Песня ветра над морским побережьем
Максим Токарев ©
ПЕСНЯ ВЕТРА НАД МОРСКИМ ПОБЕРЕЖЬЕМ *
«Вы слушали ветер? Люди очень давно говорили друг другу о нём, о его песне. Но для того, чтобы это услышать, надо остановиться. Надо, чтобы замер в пространстве и времени постоянный поток мыслей, дел, движений, звуков. И чтобы осталась тишина. Тогда можно услышать ветер.
Эта песня обо всём. О всех судьбах всех людей всех времён. О том, что ничего не кончается. О том, что всё вернётся. О том, что всё пройдёт. Обо всём сразу. Так может только ветер из открытых пространств. Люди ещё иногда говорят о морях, о горах, о бескрайних степях. Люди так любят видеть то, что видно. Но ничего этого не существует без ветра. Без его тонкой бесконечной песни любая подстилающая поверхность - мираж. Давящий своей нереальностью.
Слушайте ветер - это всё, что нужно. И это всё, что дано».
Вот это утром 26 мая 1944 года написал на листке из полётного планшета бывший школьный учитель, 1-й лейтенант морской пехоты США Адам Эллис, удобно сидя на изгибе чайкообразного крыла своего «корсара» и болтая босыми ногами. Адам писал, а ветер шелестел вокруг высокой травой аэродрома Торокино-Филд, Бугенвилль, Соломоновы острова, юго-запад Тихого океана. Эллис видел справа от себя нарисованного на борту самолёта маленького ангелочка (против обыкновения времени, на его машине не было никаких отметок о сбитых японцах), а слева - идущего к самолёту военного корреспондента Алекса Мортона, за которым вился сизый дымок, и который махал ему рукой.
Подойдя, Мортон пыхнул сигарой и сказал:
- Здорово, Эд. Давно мечтаю, чтобы ты мне помог. Надо объяснить читателям, почему некоторые опытные пилоты отказываются летать командирами звеньев, предпочитая оставаться ведомыми. Это что - какой-то хитрый трюк? Это тактика, да? Я сначала хочу просечь это сам.
- Да нет никакого трюка, - ответил, улыбаясь, Эллис. - И потом, я не знаю ничего такого. Я лично летаю ведомым у замкомандира эскадрильи, что ж тут такого хитрого?
Мортон поморщился, перекинул сигару в левый угол рта, сплюнул и произнёс:
- Вот и катитесь вы ко всем чертям! Не хочешь говорить - не надо. Не хочешь командовать - не командуй. У нас свободная страна. Вот только лапшу мне не вешай: «…я не знаю ничего такого…»
- Ты, Алекс, спокойнее можешь? Расслабься. Помолчи минутку. Слушай…
- …??
- Ветер. Слышишь?
- Может, мне посоветовать комэску прислать к тебе доктора?
- Э-эх...
- Или ты всё-таки боишься ответственности командира звена?
Эллис, вздохнув, махнул рукой и спрыгнул с крыла в аэродромную траву.
Было восемь часов утра, через час эскадрилья уходила на задание.
Вокруг был ветер.
Бывший школьный учитель Адам Эллис положил ладонь на ствол ближнего к фюзеляжу «кольт-браунинга», торчащего из левого крыла.
- Вот смотри, Ал, и слушай - внимательно, я сейчас не думаю, что говорю. Видишь эти три ствола? Смотри - в другом крыле ещё три. Четыреста патронов на каждый. Мощь, правда? Ты, наверное, знаешь, что для того, чтобы грохнуть этот вот самолёт, хватило бы и одного. А здесь - шесть. Может быть, ты не знаешь, что они установлены под углом к фюзеляжу, и трассы всех шести пулемётов сойдутся в точке, удалённой ровно на триста футов прямо по курсу «корсара».
- Ну?
- В этой самой точке у любого живого организма шансов выжить будет ровно столько, сколько ему отмерит Господь - это его единственная надежда. И я предпочитаю видеть в этой точке только джапов, пытающихся зайти в хвост моему ведущему. Они - вояки опытные, они знают, чем это для них может кончиться. Они сами выбирают этот путь - что ж… Но я не желаю видеть в этом прицеле кого-то ещё. Вот так. Это - что касается меня. У других спрашивай сам.
- Ладно, ладно. Спрошу. И не волнуйся, это не для печати. Во всяком случае, без упоминаний и ссылок.
- Да всё равно. Здесь война. И никто не знает, кто «правее» или «левее». Будь здоров, Ал. Мне ещё кучу дел надо сделать.
И пошагал к вышке управления.
А через час эскадрилья VMF-215 привычно ушла в воздух, чтобы встретить над Велла-Лавелла здоровенные армейские бомберы B-24 и довести их до Рабаула, и наблюдать такие неестественные, чёрные цветы разрывов бомб, и отбивать атаки вездесущих юрких «зеро», и бешено вертеться в каруселях воздушного боя, и стрелять, и падать, перечёркивая копотью изумрудные пейзажи островов в океане, и - вернуться домой.
1-й лейтенант Адам Эллис сбил в этом вылете два «зеро», сняв одного с хвоста комэска, второго - из нижней полусферы идущего на двух моторах пылающего «либерейтора». А потом - так бывает на войне - командир 562-го кокутая Сигэцу Моринага прошил из правой крыльевой пушки фонарь кабины бело-голубого «корсара» с ангелочком на борту. Джек Лоуренс и Юс Элмор провожали кувыркающийся самолёт до самой воды, дико крича по радио. И замолчали, только когда осел белый гейзер водяной пыли. «Корсар» был тяжёлым самолётом, он тонул быстро.
А когда на идиллические картинки островов упала сверху темнота, яркие тропические звёзды обнаружили напившегося и трезвого военного корреспондента, капитана морской пехоты Алекса Мортона, который брёл вдоль шепчущего прибоя и плакал. Потому что знал, что всё это, до последней буквы, Эллис написал на неровном обрывке бумаги, который ветром забросило ему на складной стол.
Всё, что было, и всё, что будет.
1-й лейтенант Адам Эллис стал частью песни этого ветра.
Которую, плача, слушал в ночном одиночестве военный корреспондент на Торокино, и эти слёзы тоже становились частью ветра, который, проносясь через континент, проливал их дождями на аэродромы Южной Франции. И завязшие в грязи «фокке-вульфы» ничего не могли поделать с гудящим высоко в небе фоторазведчиком «лайтнинг», которым управлял Маленький Принц...
Мортон улетел в Штаты в конце июня. И на Торокино больше никто не слушал ветер, не дарил ему надежды и слёзы.
Во Франции высохли аэродромы, и однажды Маленький Принц не вернулся из полёта.
Он тоже стал частью песни ветра.
Война всегда жалит очень больно, даже если она совсем далеко от тебя.
Что осталось?
Песня ветра.
Так и звучит над открытыми просторами эта песня. Обо всем и обо всех...
Что же изменилось с тех пор?
Немного.
Каждый день на берег Великого океана выходит старый японец. Ему тяжело даются эти триста метров от одинокой квартирки с блёклой фотографией молодого улыбающегося пилота в кабине истребителя до узкой полоски пляжа.
Каждый день, в любую погоду, он сидит на вылизанной морем коряге и беззвучно шевелит губами. Только так он может говорить с пилотами сбитых им самолётов и со своими погибшими друзьями. С некоторых пор Сигэцу-сан предпочитает такое общение. В Японии это никого особо не удивляет.
Вечером он встаёт и, сутулясь, медленно возвращается домой.
Над полоской прибоя остается лишь ветер, бережно несущий голоса его собеседников. И кто-нибудь, где-нибудь, когда-нибудь вдруг останавливается и замирает, начиная слышать ветер. И тогда эта, конкретная, жизнь становится чище.
А ветер поёт.
Вечным напоминанием о бессмертии душ и чистоте сердец.
Неизбывным гимном Жизни.
* из ненапечатанного сборника "У зелёной черты на мокрой воде"
ПЕСНЯ ВЕТРА НАД МОРСКИМ ПОБЕРЕЖЬЕМ *
«Вы слушали ветер? Люди очень давно говорили друг другу о нём, о его песне. Но для того, чтобы это услышать, надо остановиться. Надо, чтобы замер в пространстве и времени постоянный поток мыслей, дел, движений, звуков. И чтобы осталась тишина. Тогда можно услышать ветер.
Эта песня обо всём. О всех судьбах всех людей всех времён. О том, что ничего не кончается. О том, что всё вернётся. О том, что всё пройдёт. Обо всём сразу. Так может только ветер из открытых пространств. Люди ещё иногда говорят о морях, о горах, о бескрайних степях. Люди так любят видеть то, что видно. Но ничего этого не существует без ветра. Без его тонкой бесконечной песни любая подстилающая поверхность - мираж. Давящий своей нереальностью.
Слушайте ветер - это всё, что нужно. И это всё, что дано».
Вот это утром 26 мая 1944 года написал на листке из полётного планшета бывший школьный учитель, 1-й лейтенант морской пехоты США Адам Эллис, удобно сидя на изгибе чайкообразного крыла своего «корсара» и болтая босыми ногами. Адам писал, а ветер шелестел вокруг высокой травой аэродрома Торокино-Филд, Бугенвилль, Соломоновы острова, юго-запад Тихого океана. Эллис видел справа от себя нарисованного на борту самолёта маленького ангелочка (против обыкновения времени, на его машине не было никаких отметок о сбитых японцах), а слева - идущего к самолёту военного корреспондента Алекса Мортона, за которым вился сизый дымок, и который махал ему рукой.
Подойдя, Мортон пыхнул сигарой и сказал:
- Здорово, Эд. Давно мечтаю, чтобы ты мне помог. Надо объяснить читателям, почему некоторые опытные пилоты отказываются летать командирами звеньев, предпочитая оставаться ведомыми. Это что - какой-то хитрый трюк? Это тактика, да? Я сначала хочу просечь это сам.
- Да нет никакого трюка, - ответил, улыбаясь, Эллис. - И потом, я не знаю ничего такого. Я лично летаю ведомым у замкомандира эскадрильи, что ж тут такого хитрого?
Мортон поморщился, перекинул сигару в левый угол рта, сплюнул и произнёс:
- Вот и катитесь вы ко всем чертям! Не хочешь говорить - не надо. Не хочешь командовать - не командуй. У нас свободная страна. Вот только лапшу мне не вешай: «…я не знаю ничего такого…»
- Ты, Алекс, спокойнее можешь? Расслабься. Помолчи минутку. Слушай…
- …??
- Ветер. Слышишь?
- Может, мне посоветовать комэску прислать к тебе доктора?
- Э-эх...
- Или ты всё-таки боишься ответственности командира звена?
Эллис, вздохнув, махнул рукой и спрыгнул с крыла в аэродромную траву.
Было восемь часов утра, через час эскадрилья уходила на задание.
Вокруг был ветер.
Бывший школьный учитель Адам Эллис положил ладонь на ствол ближнего к фюзеляжу «кольт-браунинга», торчащего из левого крыла.
- Вот смотри, Ал, и слушай - внимательно, я сейчас не думаю, что говорю. Видишь эти три ствола? Смотри - в другом крыле ещё три. Четыреста патронов на каждый. Мощь, правда? Ты, наверное, знаешь, что для того, чтобы грохнуть этот вот самолёт, хватило бы и одного. А здесь - шесть. Может быть, ты не знаешь, что они установлены под углом к фюзеляжу, и трассы всех шести пулемётов сойдутся в точке, удалённой ровно на триста футов прямо по курсу «корсара».
- Ну?
- В этой самой точке у любого живого организма шансов выжить будет ровно столько, сколько ему отмерит Господь - это его единственная надежда. И я предпочитаю видеть в этой точке только джапов, пытающихся зайти в хвост моему ведущему. Они - вояки опытные, они знают, чем это для них может кончиться. Они сами выбирают этот путь - что ж… Но я не желаю видеть в этом прицеле кого-то ещё. Вот так. Это - что касается меня. У других спрашивай сам.
- Ладно, ладно. Спрошу. И не волнуйся, это не для печати. Во всяком случае, без упоминаний и ссылок.
- Да всё равно. Здесь война. И никто не знает, кто «правее» или «левее». Будь здоров, Ал. Мне ещё кучу дел надо сделать.
И пошагал к вышке управления.
А через час эскадрилья VMF-215 привычно ушла в воздух, чтобы встретить над Велла-Лавелла здоровенные армейские бомберы B-24 и довести их до Рабаула, и наблюдать такие неестественные, чёрные цветы разрывов бомб, и отбивать атаки вездесущих юрких «зеро», и бешено вертеться в каруселях воздушного боя, и стрелять, и падать, перечёркивая копотью изумрудные пейзажи островов в океане, и - вернуться домой.
1-й лейтенант Адам Эллис сбил в этом вылете два «зеро», сняв одного с хвоста комэска, второго - из нижней полусферы идущего на двух моторах пылающего «либерейтора». А потом - так бывает на войне - командир 562-го кокутая Сигэцу Моринага прошил из правой крыльевой пушки фонарь кабины бело-голубого «корсара» с ангелочком на борту. Джек Лоуренс и Юс Элмор провожали кувыркающийся самолёт до самой воды, дико крича по радио. И замолчали, только когда осел белый гейзер водяной пыли. «Корсар» был тяжёлым самолётом, он тонул быстро.
А когда на идиллические картинки островов упала сверху темнота, яркие тропические звёзды обнаружили напившегося и трезвого военного корреспондента, капитана морской пехоты Алекса Мортона, который брёл вдоль шепчущего прибоя и плакал. Потому что знал, что всё это, до последней буквы, Эллис написал на неровном обрывке бумаги, который ветром забросило ему на складной стол.
Всё, что было, и всё, что будет.
1-й лейтенант Адам Эллис стал частью песни этого ветра.
Которую, плача, слушал в ночном одиночестве военный корреспондент на Торокино, и эти слёзы тоже становились частью ветра, который, проносясь через континент, проливал их дождями на аэродромы Южной Франции. И завязшие в грязи «фокке-вульфы» ничего не могли поделать с гудящим высоко в небе фоторазведчиком «лайтнинг», которым управлял Маленький Принц...
Мортон улетел в Штаты в конце июня. И на Торокино больше никто не слушал ветер, не дарил ему надежды и слёзы.
Во Франции высохли аэродромы, и однажды Маленький Принц не вернулся из полёта.
Он тоже стал частью песни ветра.
Война всегда жалит очень больно, даже если она совсем далеко от тебя.
Что осталось?
Песня ветра.
Так и звучит над открытыми просторами эта песня. Обо всем и обо всех...
Что же изменилось с тех пор?
Немного.
Каждый день на берег Великого океана выходит старый японец. Ему тяжело даются эти триста метров от одинокой квартирки с блёклой фотографией молодого улыбающегося пилота в кабине истребителя до узкой полоски пляжа.
Каждый день, в любую погоду, он сидит на вылизанной морем коряге и беззвучно шевелит губами. Только так он может говорить с пилотами сбитых им самолётов и со своими погибшими друзьями. С некоторых пор Сигэцу-сан предпочитает такое общение. В Японии это никого особо не удивляет.
Вечером он встаёт и, сутулясь, медленно возвращается домой.
Над полоской прибоя остается лишь ветер, бережно несущий голоса его собеседников. И кто-нибудь, где-нибудь, когда-нибудь вдруг останавливается и замирает, начиная слышать ветер. И тогда эта, конкретная, жизнь становится чище.
А ветер поёт.
Вечным напоминанием о бессмертии душ и чистоте сердец.
Неизбывным гимном Жизни.
* из ненапечатанного сборника "У зелёной черты на мокрой воде"