(no subject)
Некоторые люди до сих пор спорят, отчего же развалился "совок". И выдвигают множество разных, с той или иной убедительностью аргументируемых, теорий. Для меня же в детстве неизбежность его развала стала очевидной, когда я обнаружила заложенную под ним некую хитрую мину замедленного действия - в виде мировой культуры и искусства. Вельможные владетели "совка" пренебрегли советом провидца-Маяковского и не стали "сбрасывать Пушкина с парохода современности". А зря. Впрочем - для нас - очень даже к счастью. Пушкина, а вместе с ним и многих прочих - начиная от древних греков - показывали в школе детям. И дети, наделенные от природы эстетическим чувством, получали возможность сравнивать. И что же они видели?
Не знаю, что видели другие дети, но мне почему-то бросалась в глаза болезненно острая разница между убожеством "совковой" реальности и великолепием реальности былой, оставшейся где-то там, за кадром, в книжках, музеях, старинных парках и постепенно превращающихся в живописные руины "дореволюционных" зданиях. И вся эта былая реальность - огромная, многомерная и пронзительно красивая - была вполне доступна взору, если хоть немного заглянуть "за кадр". А оттуда, из "закадра", "совковая" эстетика выглядела еще более отвратительно, чем снаружи.
"Совковая" эстетика просто не состоялась. Авангард 20-х показался, видимо, большевистским князьям слишком устрашающим, бесконтрольным, проповедующим хаос и влекущим "массы" к соблазнам анархии. А им нужно было "подчинение", и они нашли метафору "подчинения": в живописи - в Репине, в архитектуре - в Стасове, в литературе - в Пушкине и Толстом. И попытались создать новый, так сказать "научный" классицизм, "научный" ампир, немедленно выродившийся в академизм и идейно издохший, оставив после себя безликие брежневские девятиэтажки, заунывный "производственный роман" и вторичного до оскомины Мыльникова. От основы осталась только форма, скорлупа, в которую пытались напихать содержания, эстетически с ней принципиально конфликтующие, и, в силу этого, способствующие не развитию ее, но стагнации и разложению. Тем более это бросалось в глаза на фоне оригиналов прошлых веков, которые зачем-то сохранили - и даже показывали детям. Видимо - как необходимый фундамент, на котором скверно склепанный голем "совкового" искусства мог бы хоть как-то удержаться на ногах и не рассыпаться на черепки, явив миру внутреннюю пустоту, бессмысленность и уродство.
Но эффект получился совершенно обратным: то, что мыслилось как фундамент, перевернулось и низвергло жуткого голема в преисподнюю. А из оказавшейся на поверхности плодородной земли начали вырастать совсем другие цветы, потребовавшие себе свободы в пространстве, времени и мысли. Не доросли, увы, не успели. И связано это, как мне кажется, не в последнюю очередь с семидесятилетней депривацией эстетического - и логично следующей за ней гиперкомпенсацией. Но это уже совсем другая история, о которой когда-нибудь потом, если доживем.
Не знаю, что видели другие дети, но мне почему-то бросалась в глаза болезненно острая разница между убожеством "совковой" реальности и великолепием реальности былой, оставшейся где-то там, за кадром, в книжках, музеях, старинных парках и постепенно превращающихся в живописные руины "дореволюционных" зданиях. И вся эта былая реальность - огромная, многомерная и пронзительно красивая - была вполне доступна взору, если хоть немного заглянуть "за кадр". А оттуда, из "закадра", "совковая" эстетика выглядела еще более отвратительно, чем снаружи.
"Совковая" эстетика просто не состоялась. Авангард 20-х показался, видимо, большевистским князьям слишком устрашающим, бесконтрольным, проповедующим хаос и влекущим "массы" к соблазнам анархии. А им нужно было "подчинение", и они нашли метафору "подчинения": в живописи - в Репине, в архитектуре - в Стасове, в литературе - в Пушкине и Толстом. И попытались создать новый, так сказать "научный" классицизм, "научный" ампир, немедленно выродившийся в академизм и идейно издохший, оставив после себя безликие брежневские девятиэтажки, заунывный "производственный роман" и вторичного до оскомины Мыльникова. От основы осталась только форма, скорлупа, в которую пытались напихать содержания, эстетически с ней принципиально конфликтующие, и, в силу этого, способствующие не развитию ее, но стагнации и разложению. Тем более это бросалось в глаза на фоне оригиналов прошлых веков, которые зачем-то сохранили - и даже показывали детям. Видимо - как необходимый фундамент, на котором скверно склепанный голем "совкового" искусства мог бы хоть как-то удержаться на ногах и не рассыпаться на черепки, явив миру внутреннюю пустоту, бессмысленность и уродство.
Но эффект получился совершенно обратным: то, что мыслилось как фундамент, перевернулось и низвергло жуткого голема в преисподнюю. А из оказавшейся на поверхности плодородной земли начали вырастать совсем другие цветы, потребовавшие себе свободы в пространстве, времени и мысли. Не доросли, увы, не успели. И связано это, как мне кажется, не в последнюю очередь с семидесятилетней депривацией эстетического - и логично следующей за ней гиперкомпенсацией. Но это уже совсем другая история, о которой когда-нибудь потом, если доживем.