бы я оставалась только хранительницей, то не смогла бы сохранить Кристалл.
Удивительная догадка пронзила меня. Так вот оно что! Главную тайну Аскольдовой могилы хранит вовсе не Аскольд. Я перевёл взгляд с Кристалла на Крупскую. Глубокое красное мерцание отражалось в её добрых и скорбных базетических глазах. Потом я вновь посмотрел на Кристалл; потом на aarina. Она утвердительно наклонила голову.
- Инсценировать свою смерть было очень сложно, - продолжала Крупская раздумчиво и тихо. - Перебраться в Киев, построить эту пещеру… Киев - город пещерный, вы же знаете. Но никто не знает, сколько тайн хранят его подземелья - со времён неистовых язычников и безумных монахов… Киев-город полон тайн. Особенно подземный Киев-город. Вчера мы с Ирочкой встречали в этой пещере старца Дарью-Досифея. Мы играли в преферанс…
Она замолчала, погружённая в думы. Почтительно молчали и мы.
- Только здесь я начала учиться взаимодействовать с Кристаллом, - помолчав, заговорила Крупская. - Я запоздала. Конечно, Владимир Ильич не планировал этого, но ведь по-другому было нельзя. Сталин оказался не только слишком груб, но и слишком глуп. Целиком взять власть в свои руки мне удалось только тогда, когда был заключён пакт Молотова-Риббентропа.
Слушая этот тихий голос, глядя в бездонно безнадежные очи Надежды, я понимал, что вся история новейшего времени, какой я знал её, есть глупая ложь. Сразу после пакта Молотова-Риббентропа не было уже никакого Молотова, не было никакого Сталина, Хрущёва, Брежнева, Андропова - страной управляла, скромная, незамеченная, эта невысокая женщина в белом, измученная базедовой болезнью, известные нам фигуры были лишь тенями, лишь марионетками…
- Я хотела убрать Сталина ещё до войны, - рассказывала Надежда Константиновна. - Но было уже слишком поздно; война была неминуема, и народ должен был сплотиться в ней хотя бы возле такого вождя. Требовался живой символ, а создавать такой символ с нуля совершенно не было времени. Я убрала Иосифа в пятьдесят третьем, когда отпала всякая потребность в объединяющей страну тиранической фигуре. Он не слишком мучился… Я - мирная женщина, педагог, мне и воевать поначалу было очень сложно, только представьте себе: моим противником Гитлер, великий полководец, беспощадный воин. Вы представляете, сколько надо было принимать решений, сколько держать в голове. Каждая ошибка могла быть роковой - а ведь я ошибалась! Ах, если бы Владимир Ильич был жив!.. Ну, как-то сдюжила, наловчилась, пусть они и дошли до Москвы, а потом ведь бежали до самого Берлина! Ленин всегда говорил, что нужно уметь учиться у врага. Теория Blitzkrieg - великая вещь, а я, дурёха, слишком долго тянула с созданием подвижных бронетанковых соединений! Ирочка вот до сих пор меня упрекает.
Власть, Владимир, это действительно большое бремя. Но самое главное - власть абсолютно бесчеловечна, власть ни разу, ни в чём не гуманна - не бывает, не бывает гуманной власти!.. Какими идеалистами мы были тогда, в семнадцатом! А в девятнадцатом, помню, Владимир Ильич приходил с заседаний Совнаркома, он ничего не мог говорить, только наливал себе стакан тёплого молока и молча, на цыпочках, расхаживал по комнате… Потом он уходил к Инессе, разве могла я упрекнуть его за это? Он был добрый человек, обожал цветы и детей, он сгорел, сгорел без остатка, ни минуты не колеблясь, отдал себя в жертву. Бремя бесчеловечной власти убило его. И я должна была взвалить на себя это бремя. Я должна была наследовать Кристалл Ленина… Растворённый в космосе, повстречал ли Владимир Ильич Гагарина? Ах, как он должен был обрадоваться! Это я отправила ему весточку…
С Хрущёвым я всё же поторопилась. Народ оказался к нему не готов - может быть потому, что он был исключительно народный тип. А вот Брежнев, по-моему, был то, что надо: именно такого ждали, не фанатичного, не безумного, но спокойного, в меру ограниченного… Я думала, это лучшая моя креатура… Ира говорит, что его до сих пор вспоминают незлым тихим словом?
- Это так, - ответил я, - но перестройка? Как можно было допустить…
- Вы же видите, Владимир: Кристалл больше не функционирует. Еле светится. Он перестал работать ещё в восьмидесятых; каюсь, я надеялась, что всё образуется само по себе. Да! Я была рада пустить всё на самотёк. Я была рада, что время великих свершений позади: я всё ещё люблю людей и знаю, что великие свершения порождают великую скорбь. Здесь, в подземелье, у остывшего пламени революции, я, сознаюсь вам, решила, что дело сделано, что можно со спокойной душою удалиться на покой… Наверное, я ошиблась. Владимир Ильич писал: «Социализм не готовая система, которой будет облагодетельствовано человечество. Социализм есть классовая борьба теперешнего пролетариата, идущего от одной цели к другой во имя своей коренной цели, приближаясь к ней с каждым днём». Так и есть. Но Кристалл остыл, остыл, более у меня нет его могущества, только моя усталость, и годы, прожитые в служении, я только старая больная женщина, очень, очень старая - и очень усталая. Я перестала вмешиваться в историю раз и навсегда, довольно, пусть она идёт сама по себе! Довольно мне заниматься тем, что должно быть предназначением молодых героев. К счастью, я познакомилась с Ирочкой, и она всегда принесёт мне судоку. Вы не представляете, какое счастье иметь такую подружку.
Уходя, я низко поклонился ей на прощание, перед тем, как проснуться.
- Постойте-постойте! - остановила нас Крупская, и, зайдя в очередную из своих многочисленных комнат, вынесла из неё длинный зелёный кактус. - Вот, Ира, я давно вам обещала; горшок лучше купить побольше. И поливайте каждый день утром.
- Зимой тоже? - деловито спросила aarina.
- Зимой пореже, понятное дело. И, само собой, никакого опрыскивания!
- Ну конечно! Никакого опрыскивания.
Никогда я не понимал женщин и никогда не пойму.