Плач по Стацинскому
У Стацинского на кухне, надцатого мартобря,
За окном замер Ленинский проспект, внимая
Как честит Казимирыч Ленинизм почём зря,
Оказывая хозяйский респект, помогает
Поляковой Ане, которая режет сыр и разжигает плиту
(Великодушно со старческим пылом не споря)
Теми самыми спичками, что погаснув по ту,
Так рады загореться по эту сторону моря.
Он умер через год в Париже, завершил свой срок -
Любил хулиганить, фломастером черт-те что колдуя,
Однако ж «Веселые картинки» вёл и журнал «Колобок»,
Утверждал, что к лубку пришел через лобок,
И что стал рисовать, мальчишкою наколки уркам в тюрьме рисуя.
Говорил «Вы все в КГБ» со смешным эмигрантским задором,
Делился книгами и прочим бумажным сором,
Вспоминал как с Модильяни пил за могильной оградой
И звонил раз в полгода, с тоской: «Вы куда подевались, гады?»
Встретил его как-то в галерее «Гараж»: под облаком травки один
В толпе молодежи, таких бессмысленных котов и кисок.
На сцене выла Умка - как с броневика муэдзин
Среди Стацинского на стенах непристойных картин,
Этих его невиннейших в сущности сисек-пиписок.
Он вещал им про культ, про то как в сорок первом сел
В двенадцать лет, оружие защищать Москву собирая.
А отца как раз расстреляли - а им до этих его столетних дел
Было как до лампочки, как до Умки, что совсем разошлась, играя.
И тут звонит Матвеева Новелла: а кто у вас в трубке визжит?
Вспомнила Умку, что в детстве громко топала ногами,
И я засобирался, притворившись, что под лежачий камень вода не бежит,
А хозяин вечера умолял: «Ну куда же вы? Оставайтесь с нами!»
Но в глазах его было: «Готов поделиться последним вина стаканом,
Не оставляй меня наедине с этим нудным стариканом!»
Но я ушел, не боясь, что этим кого-то обижу,
Не зная, что больше уж я его никогда не увижу.