мой президент
со мной случилось не внезапное, но откровение.
самое страшное в бесконечности правления лукашенко вовсе не то, что нарушаются демократические принципы и ценности. и не в том, что зарплата у людей 500 баксов, а ее не хватает на еду. и не в том, что продали все прибыльные предприятия.
самое страшное в том, что в народе умирает что-то не физическое, что-то не поддающееся осмыслению, назову это душой. можно говорить о том, что принципы гуманизма и морали призрачны и непостоянны, но люди перестают чувствовать вообще что-либо, как будто дело происходит в плохо написанной антиутопии. вот эта душа скоро отдаст сама себя богу и прочим аллахам.
и страшно то, что мы все, белорусы, не замечая, медленно, но меняем сами себе созание. в сторону отказа от сопротивления злу, подлости, принятию того, что здоровый мозг осмыслить даже не может. мы принимаем это как должное. даже в мелочах, во взаимоотношениях с людьми, в отношении к природе, к месту, где мы живем. и в отношении к своей культуре.
я еще недавно говорила, что меня пугают люди, с которыми это происходит. как бы абстрагируясь от них. со мной-то точно нет, думала я. но это происходит с каждым. "бытие определяет сознание", и с этим ничего нельзя сделать. как ни противься.
всю свою сознательную жизнь я живу с лукашенко в сердце. он правит в стране, а страна в каждом из нас, и поэтому я живу с лукашенко в сердце. каждый из нас живет с лукашенко в сердце.
а когда в сердце такое, нетрудно и надорваться.
меня воспитывали патриоткой и даже националисткой. я долгое время не сомневалась, что мне "лепей ад роднага краю нічога на свеце няма", что мы можем все. потому что я думала, что есть мы. а мы есть, когда есть у нас общее. вот эта душа, культурное наследие, опыт предков. не физическое и не рациональное. что-то внутренее, чувственное, подсознательное. то, что делает из меня, тебя и вот той маленькой девочки белорусов как нацию.
все началось 20 лет назад. но точкой невозврата я бы назвала дату, когда у нас забрали имена - когда переименовали проспекты скорины и машерова. нам взяли и подчистили память. мы живем вне времени и вне истории. и без национальной гордости. не было ничего, ничего не было. и вот-вот закроют музей богдановича. а стихи запретят. я лично не слышала (и даже не гуглится это), но одна бабка сказала (тм), что лукашенко в телевизоре обещал, что как историк он разберется с достоверностью стихотворения про слуцких ткачих. было все не так, было как-то по-другому. и он с этим разберется. а где, скажи мне, мой президент, чувство? где трепет, когда ты слышишь строчки про "тчэ, забыўшыся, рука"?
мне повезло, что меня воспитывали патриоткой. что в самом нежном возрасте я готова была идти на баррикады. что я была способна плакать, когда на площади коласа впервые в жизни увидела бтры. потому что самосознание и формирование личности не отделимо от народа, к которому ты принадлежишь и с которым живешь. и эта детская способность плакать за страну оставляет мне надежду на то, что я все еще могу чувствовать. а не только жрать, спать и трахаться.
но пока я чувствую только беспомощность и безнадежность.
самое страшное в бесконечности правления лукашенко вовсе не то, что нарушаются демократические принципы и ценности. и не в том, что зарплата у людей 500 баксов, а ее не хватает на еду. и не в том, что продали все прибыльные предприятия.
самое страшное в том, что в народе умирает что-то не физическое, что-то не поддающееся осмыслению, назову это душой. можно говорить о том, что принципы гуманизма и морали призрачны и непостоянны, но люди перестают чувствовать вообще что-либо, как будто дело происходит в плохо написанной антиутопии. вот эта душа скоро отдаст сама себя богу и прочим аллахам.
и страшно то, что мы все, белорусы, не замечая, медленно, но меняем сами себе созание. в сторону отказа от сопротивления злу, подлости, принятию того, что здоровый мозг осмыслить даже не может. мы принимаем это как должное. даже в мелочах, во взаимоотношениях с людьми, в отношении к природе, к месту, где мы живем. и в отношении к своей культуре.
я еще недавно говорила, что меня пугают люди, с которыми это происходит. как бы абстрагируясь от них. со мной-то точно нет, думала я. но это происходит с каждым. "бытие определяет сознание", и с этим ничего нельзя сделать. как ни противься.
всю свою сознательную жизнь я живу с лукашенко в сердце. он правит в стране, а страна в каждом из нас, и поэтому я живу с лукашенко в сердце. каждый из нас живет с лукашенко в сердце.
а когда в сердце такое, нетрудно и надорваться.
меня воспитывали патриоткой и даже националисткой. я долгое время не сомневалась, что мне "лепей ад роднага краю нічога на свеце няма", что мы можем все. потому что я думала, что есть мы. а мы есть, когда есть у нас общее. вот эта душа, культурное наследие, опыт предков. не физическое и не рациональное. что-то внутренее, чувственное, подсознательное. то, что делает из меня, тебя и вот той маленькой девочки белорусов как нацию.
все началось 20 лет назад. но точкой невозврата я бы назвала дату, когда у нас забрали имена - когда переименовали проспекты скорины и машерова. нам взяли и подчистили память. мы живем вне времени и вне истории. и без национальной гордости. не было ничего, ничего не было. и вот-вот закроют музей богдановича. а стихи запретят. я лично не слышала (и даже не гуглится это), но одна бабка сказала (тм), что лукашенко в телевизоре обещал, что как историк он разберется с достоверностью стихотворения про слуцких ткачих. было все не так, было как-то по-другому. и он с этим разберется. а где, скажи мне, мой президент, чувство? где трепет, когда ты слышишь строчки про "тчэ, забыўшыся, рука"?
мне повезло, что меня воспитывали патриоткой. что в самом нежном возрасте я готова была идти на баррикады. что я была способна плакать, когда на площади коласа впервые в жизни увидела бтры. потому что самосознание и формирование личности не отделимо от народа, к которому ты принадлежишь и с которым живешь. и эта детская способность плакать за страну оставляет мне надежду на то, что я все еще могу чувствовать. а не только жрать, спать и трахаться.
но пока я чувствую только беспомощность и безнадежность.