Как я свергал Сукарно. Л.П. Замойский
(фото позаимствовано с krugosvet.ru)
В «Известия» я попал в переходный период. На место главного редактора вскоре после снятия А.И.Аджубея был назначен Лев Николаевич Толкунов. Перед этим был снят со своего поста Н.С.Хрущев. Его зять, Алексей Иванович Аджубей последовал за тестем по целому ряду обстоятельств, среди которых не последнюю роль сыграла и газета, которой он руководил. «Известия», благодаря близости к семье первого секретаря ЦК КПСС, могли позволить себе критику ряда министерств, поднимали ранее закрытые проблемы, высказывались смелее других и по многим международным вопросам. Тут сказывались и устремления главного редактора, которого прочили в руководители внешней политики СССР.
Это вызывало недовольство у тех, кого задевала критика «Известий», кто испытывал ревность к продвижению А.И.Аджубея в высшие эшелоны власти. Понятно, что к первым шагам «Известий» после замены главного редактора приглядывались с особым пристрастием. Лев Николаевич вступил как бы на заминированное поле. Но ожидания тех, кто надеялся, что газета утратит остроту, задвинет подальше задиристых полемистов, а то и избавится от части журналистского корпуса, не оправдались. Бывший «правдист», человек с фронтовым опытом, вопреки своему мягкому, неуловимо восточному облику, не пошел на потерю позиций газеты, набравшей к тому времени неслыханную аудиторию - до десяти миллионов(!!)подписчиков, ее положение лидера советской прессы, которое было завоевано усилиями всего коллектива. Толкунов по хозяйски распорядился наследством, проявив тут и природную мудрость и такт. Владимир Леонтьевич Кудрявцев, обозреватель «Известий», один из ее старейшин, с которым у меня сложились дружелюбные, несмотря на разницу в возрасте (Кудрявцев участвовал в гражданской войне) отношения, рассказывал, что во время войны в редакцию «Правды», где тогда работал Толкунов, позвонил И.Сталин, по своему обыкновению глубокой ночью, и попросил рассказать, как будут завтра освещаться фронтовые события. Выслушав дежурного, спросил его фамилию. Тот ответил -«Толкунов». После некоторой паузы раздалось: « Саатвэтствует».
Эта характеристика оправдывалась и на новом посту. Аджубей набрал в «Известиях» хорошую команду журналистов и Лев Николаевич не стал ее менять.
Остались на местах «киты» советской тематики. У нас, в международном отделе, по-прежнему работали такие прекрасные «перья» как Станислав Кондрашов, Мэлор Стуруа, задиристый и неожиданный Константин Вишневецкий, шедшие уверенно в гору Олег Васильев, Михаил Ильинский, Владимир Верников, Анатолий Никаноров, Василий Кондрашов, Владимир Скосырев, опытнейшие Борис Васильев, Вадим Кассис, Василий Тарасов, сильный германист Борис Орлов, прочный «скандинав» и к тому же наш неизменный футбольный и хоккейный форвард Марат Зубко, целое гнездо китаистов -оригинальнейший журналист и человек Иван Лобода, фундаментальный (и ироничный) Леонид Корявин, мастер стихотворных экспромтов Саша Тер-Григорян. А опекали международников Сергей Петрович Зыков и Михаил Александрович Цейтлин (Михайлов),- наши наставники.
Меня тепло приняли, ввели в курс «технологий», в которых большую роль играли скорость получения мировых вестей и манера их подачи на газетный лист Основным источником служили сообщения ТАСС. Они были хорошо сколочены, но нас лимитировала неспешность их подачи. Нередко на согласование той или иной заметки у Телеграфного агентства уходило немало времени, да и с текущими новостями случались досадные задержки. «Известия», как известно, в Москве появлялись вечером, а в провинции - наутро. Где-то вскоре после обеда газету уже подписывали и отдавали печатать. В соревновании с другими собратьями нам приходилось нелегко. Тем более, что уровень журналистики становился все выше. Чтобы ускорить бег газетной полосы, улучшить ее качество, мы заглядывали на ленты телетайпов иностранных агентств, просматривали приходившие авиапочтой иностранные газеты. Там нередко содержались детали событий, любопытные повороты, которые ускользали от информационных агентств. Меня познакомили с очаровательным женским цветником нашей справочной, ввели в дежурство по иностранным полосам, наконец, пустили на эти самые полосы.
Мой предыдущий опыт был связан с радиовещанием на зарубежные страны, в частности, на Италию. Там я работал редактором, потом обозревателем, писал репортажи, очерки, фельетоны, скетчи. В «Известиях» многое из этого пригодилось, но требования были строже. Сергей Петрович Зыков, встречаясь с тем или иным моим легкомысленным оборотом, сердился: «Запомните, это вам не рязанская стенная газета» Однако, Цейтлину ироничность моих материалов нравилась. Когда колонка комментатора получалась слишком затянутой, он без колебаний отрубал последнюю страницу, резко закруглял материал и, как ни странно, точка оказывалась в нужном месте. Громогласный, быстрый как молния, он незадолго до закрытия номера врывался в наборный цех и с ходу ловил дефекты полосы: «Неудачный заголовок. А это откуда заметка? Да ведь она была в номере у нас вчера! Снимите немедленно. Сколько раз вам повторять: читайте собственную газету».
Редакционные летучки были живыми, бурными. Неугомонный Костя Вишневецкий предлагал ввести рубрику об интимной жизни западных див. Цейтлин немедленно реагировал: «Вот когда заведете свою эсеро-меньшевистскую газету, тогда и печатайте». Костя перед этим возвратился с Филиппин, где оказался первым советским журналистом, был приглашен к президенту, танцевал на приеме с его женой Имельдой. Рассказывал, будто она проявляла к нему интерес. Писал он легко, интересно, включал в текст собственные стихотворные строки. Легкомыслие его было внешним, как была напускной и сердитость некоторых реплик Цейтлина.
Во время летучек рождались такие рубрики как «проблемы и суждения», в которых дозволялось слегка отходить от принятых догм, или «пресс-служба», где давалась в вольной обработке оценка того или иного события. Отход от трафаретов, большая свобода продолжали отличать толкуновские «Известия» и привлекали к газете внимание. Я стремился не отставать в новизне подачи материала.
Как-то на страницах туринской «Стампы» я отыскал заметку о падении в районе Паломареса, в Испании, американского бомбардировщика с водородными бомбами. Событие было не из рядовых. Почему-то оно прошло мимо западных агентств, да и нашего ТАСС’а. Эту тему мы включили в очередную «пресс-службу», опередив остальные газеты. Цейтлин закрепил ее за мной, чтобы развивать в последующем. Язвительные коллеги окрестили меня «отцом водородной бомбы», правда, помогали находить материал, в частности, о поисках четвертой, последней из водородных бомб, упавшей в Средиземное море.
Тут-то мне и довелось столкнуться с одним из розыгрышей, которыми славились «Известия». Самый невинный из них, это когда новичка посылают в наборный цех с текстом, который просят набрать «белой» нонпарелью. Меня такой розыгрыш миновал, а вот другой попал в самую точку. Перед закрытием номера, в наборный цех мне принесли два листа «красного», то-есть срочного ТАССа. Там утверждалось, будто упавшая в море бомба под действием воды в ближайшие часы должна взорваться, что американцы якобы эвакуируют свой персонал из Паломареса. Обойти такое событие, по-моему, было нельзя. Номер надо было срочно останавливать, и я обратился к пришедшему в цех для финальной проверки полос Цейтлину. Бросив взгляд на листки ТАССа, многоопытный Михаил Александрович улыбнулся: «Лоллий, вас разыграли. Посмотрите, текст напечатан на обычной машинке, а тассовские листы печатаются на восковках». В отделе милые коллеги встретили меня ржанием. Виновник проказы, Толя Никаноров, периодически вылавливал из тассовских листов те, которые случайно приходили незаполненными. Оставалось написать на них нечто сенсационное. На такую наживку меня и подловили.
Ну, что ж, подумал я, скоро будет дежурство Никанорова…
В день толиного дежурства я пришел пораньше в поисках чего-нибудь пригодного для розыгрыша. У телетайпа агентства Рейтер встретил стажера ТАССа Сашу Дряхлова. Философичный, в «безуховских» очках, он что-то невозмутимо печатал на телетайпе. «Что ты делаешь, ведь это может …» - «Да, нет, Лоллий. Текст остается на ленте. Никуда он не передается». Ах, так! Я заглянул, что там вывел Саша. А он напечатал, по-английски, разумеется: «президент Сукарно». Пришла мысль продолжить. Я добавил «подал в отставку в результате…» И оборвал строку, как если бы она была прервана в спешке. Потом вошел в комнату отдела и сел, ожидая развития событий. Ждать пришлось недолго. Дежуривший Толя ворвался с криком: «Ребята, Сукарно подал в отставку!». Это была сенсация. Все бросились к телетайпу. Я тоже. Вслед за нашей фальшивкой агентство бойко печатало свои, уже подлинные сообщения.
Добившись, как мне казалось, сатисфакции, я объявил: «Это розыгрыш». - «Какой розыгрыш! Ты же видишь, что тут напечатано». «Вижу, это мы с Сашей печатали».
Вроде все было сделано, чтобы проделка осталась внутри наших стен. Но, увы, я недооценил прыткости одного из коллег. А он уже заскочил в кабинет к Цейтлину и делился сенсацией.
И тут произошло роковое. Не подозревая, что творилось у него за спиной, Цейтлин решил позвонить в ТАСС, дабы проверить, нет ли у них продолжения отрывочного сообщения Рейтер. Для такого поступка был свой резон. Как-то, проходя мимо телетайпа, Цейтлин узрел сообщение о перевороте в Гане. Недолго рассуждая, он позвонил в Международный отдел ЦК КПСС своим знакомым. Цейтлина поблагодарили, сказав, что его звонок оказался очень своевременным и помог сэкономить немало долларов. Видимо, речь шла о военном грузе, который успели притормозить, пока не выяснится, кто взял власть в Гане. А вот ТАСС тогда получил нагоняй, поскольку по каким-то причинам промедлил с этим сообщением. Там обиделись на Цейтлина за то, что он не догадался сперва позвонить им и позволить исправить промах.
Старая обида сыграла свою роль. Когда шеф иностранного отдела «Известий» поделился сомнениями о непонятном сообщении, на другом конце провода, видимо, подумали: «Нет, голубчик, теперь вам не удастся нас обскакать». Цейтлину ответили, что у них никакого такого сообщения Рейтер нет, но сами решили продолжить поиск. Тассовцы позвонили в отделение Рейтер в Москве и спросили, нет ли у них сообщения об отставке Сукарно. Корреспондент Рейтер, конечно, ничего такого обнаружить не смог за отсутствием факта отставки, о чем и сказал. Но разубедить тассовцев не смог. Ведь, откуда-то Цейтлин выудил важное сообщение? Эта мысль не давала покоя коллегам из телеграфного агентства.
А тем временем Цейтлину уже сказали, что все это- липа. Увидев меня, он удостоверился, что перед ним автор проделки. «Что вы наделали? Ведь они черт знает что могут сотворить!» И бросился звонить в ТАСС. Ему пришлось разъяснить, что это был розыгрыш. В ответ раздалось нечто среднее между рычанием и воплем отчаяния: «Вы с ума сошли! Мы уже докладываем эту новость Брежневу!» И, бросив трубку, тассовцы в панике звонили в приемную генерального секретаря партии. В самый раз. Вестовой с листком, на котором извещалось об отставке Сукарно, стоял на пороге кабинета Л.И.Брежнева…Дверь уже открывалась для доклада нашего фантастического измышления.
Теперь представьте, что произнесли в аппарате генсека по адресу тассовцев и их руководителя Горюнова. Тот в свою очередь оправдывался тем, что во всем виноваты «Известия» с их дурацкими шутками. Едва оправившись от потрясения, шеф ТАССа позвонил Л.Н.Толкунову, требуя примерно наказать того, кто позволил себе шутить на столь важную политическую тему. Учитывая тяжесть содеянного, мое изгнание из стен «Известий» казалось неизбежным.
Цейтлину было предложено разобраться и предложить меры. Он немедленно созвал летучку. «Сколько раз я просил вас не прикасаться к копировальным аппаратам! (А к ним никто и не прикасался…) Если приспичило шутить, шутите себе на сексуальные темы. Лоллий, обратился он с горечью ко мне, ну как же это вы? Никак не ожидал» И пошел наверх, доложить обо всем Толкунову.
Лев Николаевич, конечно, был в центре огня. «Известия» могли обвинить в том, что там потакают сомнительным шуткам на политические темы, да еще в обстановке, которая сложилась вскоре после смены руководства в стране.
Ребята бурно все это переживали, призывали меня держаться. С трудом мы сдерживали Сашу Дряхлова, который хотел заявить, что и он причастен к розыгрышу. Для него это было вдвойне опасно - ведь он был из ТАССа. Нелепость свершившегося всем была очевидна. Толя Никаноров, где-то понимая, что его шутка была побудительным мотивом и моего розыгрыша, доказывал Михаилу Александровичу, что мы принимали меры, чтобы розыгрыш остался в пределах наших стен.
Возвратившись от Толкунова, Цейтлин ввел меня в курс событий: «Лоллий, Толкунова завтра вызывают в ЦК. Лев Николаевич убежден, что в проколе ТАССа виноват сам ТАСС. На каком вообще основании там решили докладывать Брежневу непроверенную информацию? Ведь мы сами сказали, что не имеем ее подтверждения. А они сунулись на самый верх…Словом, идите и работайте и постарайтесь не слишком переживать».
И я пошел мастерить очередной опус о водородной бомбе. Ее в этот момент американцы как раз собирались извлечь из моря в том месте, которое определил один испанский рыбак, обладавший, как оказалось, редкостным глазомером.
Наутро мне предстояло дежурить. Я пришел пораньше и первым делом включил телетайп агентства Рейтер. И от того, что выдала его лента я пришел в тихий ужас. «Нашему корреспонденту в Джакарте. Срочно сообщите о всех антиправительственных выступлениях». В ответ из столицы Индонезии пошли повторы о вчерашних выступлениях студентов. Причем каждый раз корреспондент Рейтер прибавлял к числе демонстрантов по нулю. Из 150 оно превратилось в 1500. А затем и все 15000, возрастая, как я предположил, с каждой порцией поглощенного виски.
Это, видимо, не укрылось и от лондонского бюро. «Нашему корреспонденту. Первым же самолетом вылетайте в Джакарту». Наверно они поняли, что их индонезийский корреспондент не вяжет лыка. Отсюда экстремальное решение перебросить через океаны более уравновешенного журналиста. Я наверно один понимал, кто являлся виновником этих парадоксальных перемещений. Но вот и контрраспоряжение - «Корреспонденту. Отмените вылет в Джакарту».
Слава богу, разобрались. Наверно не без помощи умной службы - «Интеллидженс сервис», подумал я. Дежурилось мне неважнецки. Где-то на верхах решалась моя судьба. И зависела она не только от Льва Николаевича, но и от тех, кто его вызывал, а главное и от тех, кто над ними стоял. Наконец номер был подписан и Цейтлин пригласил меня в кабинет: «Я от Льва Николаевича. Он только что был у Суслова. По вашему, между прочим, поводу. Можете немного успокоиться. Удалось доказать, что нашей вины здесь не было, а что касается вашей выходки, Толкунов сумел убедить Михаила Андреевича, что это была шутка».- «И Суслов это понял?»- «Представьте себе» Цейтлин заговорщически улыбнулся.
«А вот Рейтер не унимается», сказал я. «Что там? -встревожился шеф. -Пойдите, посмотрите». Я вернулся похолодевший. В руках у меня была лента с свежим сообщением: «Как сообщает радио Куала-Лумпур, услышанное в Пном Пене, президент Индонезии Сукарно будто бы подал в отставку».
Невероятно, но факт. Солидное британское телеграфное агентство сочло, что за звонком его московскому корреспонденту стояло нечто реальное и решило перестраховаться, придумав версию, которую практически невозможно было проверить.«Вот что вы наделали, даже Рейтер подвели», заключил Михаил Александрович, и при этом усмехнулся. Действительно, любопытно как сперва сдали нервы у нашего ТАСС, а потом и у асов телеграфного дела в туманном Альбионе. Логику англичан можно было понять. Стали бы эти коварные русские, вот просто так, без всяких сведений, начать проверять, подал ли Сукарно в отставку? Наверно, им хотели дать понять, что имеются, пусть и неофициальные ,данные об отставке индонезийского президента. «Вот какие мы хитрые», добавил я. «Ну, шутите, шутите. Не надоело?»
На следующий день лента Рейтер донесла до всего мира опровержение самого Сукарно: «Империалисты распространяют слух, будто Сукарно подал в отставку. Но бунг (товарищ, по индонезийски) Карно твердо держит в своих руках руль индонезийской революции». Заявление Сукарно доконало меня.
Эту историю года три спустя я выкладывал по пути к Неаполю. Мои спутники- журналисты каждый поворот событий встречали взрывами смеха. Я тоже смеялся. Лев Николаевич Толкунов, которого мы доставляли на международный съезд журналистов, повернулся ко мне и сдержанно заметил - «Кажется, тогда вам было не до смеха…Вы лучше расскажите, что было дальше».
А дальше было вот что. Через пару недель Сукарно и в самом деле сместили. И главный редактор вызвал меня в свой кабинет. «Я только что имел беседу в Международном отделе. И там отметили, что один наш товарищ, хотя и несколько своеобразно просигнализировал о возможности отставки индонезийского президента. «Мы тут подумали- сказали мне,- и приняли кое-какие решения, которые позволили сэкономить полтора десятка миллионов долларов. Так вот, подумайте, не стоит ли поощрить вашего работника, а во-вторых, спросите его, на чем он основывался, когда делал прогноз об уходе Сукарно». Изложив все это, Толкунов весело взглянул на меня и не без сарказма спросил: «Что вы на это скажете, Может быть дать вам орден?».- «Нет, Лев Николаевич, ордена мне, пожалуй, не надо. Я бы просто хотел остаться в газете. А вот что касается прогноза…»- «Так что с прогнозом?» -«А что касается прогноза…Толчок для этого вывода был. Незадолго перед этим я прочитал в «белом» ТАССе (в том, где содержится материал для служебного пользования), письмо корреспондента из Джакарты. Умное и мрачноватое письмо. По нему можно было судить, насколько пошатнулось положение президента, прогнил его аппарат, как растет оппозиция военных. Так что для утешения тассовцев можно сказать, что именно их материал и подтолкнул меня на этот, так сказать, «прогноз».- «Ну, раз от ордена вы отказываетесь, то остается гарантировать ваше пребывание в «Известиях». И Толкунов одарил меня своей белозубой улыбкой.
Я остался в «Известиях» на много лет. Мне посчастливилось без особых происшествий дождаться направления корреспондентом в Италию. И неизвестно, как повернулось бы дело, если бы не та человечность и доброжелательность, которые в тех непростых условиях проявил главный редактор.
Мой тайный соучастник Саша Дряхлов благополучно вернулся в ТАСС и был направлен в тот самый Лондон, который мы тогда поставили в тупик. Там он интересно и глубоко работал, но потом трагически погиб в автокатастрофе…
На пути в Италию мне выпало еще одно малоприятное испытание. Известная писательница Мариэтта Сергеевна Шагинян по командировке «Известий» съездила вТурин, посетив заводы ФИАТа. Очарованная приемом, который ей оказал декан автомобильной империи, Валетта, она написала восторженные очерки, которые и попали мне на рецензирование. Написаны они были с блеском и талантом, присущими создательнице «Месс-менд» и других вещей, которые мне очень нравились. Но давая в целом положительную оценку ее труду, я отметил, что в заключительном очерке содержится излишне медовое утверждение, будто автомобильная монополия всецело заботится о сохранении физической и духовной энергии рабочего. Указал на весьма жесткий режим труда, на преследование профсоюзных активистов, их ссылку в отдаленные цеха, словом, на факты весьма известные и неоспоримые.
М.Шагинян была до крайности рассержена замечаниями, которые ей показал заместитель главного редактора. Тот не устоял перед темпераментом писательницы и дал добро на все очерки, включая и тот, о котором я сказал, что он может вызвать реакцию итальянских коммунистов. Так и случилось. «Унита» поместила передовицу, озаглавленную «Нет, товарищи из «Известий»!» Международный отдел ЦК КПСС заподозрил, что «Известия» захотели поссорить их с ИКП. Меня решили сделать козлом отпущения и вызвали на Старую площадь. Неизвестно, чем бы окончилась эта история, если бы не был найден текст моего отзыва. Л.Толкунов вступился за меня, в то время как некоторые члены редколлегии из карьерных соображений готовы были отправить меня на съедение.
В Италии не всегда было сладко. Заболел гепатитом, после него писалось с трудом. И очень приободрило, когда неожиданно получил сердечную телеграмму, подписанную Л.Толкуновым и другими руководителями, похвалившими очерк о Венеции. Они выразили уверенность в дальнейших моих успехах на журналистской ниве.
И еще одно испытание. В разгар работы итальянский МИД объявил мне о высылке из Италии «за нарушение правил передвижения по национальной территории, установленных для советских журналистов». На самом деле правил я не нарушал, соблюдая все ограничения и требования об уведомлении, которых в те годы было немало. На деле это была «ответная» мера за высылку из СССР журналиста туринской «Стампы» Эннио Каретто, кстати весьма объективно освещавшего советскую действительность. Причины его высылки так и не удалось выяснить, а я на четыре месяца оказался «изгнанником». Итальянский президент наградил Каретто орденом, чтобы продемонстрировать ему свое уважение. У нас реакция на высылку была поскромнее, но все же…Л.Толкунов представил меня к медали «За доблестный труд» в связи со столетием со дня рождения В.И.Ленина.
Надо отдать должное итальянцам: мне позволили возвратиться (насколько я знаю, это был единственный случай такого рода в те годы) и проработать еще несколько лет.
По возвращении в Москву Лев Николаевич предложил мне должность фельетониста. Быть штатным юмористом мне не улыбалось. Тогда Л.Толкунов предложил стать выездным корреспондентом. Но я решил уйти в науку, что и совершил, правда, без особого успеха. А затем начал работать в «Литературной газете», направившей меня в Париж.
Вспоминая годы, проведенные в «Известиях», и сравнивая с той атмосферой, которую нередко приходится видеть у враждующих газетных и иных кланов, невольно сопоставляешь с тем стилем, которого придерживались Л.Толкунов и ряд других известинских руководителей, благодаря чему газета не теряла любви и уважения своих читателей, достигая фантастических по нынешним масштабам тиражей.
А внутри журналистской дружины несмотря на перипетии, описанные выше, продолжались розыгрыши, которые заслуживают отдельного описания. Я долго не хотел затрагивать историю с вымышленной отставкой Сукарно, которая неожиданно стала реальностью, поскольку понимал, что случайная выходка могла действительно сыграть роковую роль в судьбе индонезийского президента. Те, кто готовил его свержение, после сообщения агентства Рейтер могли счесть, что заговор раскрыт и им следует ускорить его осуществление. В истории немало парадоксов, когда песчинка может обрушить гору. В обстановке интриг ложный слух, неосторожное слово могут сыграть роль спускового крючка, детонатора событий. Недаром такую роль играют в современном мире распространение дезинформации, версий, становящихся одним из видов оружия в информационных войнах. Много позже, когда судьба забросила на редактирование очерков по истории внешней разведки России, я не раз имел возможность в этом убеждаться. Любопытно, что эта работа помогла мне познакомиться и с человеком, который в те дни по долгу своей разведывательной службы находился в столице Индонезии и ему пришлось расхлебывать кашу, которая заварилась и по моей вине. Сообщение Рейтер дошло и до советских разведчиков в Джакарте, от них потребовали проверить его. И они, естественно, сочли его вымыслом. О чем и сообщили в Москву. Когда же гроза действительно разразилась, они получили нагоняй за то, что прозевали заговор.
Невеста Маяковского
Воспоминания о встрече с Джиной Лоллобриджидой
Данные материалы так же размещены на сайте в разделе "Мемуары", входящего в портал vmeste.org.
"Хочу предупредить, что документы зачастую спорные, поскольку трактовка событий выражает субъективное отношение авторов к ним. " - комментарий ведущего рубрики "Мемуары" Жаворонковой Е. В.