Опознавание предполагаемого общим
Не бывает общего в моменты просветления у гениев с толпой.
А в статье Касаткиной речь идет сразу о внутренней связи идей у трех гениев - Достоевского, Андрея Белого и Александра Блока.
Полагаю, растерянность Блока по поводу реакции современников на поэму была вызвана еще и этим неопознаванием ими того знания, которое всеми в тот момент предполагалось общим для поколения и культуры в целом.
Блоковский текст не был понят большинством читателей (и современников и потомков) потому, что не воспринимался на фоне своего прецедентного текста. Однако анализ как раз этого прецедентного текста был сделан Андреем Белым в докладе и затем статье «Трагедия творчества. Толстой и Достоевский», хорошо известных Блоку[1]. Так что мы имеем еще одно доказательство того, что перед нами два соотносительных и соотнесенных текста: Белый написал своего рода текст-посредник, текст-медиатор, дал третью рифму в этой исторической поэме, уничтожив тем самым всякую возможность предположения о «бессознательности» блоковского письма «на фоне» Достоевского.
Просто необходимо привести здесь отрывок из текста Андрея Белого. Напомнив о пророчестве, данном в «Бесах» некоей старицей - о том, что если землю напоить слезами своими на пол-аршина в глубину, то тотчас возрадуешься и никакой уже горести более не увидишь, Белый продолжает: «Странное пророчество: оно откликается в поучении светильника России - старца Зосимы; Зосима учит любить землю; оно откликается и в Евангелии: “Ныне вы не увидите Меня, и потом вскоре увидите Меня, и радости вашей никто не отнимет от вас… ” И герои Достоевского, как и сам Достоевский, будто не видят Его; но и они, и Достоевский, сквозь терпение, безумие и бред земной юдоли помнят, что снова увидят Его, что радости их никто не отнимет от них; в терзании, бреде, пороке и преступлении таится радость; сумасшествие, бред, эпилепсия, убийство - все это для Достоевского коренится в душе русского богоносца - народа: все это - расстреливание причастия, весь этот призыв броситься в бездну “вверх пятами” - есть тайная надежда Достоевского, что в минуту последних кощунств над мытарями, блудницами и разбойниками поднимется образ Того, Кто сказал: “Радости вашей никто не отнимет от вас”. В последнюю минуту встанет над бездной образ Того, Кто ходил по водам, руку протянет - и мы, если не усомнимся, - и мы вместе с Ним пойдем по водам бездны»[2].
Я бы назвала этот текст «Двенадцатью» до «Двенадцати».
Но Белый продолжает - и чем дальше, тем больше возникает ощущение, что он говорит о поэме Блока - за семь лет до ее создания.
https://nad-suetoi.livejournal.com/540206.html
А в статье Касаткиной речь идет сразу о внутренней связи идей у трех гениев - Достоевского, Андрея Белого и Александра Блока.
Полагаю, растерянность Блока по поводу реакции современников на поэму была вызвана еще и этим неопознаванием ими того знания, которое всеми в тот момент предполагалось общим для поколения и культуры в целом.
Блоковский текст не был понят большинством читателей (и современников и потомков) потому, что не воспринимался на фоне своего прецедентного текста. Однако анализ как раз этого прецедентного текста был сделан Андреем Белым в докладе и затем статье «Трагедия творчества. Толстой и Достоевский», хорошо известных Блоку[1]. Так что мы имеем еще одно доказательство того, что перед нами два соотносительных и соотнесенных текста: Белый написал своего рода текст-посредник, текст-медиатор, дал третью рифму в этой исторической поэме, уничтожив тем самым всякую возможность предположения о «бессознательности» блоковского письма «на фоне» Достоевского.
Просто необходимо привести здесь отрывок из текста Андрея Белого. Напомнив о пророчестве, данном в «Бесах» некоей старицей - о том, что если землю напоить слезами своими на пол-аршина в глубину, то тотчас возрадуешься и никакой уже горести более не увидишь, Белый продолжает: «Странное пророчество: оно откликается в поучении светильника России - старца Зосимы; Зосима учит любить землю; оно откликается и в Евангелии: “Ныне вы не увидите Меня, и потом вскоре увидите Меня, и радости вашей никто не отнимет от вас… ” И герои Достоевского, как и сам Достоевский, будто не видят Его; но и они, и Достоевский, сквозь терпение, безумие и бред земной юдоли помнят, что снова увидят Его, что радости их никто не отнимет от них; в терзании, бреде, пороке и преступлении таится радость; сумасшествие, бред, эпилепсия, убийство - все это для Достоевского коренится в душе русского богоносца - народа: все это - расстреливание причастия, весь этот призыв броситься в бездну “вверх пятами” - есть тайная надежда Достоевского, что в минуту последних кощунств над мытарями, блудницами и разбойниками поднимется образ Того, Кто сказал: “Радости вашей никто не отнимет от вас”. В последнюю минуту встанет над бездной образ Того, Кто ходил по водам, руку протянет - и мы, если не усомнимся, - и мы вместе с Ним пойдем по водам бездны»[2].
Я бы назвала этот текст «Двенадцатью» до «Двенадцати».
Но Белый продолжает - и чем дальше, тем больше возникает ощущение, что он говорит о поэме Блока - за семь лет до ее создания.
https://nad-suetoi.livejournal.com/540206.html