(no subject)
В одной из сегодняшних дискуссий по поводу сегодняшнего приговора был затронута тема сжигания людей заживо. Нет, никто не требовал жечь Толокно, вот еще газ святой на нее тратить, возник вопрос о сравнении католического правоприменения и православного.
Действительно, есть мнение, что костры во имя веры на Руси и в Московском государстве не жгли, как это было в Европе.
Это не совсем так.
Действительно, таких промышленных масштабов перевод человеческих организмав в двуокись углерода как в Европе у нас не вышло, но все же общую температуру тел по больнице повышали и на Руси. Было бы странно думать, что наши предки были людьми сугубо возвышенными и благородными, какали бабочками и вечерами всей деревней пели "Во саду ли в огороде" под стаканчик молока. Жгли и у нас.
В Европе процесс был отлажен, более того, порой устраивались массовые зажоги, причем рекорд был установлен и по сей момент не побит отнюдь не святой католической церковью, нет, страшные и ужасные доминиканцы оказались детьми по сравнению с прогрессивными протестантами, которые в 1589 году в саксонском Кведлибурге по решению епархиального суда на костер отправили сразу 133 человека. Должно было быть 137, но четырех девушек помиловали. Великие ауто-да-фе католической инквизиции - это 20-30 человек за раз.
Русские от европейцев тут отстали безнажедно, но повторюсь - жгли тоже. Может, не с таким удовольствием, во всяком случае специфика сожжения в России - это сожжение в срубе.
Делалась конструкция из бревен, проконопаченных паклей со смолой, человек, получивший ордер на такую избушку помещался внутрь, сруб мог быть как с крышей. так и без нее. Способ казни был в чем-то даже гуманный: после нескольких вдохов человек терял сознание от угарного газа, скапливающегося в избушке, и обугливание себя воспринимал уже сквозь цветной сон. Понятно, что это все было вызвано не избытком гуманизма по отношению к казнимому, а заботой об окружающих: считалось, что вид горящего тела оскорбляет эстетические чувства собравшихся.
Первый задокументированный случай сжигания в качестве казни - Новгород, 1237 год. Процедура была не отработана, поэтому четырех волхвов, обвинявшихся в наведении порчи, связали и просто бросили в уже горящий костер.
Первое же упоминание сожжения в виде санкции за конкретное правонарушение состоялось в 1284 году в третьей редакции принятой Владимирским собором по настоянию Кирилла II Кормчей книге - сборника церковных законов, шедших из Византии. Не знаю, было ли это в первоисточнике, переведенном на славянский язык в Сербии, но в итоговом документе записали, что книга с ересью должна быть сожжена на голове у еретика. Потом удобства ради книгу заменили берестой. Способ был не самым надежным - некоторые выживали, хотя жизнью их дальнейшее существование назвать сложно.
Как и в Европе, на Руси смерть от огня, что и было записано практически во всех правдах, в том числе и местных - в отдельных княжествах - присуждалась за преступления против религии: за колдовство, за проповедование ереси, за разграбление церковного имущества. Но применялось редко, хотя и тут свои забеги на рекорд случались. Так в 1411 году в Пскове было одновременно сожжено сразу двенадцать "колдуний".
Периодически костры для людей продолжали разжигать, около пятнадцати человек было казнено в начале XVI века в рамках оживленного диспута с еретиками-жидовствующими. А к следующему столетию появилась и новая проблема - переход в иную веру. Борьба за подопечных - дело серьезное, поэтому в 1605 году показательно был повышен в температуре до летальности стрелецкий голова (!) Смирной Маматов. Сложно сказать, что им двигало, вроде как женщина, но из Грузии, куда занесла его служба, он сбежал в Кизылбаши, где принял ислам, в смысле мусульманство. Но был возвращен домой, где принял ислам уже в современном значении этого выражения. Тем более что верховодил процессом на тот момент митрополит Филарет, привеченный Лжедмитрием I, а у него в таких вопросах все было очень просто: полить нефтью и поджечь. Тем более что к Маматову у Филарета из Романовых были конкретные претензии личного характера: тот имел прямое отношение к смерти Василия Никитича Романов - дяди будущего царя Михаила Федоровича. Когда Романовы попали в опалу, Маматов при конвоировании Василия Никитича проявил излишнее рвение, несмотря на прямое указание обращаться с подопечным бережно. Но тот был закован, шел пешком, а из ста рублей на его кормление не истратили и десяти (хотя сумма все равно была приличная). В итоге Романов скончался от такого обращения, а Филарет запомнил.
Последний нормативнй акт, предусматривающий сожжение в качестве казни, в России был принят в 1649 году - Соборное уложение. Как там было записано: "Будет кто иноверцы какия ни буди веры, или и русский человек возложит хулу на Господа Бога и Спаса нашего Исуса Христа, или на рождьшую его Богородицу и присно Деву Марию, или на честный крест, или на святых его угодников и про то сыскивати всякими сыски накрепко. Да будет сыщется про то допряма, и того богохульника обличив, казнити, зжечь". И таки жгли, хотя опять же - не слишком активно. Но жгли.
Самая известная казнь по Уложению - это сожжение в 1681 году протопопа Аввакума с тремя его сподвижниками.
На картине, кстати, художественности ради Аввакум горит по европейской традиции - у столба, хотя на самом деле ему построили полноценный сруб.
Забавно, что сейчас Аввакум воспринимается некоторыми чуть ли не как символ борьбы с тоталитарным режимом, кое-кто готов даже поднять его на хоругви в борьбе с РПЦ, хотя протопоп от своего приятеля Никона отличался лишь меньшим умом, а в упертости они были равны, как и в своем отношении к самодержавию. Аввакум стал главным соперником патриарха в ходе церковной реформы. Напомню, что Никон фактически втащил русскую православную церковь в греческий (византийский) обряд, потому как к тому времени, например, на Афоне было устроено сожжение церковных книг моковской печати как еретических. Расследовавший дело патриарх иерусалимский Паисий такой поступок афонцев формально осудил, но заметил, что московиты в своих обрядах удалились куда-то далеко в своем особенном русском пути. Это сейчас кажется, что все эти разборки яйца выеденного не стоят, но тогда - это не сейчас, тогда подобные вещи имели первостепенное значение. В том числе и для Алексея Михайловича, который позиционировал себя как преемника византии в роли наместника бога на земле, поэтому и ему было жизненно необходимо сближение обрядов и канонических текстов. Аввакум выступил резко против, был сослан, вернулся, но в итоге отправлен на костер. Аввакум долгое время считал царя именно царем, но упорство Алексея Михайловича в поддержке Никона дало повод сказать, что тот потерял право на третий срок считаться помазанником, ибо предал истинную веру. И к хуле на Никона добавилась резкая критика царя, причем с подрывом авторитета царской власти: раз царь не с богом, то и власть, которая от бога, царю не принадлежит. Так что по сравнению с Никоном Аввакум выглядит как раз мракобесом и закоренелым ретроградом, и хотя автор не считает это основанием для сожжения, его мнение в те времена не котировалось.
По улолжению на костер официально отправлялись уже не только православные, но и проповедники иных религий. Был сожжен как минимум один протестантский пастырь, активно призывавший к переходу в лютеранство, уже при Анне Иоановне на костер отправился капитан-поручик Возницын, перешедший в иудаизм. Вместе с ним сожгли и его совратителя - некоего Боруха Лейбова.
Омечу тот факт, что исповедовать любую иную религию не запрещалось (если не сатанизм, конечно), но, во-первых, при условии не возведения хулы на христианскую церковь и ее атрибуты, во-вторых, чтобы никакого колдовства, а в-третьих, если какой басурманин решил перейти в православие, то обратной дороги, как водится, нет. Православный менять религию не может, это грех, карающийся огнем. Но на практике это положение практически никогда не соблюдалось. поговорка про волка, которого сколько ни корми, она ведь русская поговорка. Хотя часто приводят в пример случай 1738 года с башкиром Тойгильды Жуляковым. Тот был казнен за возврат в магометантство, но нельзя не отметить некотрые обстоятельства того дела;
Жуляков был арестован за разбой и избежал наказания, сказав, что хочет креститься в православие, причем так, что кушать не может, особенно ту баланду, которую дают в остроге. Умилившись искренним раскаянием, явно нашептанным ангелами, башкира отпустили, хотя и оставили фактически в заложниках в услужении у исестского воеводы двух сыновей.
Практика эта была обычная, на все это смотрели сквозь пальцы, как и на то, что башкиры, едва переступив порог казенного дома с этой стороны, начисто забывали о православии и шли совершать намаз, резать баранов и молиться на проспекте Мира. Для острастки их периодически таскали на профилактические беседы, но ничего не менялось. И вот Тойгильда и попал под очередную кампанию по профилактике возврата к исламу, взят под стражу и с еще тремя сыновьями повезен в Екатеринбург. Жена же с дочерью в этот момент столовались в местной банде, досаждавшей горнозаводчикам и крестьянам.
Понимая, что с момента крещения за ним накопилось многовато грехов, причем чисто уголовного характера, Тойгильда решил сбежать, для чего сначала попытался зарубить топором гренадера Трапезникова, потом практически отрубил руку погнавшемуся за ним гренадеру Казакову. Но православные на практике доказали, что их вера сильнее, особенно если их больше, а аргументы увесистее.
По совокупности всех факторов: криминальных наклонностей Жулякова, нападения на солдат - было принято решение применить нормы Соборного уложения. На казнь согнали всех башкиров, которых смогли отловить. Детей наказание не коснулось: институт заложничества был формальный.
Последний официальный костер в России был сложен для человека в 1739 году 30 апреля, когда была сожжена татарка Кисябика Байрясова. Крестили ее насильно после пленения в одной из карательных экспедиций, трижды она сбегала, но каждый раз ее ловили и возвращали в Екатеринбург. На третий раз 60-летней женщине был вынесен смертный приговор.
Однако последний именно приговор о сожжении был вынесен несколько позднее. Случилось это в декабре 1762 года. И есть полное ощущение, что лица, ответственные за вынесение такого приговора, сделали это по принципу "сжечь нахрен, ибо надоели!"
История началась аж в мае 1756 года, когда в Сольвычегодском уезде некоего Андрея Козицына староста обвинил в наведении порчи на четырех женщин и одного мужчину. Обвинение серьезное, поэтому Козицына - богатого по местным меркам крестьянина - взяли в оборот. Допросили (без пыток) тот, осеняя себя крестом, божился, что его оговорили. Вызвали потерпевших, которые свои претензии подтвердили, но когда вспомнили об указе еще Петра Алексеевича (направленный на борьбу с юродивыми, которые расплодились со своими "пророчествами" в его правление), обязывающем одержимых пороть нещадно, пока одержимость не отступит. Потерпевшие призадумались - порки не хотелось. В итоге Козицына отпустили, но к следователю доставили его невестку Агафью. Неизвестно, чем так эта семейка насолила односельчанам, но "вспомнили" что эта баба угрожала соседям всяческими несчастьями. Уставшие государевы люди пригрозили женщине батогами, но та вины не признала. Уже не грозили, а всыпали батогов по полной, но и после этог Козицына отпиралась, ругаясь на оговоривших ее такими словами, что стало ясно - невиновна. Ее отряхнули и может даже извинились.
Однако в сентябре того же года Козицын снова оказывается в кабинете следователя. Тот с унылым видом посмотрел на крестьянина и без особой надежды на успех и спокойный обед предложил тому добровольно покаяться. Дело было ясное, что вся суть в обычной сваре односельчан, поэтому запившего палача даже не стали будить. Но вдруг Козицын заговорил.
От его добровольных признаний следователи , мягко говоря, офанарели. Козицын заявил, что на пасху 1752 года добровольно и с корыстными целями вступил в контакт с темными силами и получил в управление взвод чертей, оного из которых (наверное, взводного) звали Ерохтой. Обучил его сему поганому искусству односельчанин Гордей Карандышев.
Карандышева, естественно, взяли, обыск ничего не выявил, от предъявленных обвинений Карандышев открестился. Козицына по-доброму попросили не возводить напраслину на людей и изменить показания, но тот настаивал на своем. Правдивость показаний должна была подтвердить пытка. Трижды его секли кнутом, в общей сложности 71 удар, а это, прямо скажем, дохрена. Но "колдун" настаивал на своем. По процессуальным правилам подтвержденное тройной пыткой - это непреложный факт.
Взялись за Карандышева. в виду преклонного возраста не пороли, но трижды подвешивали за связанные позади спины руки. Но старик настаивал на своем - оговор!
Ситуация сложилась патовая: счет по пыткам 3:3, "железные" доказательства реагируют друг с другом как материя с антиматерие, аннигилируя и само дело, и мозги следователей.
Козицына снова отправили в пыточную и не отстали до тех пор, пока тот не сознался, что Карандышева оговорил из личной неприязни. Уже легче.
Карандышева отряхнули и может даже извинились.
На сей раз Козицын указал, что колдунству его учил некий Иван Поскотин из дальней слободы аж в 1742 году. Предчувствуя очередную жопу, следователь отправил запрос в канцелярию Важеского уезда. Оттуда пришел ответ: да, был такой торговец пушниной, но допрошен быть не может по причине скоропостижной кончины в далеком 1754 году. Это был шанс.
Мертвые, как известно, не потеют, поэтому об оговоре кричать не будут. Но для полноты дела требовалось хоть какое-то доказательство того, что этот самый Поскотин был колдуном. Соседям вновь направили запрос: выяснить, чем занимался покойный при жизни. Важеские следователи от такого задания прифигели и пытались формально отписаться, но их коллеги из Яренска уже закусили удила. Переписка, учитывая неторопливость Почты России, помноженную на уровень развития средств доставки, длилась до 1762 года, почти пять лет. Козицын все это время безо всяких пыток подтверждал свою вину. В итоге он настолько достал лиц, к делу причастных, что ему в конце того же 1762 года вынесли смертный приговор через сожжение. А заодно и его невестке, которую Козицын доблестно потянул за собой. Однако в Архангельской губернской канцелярии приговор не утвердили: по указу Сената от 1760 года смертая казнь должна была заменяться телесными наказаниями и каторгой. Поэтому Козицыну прилюдно всыпали 40 плетей, козицыной батогов, обоим вырвали ноздри, клеймили и оставили ждать весны, дабы отправить на каторгу (зимой это занятие бессмысленное, так как пеший этап просто замерзнет в дороге).
Тем временем архангельские чиновники отправили депешу в Петербург: мол, вот как раскрыли негодяев-колдунов и милосердно оставили в живых в свете своевременных, крутых постановлений. Однако в столице рвения поморов не оценили, намекнув: а не охуели ли вы, судари, пять лет расследовать преступление против церкви, выстроить обвинение и приговор на горячечном бреде больного человека и эпистолярной переписке со старательно отбрехивающимися от дела важескими дознавателями о колдовских спсобностях давно умершего купца, но ни разу не привлечь к делу церковную канцелярию или хотя бы пьяного попа, блеать! По всем ступеням иерархической лестницы вниз понесся пистон, который в Яренске обернулся простым "пиздец, что делать?!"
Козицыну привели священника, осужденный, посвистывая порванным носом, спокойно, как больному, объяснил, мол, отче, грешил, колдовал, но теперь все забыл, ибо вернулся в лоно святой церкви.
Формальности окончательно были соблюдены. Молитвы следователей были услышаны, и Козицын не заявил священнику неожиданный отказ от признания. А это был уже... 1765 год.
И только в марте 1766 года Козицын в добром расположении духа отбыл на своих двоих по направлению к серебряным рудникам, где, в принципе, долго не задерживались.
Что двигало Андреем Козицыным во всей этой истории - вопрос интересный. Человек старательно подводил себя к костру, хотя и закончил лишь на каторге.
Так закончилась в России история сожжения как меры наказания.
Тем временем в Европе Костры еще некоторое время горели. Во вполне просвещенном XVIII веке вновь отличились протестанты, казнившие через огонь в Баварии в 1715 году пятнадцать мальчиков от 11 до 13 лет. В католическом праве, что описано и у Переса-Реверте во второй книге про капитана Алатристе, действовало правило: к детям до 14 лет пытки неприменимы. В 1757 году по принципу тальона была сожжена заживо рука Робера-Франсу Дамьена. Именно этой рукой он ранил короля Людовика XV. В Испании за этот век было сожжено более 1600 человек. Последний костер в Германии - 1775 год, опять же по самооговору казнена некая Анна Швайгель.
А последнее офицальное ауто-да-фе - 1785 год, Швецария. Нормы о сожжении еще долго кочевали в европейском праве из кодекса в кодекс, последний раз такая казнь официально закреплена была в уголовном кодексе той же Баварии в... 1851 году, но о применении ее данных нет.
Действительно, есть мнение, что костры во имя веры на Руси и в Московском государстве не жгли, как это было в Европе.
Это не совсем так.
Действительно, таких промышленных масштабов перевод человеческих организмав в двуокись углерода как в Европе у нас не вышло, но все же общую температуру тел по больнице повышали и на Руси. Было бы странно думать, что наши предки были людьми сугубо возвышенными и благородными, какали бабочками и вечерами всей деревней пели "Во саду ли в огороде" под стаканчик молока. Жгли и у нас.
В Европе процесс был отлажен, более того, порой устраивались массовые зажоги, причем рекорд был установлен и по сей момент не побит отнюдь не святой католической церковью, нет, страшные и ужасные доминиканцы оказались детьми по сравнению с прогрессивными протестантами, которые в 1589 году в саксонском Кведлибурге по решению епархиального суда на костер отправили сразу 133 человека. Должно было быть 137, но четырех девушек помиловали. Великие ауто-да-фе католической инквизиции - это 20-30 человек за раз.
Русские от европейцев тут отстали безнажедно, но повторюсь - жгли тоже. Может, не с таким удовольствием, во всяком случае специфика сожжения в России - это сожжение в срубе.
Делалась конструкция из бревен, проконопаченных паклей со смолой, человек, получивший ордер на такую избушку помещался внутрь, сруб мог быть как с крышей. так и без нее. Способ казни был в чем-то даже гуманный: после нескольких вдохов человек терял сознание от угарного газа, скапливающегося в избушке, и обугливание себя воспринимал уже сквозь цветной сон. Понятно, что это все было вызвано не избытком гуманизма по отношению к казнимому, а заботой об окружающих: считалось, что вид горящего тела оскорбляет эстетические чувства собравшихся.
Первый задокументированный случай сжигания в качестве казни - Новгород, 1237 год. Процедура была не отработана, поэтому четырех волхвов, обвинявшихся в наведении порчи, связали и просто бросили в уже горящий костер.
Первое же упоминание сожжения в виде санкции за конкретное правонарушение состоялось в 1284 году в третьей редакции принятой Владимирским собором по настоянию Кирилла II Кормчей книге - сборника церковных законов, шедших из Византии. Не знаю, было ли это в первоисточнике, переведенном на славянский язык в Сербии, но в итоговом документе записали, что книга с ересью должна быть сожжена на голове у еретика. Потом удобства ради книгу заменили берестой. Способ был не самым надежным - некоторые выживали, хотя жизнью их дальнейшее существование назвать сложно.
Как и в Европе, на Руси смерть от огня, что и было записано практически во всех правдах, в том числе и местных - в отдельных княжествах - присуждалась за преступления против религии: за колдовство, за проповедование ереси, за разграбление церковного имущества. Но применялось редко, хотя и тут свои забеги на рекорд случались. Так в 1411 году в Пскове было одновременно сожжено сразу двенадцать "колдуний".
Периодически костры для людей продолжали разжигать, около пятнадцати человек было казнено в начале XVI века в рамках оживленного диспута с еретиками-жидовствующими. А к следующему столетию появилась и новая проблема - переход в иную веру. Борьба за подопечных - дело серьезное, поэтому в 1605 году показательно был повышен в температуре до летальности стрелецкий голова (!) Смирной Маматов. Сложно сказать, что им двигало, вроде как женщина, но из Грузии, куда занесла его служба, он сбежал в Кизылбаши, где принял ислам, в смысле мусульманство. Но был возвращен домой, где принял ислам уже в современном значении этого выражения. Тем более что верховодил процессом на тот момент митрополит Филарет, привеченный Лжедмитрием I, а у него в таких вопросах все было очень просто: полить нефтью и поджечь. Тем более что к Маматову у Филарета из Романовых были конкретные претензии личного характера: тот имел прямое отношение к смерти Василия Никитича Романов - дяди будущего царя Михаила Федоровича. Когда Романовы попали в опалу, Маматов при конвоировании Василия Никитича проявил излишнее рвение, несмотря на прямое указание обращаться с подопечным бережно. Но тот был закован, шел пешком, а из ста рублей на его кормление не истратили и десяти (хотя сумма все равно была приличная). В итоге Романов скончался от такого обращения, а Филарет запомнил.
Последний нормативнй акт, предусматривающий сожжение в качестве казни, в России был принят в 1649 году - Соборное уложение. Как там было записано: "Будет кто иноверцы какия ни буди веры, или и русский человек возложит хулу на Господа Бога и Спаса нашего Исуса Христа, или на рождьшую его Богородицу и присно Деву Марию, или на честный крест, или на святых его угодников и про то сыскивати всякими сыски накрепко. Да будет сыщется про то допряма, и того богохульника обличив, казнити, зжечь". И таки жгли, хотя опять же - не слишком активно. Но жгли.
Самая известная казнь по Уложению - это сожжение в 1681 году протопопа Аввакума с тремя его сподвижниками.
На картине, кстати, художественности ради Аввакум горит по европейской традиции - у столба, хотя на самом деле ему построили полноценный сруб.
Забавно, что сейчас Аввакум воспринимается некоторыми чуть ли не как символ борьбы с тоталитарным режимом, кое-кто готов даже поднять его на хоругви в борьбе с РПЦ, хотя протопоп от своего приятеля Никона отличался лишь меньшим умом, а в упертости они были равны, как и в своем отношении к самодержавию. Аввакум стал главным соперником патриарха в ходе церковной реформы. Напомню, что Никон фактически втащил русскую православную церковь в греческий (византийский) обряд, потому как к тому времени, например, на Афоне было устроено сожжение церковных книг моковской печати как еретических. Расследовавший дело патриарх иерусалимский Паисий такой поступок афонцев формально осудил, но заметил, что московиты в своих обрядах удалились куда-то далеко в своем особенном русском пути. Это сейчас кажется, что все эти разборки яйца выеденного не стоят, но тогда - это не сейчас, тогда подобные вещи имели первостепенное значение. В том числе и для Алексея Михайловича, который позиционировал себя как преемника византии в роли наместника бога на земле, поэтому и ему было жизненно необходимо сближение обрядов и канонических текстов. Аввакум выступил резко против, был сослан, вернулся, но в итоге отправлен на костер. Аввакум долгое время считал царя именно царем, но упорство Алексея Михайловича в поддержке Никона дало повод сказать, что тот потерял право на третий срок считаться помазанником, ибо предал истинную веру. И к хуле на Никона добавилась резкая критика царя, причем с подрывом авторитета царской власти: раз царь не с богом, то и власть, которая от бога, царю не принадлежит. Так что по сравнению с Никоном Аввакум выглядит как раз мракобесом и закоренелым ретроградом, и хотя автор не считает это основанием для сожжения, его мнение в те времена не котировалось.
По улолжению на костер официально отправлялись уже не только православные, но и проповедники иных религий. Был сожжен как минимум один протестантский пастырь, активно призывавший к переходу в лютеранство, уже при Анне Иоановне на костер отправился капитан-поручик Возницын, перешедший в иудаизм. Вместе с ним сожгли и его совратителя - некоего Боруха Лейбова.
Омечу тот факт, что исповедовать любую иную религию не запрещалось (если не сатанизм, конечно), но, во-первых, при условии не возведения хулы на христианскую церковь и ее атрибуты, во-вторых, чтобы никакого колдовства, а в-третьих, если какой басурманин решил перейти в православие, то обратной дороги, как водится, нет. Православный менять религию не может, это грех, карающийся огнем. Но на практике это положение практически никогда не соблюдалось. поговорка про волка, которого сколько ни корми, она ведь русская поговорка. Хотя часто приводят в пример случай 1738 года с башкиром Тойгильды Жуляковым. Тот был казнен за возврат в магометантство, но нельзя не отметить некотрые обстоятельства того дела;
Жуляков был арестован за разбой и избежал наказания, сказав, что хочет креститься в православие, причем так, что кушать не может, особенно ту баланду, которую дают в остроге. Умилившись искренним раскаянием, явно нашептанным ангелами, башкира отпустили, хотя и оставили фактически в заложниках в услужении у исестского воеводы двух сыновей.
Практика эта была обычная, на все это смотрели сквозь пальцы, как и на то, что башкиры, едва переступив порог казенного дома с этой стороны, начисто забывали о православии и шли совершать намаз, резать баранов и молиться на проспекте Мира. Для острастки их периодически таскали на профилактические беседы, но ничего не менялось. И вот Тойгильда и попал под очередную кампанию по профилактике возврата к исламу, взят под стражу и с еще тремя сыновьями повезен в Екатеринбург. Жена же с дочерью в этот момент столовались в местной банде, досаждавшей горнозаводчикам и крестьянам.
Понимая, что с момента крещения за ним накопилось многовато грехов, причем чисто уголовного характера, Тойгильда решил сбежать, для чего сначала попытался зарубить топором гренадера Трапезникова, потом практически отрубил руку погнавшемуся за ним гренадеру Казакову. Но православные на практике доказали, что их вера сильнее, особенно если их больше, а аргументы увесистее.
По совокупности всех факторов: криминальных наклонностей Жулякова, нападения на солдат - было принято решение применить нормы Соборного уложения. На казнь согнали всех башкиров, которых смогли отловить. Детей наказание не коснулось: институт заложничества был формальный.
Последний официальный костер в России был сложен для человека в 1739 году 30 апреля, когда была сожжена татарка Кисябика Байрясова. Крестили ее насильно после пленения в одной из карательных экспедиций, трижды она сбегала, но каждый раз ее ловили и возвращали в Екатеринбург. На третий раз 60-летней женщине был вынесен смертный приговор.
Однако последний именно приговор о сожжении был вынесен несколько позднее. Случилось это в декабре 1762 года. И есть полное ощущение, что лица, ответственные за вынесение такого приговора, сделали это по принципу "сжечь нахрен, ибо надоели!"
История началась аж в мае 1756 года, когда в Сольвычегодском уезде некоего Андрея Козицына староста обвинил в наведении порчи на четырех женщин и одного мужчину. Обвинение серьезное, поэтому Козицына - богатого по местным меркам крестьянина - взяли в оборот. Допросили (без пыток) тот, осеняя себя крестом, божился, что его оговорили. Вызвали потерпевших, которые свои претензии подтвердили, но когда вспомнили об указе еще Петра Алексеевича (направленный на борьбу с юродивыми, которые расплодились со своими "пророчествами" в его правление), обязывающем одержимых пороть нещадно, пока одержимость не отступит. Потерпевшие призадумались - порки не хотелось. В итоге Козицына отпустили, но к следователю доставили его невестку Агафью. Неизвестно, чем так эта семейка насолила односельчанам, но "вспомнили" что эта баба угрожала соседям всяческими несчастьями. Уставшие государевы люди пригрозили женщине батогами, но та вины не признала. Уже не грозили, а всыпали батогов по полной, но и после этог Козицына отпиралась, ругаясь на оговоривших ее такими словами, что стало ясно - невиновна. Ее отряхнули и может даже извинились.
Однако в сентябре того же года Козицын снова оказывается в кабинете следователя. Тот с унылым видом посмотрел на крестьянина и без особой надежды на успех и спокойный обед предложил тому добровольно покаяться. Дело было ясное, что вся суть в обычной сваре односельчан, поэтому запившего палача даже не стали будить. Но вдруг Козицын заговорил.
От его добровольных признаний следователи , мягко говоря, офанарели. Козицын заявил, что на пасху 1752 года добровольно и с корыстными целями вступил в контакт с темными силами и получил в управление взвод чертей, оного из которых (наверное, взводного) звали Ерохтой. Обучил его сему поганому искусству односельчанин Гордей Карандышев.
Карандышева, естественно, взяли, обыск ничего не выявил, от предъявленных обвинений Карандышев открестился. Козицына по-доброму попросили не возводить напраслину на людей и изменить показания, но тот настаивал на своем. Правдивость показаний должна была подтвердить пытка. Трижды его секли кнутом, в общей сложности 71 удар, а это, прямо скажем, дохрена. Но "колдун" настаивал на своем. По процессуальным правилам подтвержденное тройной пыткой - это непреложный факт.
Взялись за Карандышева. в виду преклонного возраста не пороли, но трижды подвешивали за связанные позади спины руки. Но старик настаивал на своем - оговор!
Ситуация сложилась патовая: счет по пыткам 3:3, "железные" доказательства реагируют друг с другом как материя с антиматерие, аннигилируя и само дело, и мозги следователей.
Козицына снова отправили в пыточную и не отстали до тех пор, пока тот не сознался, что Карандышева оговорил из личной неприязни. Уже легче.
Карандышева отряхнули и может даже извинились.
На сей раз Козицын указал, что колдунству его учил некий Иван Поскотин из дальней слободы аж в 1742 году. Предчувствуя очередную жопу, следователь отправил запрос в канцелярию Важеского уезда. Оттуда пришел ответ: да, был такой торговец пушниной, но допрошен быть не может по причине скоропостижной кончины в далеком 1754 году. Это был шанс.
Мертвые, как известно, не потеют, поэтому об оговоре кричать не будут. Но для полноты дела требовалось хоть какое-то доказательство того, что этот самый Поскотин был колдуном. Соседям вновь направили запрос: выяснить, чем занимался покойный при жизни. Важеские следователи от такого задания прифигели и пытались формально отписаться, но их коллеги из Яренска уже закусили удила. Переписка, учитывая неторопливость Почты России, помноженную на уровень развития средств доставки, длилась до 1762 года, почти пять лет. Козицын все это время безо всяких пыток подтверждал свою вину. В итоге он настолько достал лиц, к делу причастных, что ему в конце того же 1762 года вынесли смертный приговор через сожжение. А заодно и его невестке, которую Козицын доблестно потянул за собой. Однако в Архангельской губернской канцелярии приговор не утвердили: по указу Сената от 1760 года смертая казнь должна была заменяться телесными наказаниями и каторгой. Поэтому Козицыну прилюдно всыпали 40 плетей, козицыной батогов, обоим вырвали ноздри, клеймили и оставили ждать весны, дабы отправить на каторгу (зимой это занятие бессмысленное, так как пеший этап просто замерзнет в дороге).
Тем временем архангельские чиновники отправили депешу в Петербург: мол, вот как раскрыли негодяев-колдунов и милосердно оставили в живых в свете своевременных, крутых постановлений. Однако в столице рвения поморов не оценили, намекнув: а не охуели ли вы, судари, пять лет расследовать преступление против церкви, выстроить обвинение и приговор на горячечном бреде больного человека и эпистолярной переписке со старательно отбрехивающимися от дела важескими дознавателями о колдовских спсобностях давно умершего купца, но ни разу не привлечь к делу церковную канцелярию или хотя бы пьяного попа, блеать! По всем ступеням иерархической лестницы вниз понесся пистон, который в Яренске обернулся простым "пиздец, что делать?!"
Козицыну привели священника, осужденный, посвистывая порванным носом, спокойно, как больному, объяснил, мол, отче, грешил, колдовал, но теперь все забыл, ибо вернулся в лоно святой церкви.
Формальности окончательно были соблюдены. Молитвы следователей были услышаны, и Козицын не заявил священнику неожиданный отказ от признания. А это был уже... 1765 год.
И только в марте 1766 года Козицын в добром расположении духа отбыл на своих двоих по направлению к серебряным рудникам, где, в принципе, долго не задерживались.
Что двигало Андреем Козицыным во всей этой истории - вопрос интересный. Человек старательно подводил себя к костру, хотя и закончил лишь на каторге.
Так закончилась в России история сожжения как меры наказания.
Тем временем в Европе Костры еще некоторое время горели. Во вполне просвещенном XVIII веке вновь отличились протестанты, казнившие через огонь в Баварии в 1715 году пятнадцать мальчиков от 11 до 13 лет. В католическом праве, что описано и у Переса-Реверте во второй книге про капитана Алатристе, действовало правило: к детям до 14 лет пытки неприменимы. В 1757 году по принципу тальона была сожжена заживо рука Робера-Франсу Дамьена. Именно этой рукой он ранил короля Людовика XV. В Испании за этот век было сожжено более 1600 человек. Последний костер в Германии - 1775 год, опять же по самооговору казнена некая Анна Швайгель.
А последнее офицальное ауто-да-фе - 1785 год, Швецария. Нормы о сожжении еще долго кочевали в европейском праве из кодекса в кодекс, последний раз такая казнь официально закреплена была в уголовном кодексе той же Баварии в... 1851 году, но о применении ее данных нет.