Страсти по зипуну и мурмолке
Константин Аксаков с мурмолкой. 1850-е
10 апреля - день рождения Константина Сергеевича Аксакова (1817-1860), мыслителя, славянофила.
Не все поймут, чем замечательна эта его фотография, и в чём её смысловое зерно. А вся соль снимка - вот в этой старинной русской шапке, которая лежит рядом с ним и которая напоминает шапку современных Дедов Морозов. Собственно, это она и есть, и называлась она "мурмолка".
В 1840-е годы Аксаков стал зачинателем оригинального движения: отказа дворян от сюртуков, шляп, фраков и прочих европейских нарядов, введённых ещё Петром, и возврата к традиционной русской одежде. Символом этого движения стала мурмолка - старинная боярская шапка. Или, как её определяют словари, "круглая высокая шапка с плоской тульей из алтабаса, бархата или парчи, с меховой лопастью в виде отворотов. Мурмолки украшались иногда запонкой с жемчугом и белым дорогим пером". Кроме того, Константин Сергеевич облачился в косоворотку и сшил себе длиннополый зипун - "святославку", а также отпустил бороду, чего служащие дворяне с петровских времён не делали. И, как будто всего этого было мало, в дополнение он нередко надевал ещё красную рубаху и сапоги...
Разумеется, такое экстравагантное и сверхэпатажное по тем временам поведение со стороны дворянина вызвало огромнейший скандал. В первую очередь, последовали язвительные насмешки со стороны вечных критиков славянофилов - кружка западников. Пётр Чаадаев шутил, что Аксаков оделся так "национально", что народ на улицах принимал его за персиянина. Поскольку к тому времени никто уже в России мурмолок не носил... Скоро, однако, у Аксакова появились последователи среди дворянства, также водрузившие на свои головы мурмолки.
Для кружка западников, оппонентов славянофилов, мурмолка тоже вскоре приобрела знаменательное значение. Виссарион Белинский писал: "Петербургские журналы действительно подтрунивали над мурмолками, а московские журналы точно не подтрунивали над ними; но это не потому, чтоб мурмолки были смешны только в Петербурге, в Москве же были бы не смешны, а опять-таки потому только, что в Москве всего-навсего один журнал, да и тот родственный мурмолкам. А что над ними смеялись петербургские журналы - в этом нет ничего предосудительного для петербургских журналов... Смеяться, право, не грешно/ Над тем, что кажется смешно".
Другой западник, Александр Иванович Герцен, тоже вспоминал идейные битвы вокруг мурмолки с улыбкой: "Москва сороковых годов принимала деятельное участие за мурмолки и против них... Споры возобновлялись на всех литературных и нелитературных вечерах... раза два или три в неделю. В понедельник собирались у Чаадаева, в пятницу у Свербеева, в воскресенье у А.П. Елагиной".
Чтобы понять, насколько глубокий смысл Константин Сергеевич вкладывал в своё переоблачение, приведу выдержку из его переписки: "Я надел наконец Русское платье, с тем, чтоб никогда не скидавать его... Я сделал это спокойно, свободно и серьёзно; но чем серьёзнее, тем твёрже. Себя не обманываю нисколько. Вижу ясно всю мелкость и утомительность, всю медленность борьбы, которую веду за русскую жизнь и самобытность против иностранного маскерада, против соблазна удобной роли обезьяны. Вижу, как заплыла наша народность и Русские начала светской общественной тиной. Знаю могущество этой тины, состоящее более всего в том, что это тина, а не гранит. Насмешки, сомнения, недоразумения - всё это мне знакомо. Но, со всем тем, я не смущаюсь и иду своей дорогой, подвигаясь хоть на волос... Я вижу очень хорошо, что с подобным решением придется мне, верно, не знать семейного счастия... Зипун, сарафан! Это почти такие же неодолимые препятствия, как для иных кровная вражда или разница состояний... Я вовсе не пришёл, я иду, я ещё путешественник и странник, идущий к святым или священным местам, и на мне одежда странника... Но поставьте вопрос иначе, и тогда он будет правилен; спросите: куда идёшь? Тогда отвечать вам можно... Я иду к самобытности от обезьянства; теперь, чтоб сказать определённее, я иду к народу от публики; ещё проще: я иду домой".
Это удивительная и редкая фотография. Славянофил Константин Аксаков в русской одежде, которую он стал демонстративно носить. Дворянин в мурмолке и косоворотке! Фотография из семейного альбома, обрамлена засушенными цветками анютиных глазок
Эпическое сражение вокруг мурмолок, постепенно нарастая, как снежный ком, достигло ушей правительства России. После некоторых размышлений оно решило встать на сторону... западников и в апреле 1849 года специальным циркуляром запретило дворянам, и прежде всего состоящим на государственной службе, ношение бород. А с Константина Аксакова и его отца Сергея Тимофеевича были взяты персональные расписки, по которым они обязывались не появляться в общественных местах "в русской одежде".
Заглавная фотография поста сделана в 1850-е годы. Мурмолка и русская одежда для дворянства уже запрещены. И Константин Сергеевич лояльно выполняет данную им правительству расписку, на нём - "немецкая" одежда. Но от своих взглядов он отнюдь не отказался, и символ этого - лежащая рядом с ним мурмолка...
К концу XIX столетия русские монархи отпустили бороды, как советовали славянофилы, и стали иногда облачаться в допетровские костюмы XVII столетия и даже... мурмолки. Но было уже поздно...