Айла Мерилуото
Айла Мерилуото родилась в 1924 году в городе Пиексимяки на юге Финляндии. Её отец Карло Мерилуото, директор городской школы, на самом деле был никакой не Мерилуото, а Вильман, но взял финскую фамилию из принципиальных соображений. Его кузина Эльвира Вильман-Элоранта, писала пьесы, занималась политической деятельностью, переежала с мужем, убеждённым коммунистом, в СССР. В 1924 году она, как и её муж Войтто Элоранта, была расстреляна по делу о массовом убийстве в Клубе Куусинена (Ленинград, Каменноостровский пр. 26-28). Мать, Хилья Керппола, имела магистерскую степень по философии, но не преподавала - растила старшую дочь Сиркку (запомните это имя, Сиркка Мерилуото!) и Айлу.
Будущая поэтесса закончила школу в военном сорок третьем году, в сорок шестом выпустила дебютный сборник «Витраж» [Lasimaalaus]. Казалось бы, кому интересно стихотворчество в трудные послевоенные годы? Но, видимо, финский народ изголодался по чистой лирике, и даже на сегодняшний день «Витраж» - самый продаваемый поэтический сборник в Финляндии. Переиздавался он четырнадцать раз. Маститый критик В. А, Коскенниеми, рассыпался в похвалах:
Образец великой поэзии, редкое откровение. Такого самостоятельного лирического дебюта финская поэзия еще не знала.
Потому панегирики Коскенниеми и его чувство к Айле Мерилуото, обречённое на безответность (он был на сорок лет старше), будут мешать карьере поэтессы. Критика уличат в сочувствии нацизму, враждебном отношении к русской культуре, в консерватизме. И всё же в данном случае художественный вкус ему не изменял. В «Витраже» было что восхвалять:
Строитель церквей
Возвёл уже седьмую церковь я
среди лесных холмов и светлых вод,
где небо смотрит в зеркало ручья,
седьмой уже вознёсся к небу свод.
Её, как чашу, бережно из рук
я выпустил, чтобы навек отдать,
чтобы потока гул, молитвы звук
в неё вином лились - и Божья благодать.
Она стоит, как замкнутый ларец:
чужой, далёкой стала в тот же миг,
а я, её строитель и творец,
смотрю, дрожа - я понял наконец
и совершенство новое постиг:
прекрасный храм, воздвигнутый трудом
в душе моей , извечную мечту
о дне, когда органа мощный гром
нарушит гулких сводов немоту.
Семь раз, закончив труд, я так дрожал.
Семь раз, пылая, думал: вот оно!
Семь раз глазами вчуже провожал
создание, что мной завершено...
Душа, неужто в тёмной глубине
ту церковь нерождённую, немую
ты скроешь навсегда, не явишь мне?
Я ухожу - чтоб выстроить восьмую.
От образа мечтательной хрупкой девушки-поэтессы, сторонницы традиционных тем и традиционного стихосложения, Мерилуото уходила долго и нелегко. «Витраж» задал настолько высокую планку, что следующая книга, «Танцующая больная девочка» [Sairas tyttö tanssii], появился только в 1952 году. На то были и семейные причины. В сорок восьмом Айла Мерилуото вышла замуж за товарища по перу Лаури Виита. Он был на шесть лет её старше, воевал, уже был в разводе, оставив жену с двумя детьми, славился великолепным талантом и невыносимым характером. К жене он относился скверно, завидовал её успеху. Стихи и проза Виита сложны, непереводимы, насыщены авторскими неологизмами и необычными синтаксическими конструкциями. Прожила с ним Мерилуото восемь лет, родила четверых детей: Урсулу, Петера, Самула и Айю. Несколько раз Виита лежал в психиатрической больнице с диагнозом «маниакально-депрессивный психоз». Через девять лет после развода Лаури Виита погиб в автокатастрофе. Мерилуото написала его биографию, обронив ненароком: Лаури не был ни писателем, ни поэтом, он был стихией - и стихийным бедствием.
Как ни тяжка была семейная жизнь, развод дался Айле Мерилуото тоже очень тяжело. С детьми она переехала в Швецию и обрела вдохновение в суровой лапландской природе. Северный климат, впрочем, вредил её здоровью, и всё семейство двинулось на юг, в Энчёпинг. В чужом краю Мерилуото много переводила со шведского, чтобы не потерять язык, и прославилась вторично: как переводчица нобелевского лауреата Гарри Мартинсона. Именно она сумела передать по-фински все красоты фантастической поэмы «Аниара, обзор человека во времени и пространстве».
Сама Мерилуото в те времена тяготела к прозе. Эпистолярный роман «Петер - Петер» - эмигрантская история любви. Финка Санна и прибалтиец Петер встречаются в Швеции, долго переписываются, сходятся, неминуемо расстаются. Роман, экранизированный в 1972 году под названием «Хочу любить Петера», имеет автобиографическую основу.
В 1974 году Айла Мерилуото возвратилась на родину. Возвратилась совсем другой: не традиционалисткой, а новаторкой, не искательницей изящных оборотов, а поклонницей разговорного, почти грубого языка, склонной к автобиографической тематике. За прозу её в Финляндии жестоко критиковали, зато в девяностые ринулись перечитывать и восторгаться. В восьмидесятые она издала последние поэтические сборники и свои дневники сороковых годов. Этот смелый шаг уже приветствовали - в стране изменилось отношение к литературе женского авторства. И три тома дневников, и мемуары о военном детстве как бы подготовили возвращение к поэтическому творчеству после двадцатипятилетнего перерыва. У меня так сложилось, что я начала читать Мерилуото с последних работ: с «Кричащего леса» [Kimeä metsä ] и «Этой наполненности, этой тяжести» [Tämä täyteys, tämä paino], откровенных и жёстких стихов о старости и смерти:
Эй ты, старая рожа
в зеркале ванной,
ну и изменилась же ты!
Да не горюй,
мы ведь приятельницы.
Хотя я красивее.
С утра как раз подумала, что надо бы про Айлу Мерилуото написать в сообществе, - и оказалось, что сегодня ровно год со дня её смерти - 21 октября 2019 года. В Хельсинки, в доме престарелых. Ей было девяносто пять лет.
Варианты объявления о смерти
1.
Последние капли в стакане.
Что за пьянящий напиток.
Ничего не выдохлось,
ни остатков, ни выжимок.
Крепкий, нескончаемый глоток.
Жизнь, за тебя!
2.
Я жутко устала.
Смертельно устала.
Стоп.
Я прекрасно устала.
Я жизнерадостно устала.
Прикорну чуток.
Скоро проснусь.
До скорого.
И ещё несколько стихотворений в переводе Элеоноры Иоффе:
Largo (из сборника «Витраж»)
Мощные, длинные дуги над глубиною всё круче.
Молчи. Нет ничего -
лишь объятья созвучий,
только Бог, что всё создал в начале начал.
Всё остальное - бесформенный всплеск. Но над ним
мощный голос, покоен и неодолим,
вырастая, звучал.
Гнева нет. Нет даже сопротивленья.
Только глубокий звук, ровное ясное пенье:
Не отклонился ни разу он и не затих.
Гордые дуги несут его, соединяясь
там, в вышине, до границ бытия поднимаясь
медленно. Можешь увидеть их.
Неторопливо растёт исполинское зданье,
грань бытия перешло, в запредельные выси встаёт.
Нет, не бойся! Нет, взгляда не прячь своего!
Только покой. Господь не оставит того,
кому и всего мирозданья
недостаёт.
Рубашка (из сборника «Дурные сны»)
Я сшила только одну рубашку. Не очень-то умею.
Пальцы толстые, иголка больно тонкая,
а нитка скручивается в узлы и делается серой -
не знаю почему.
Следы иглы неровные,
стежки запутанные и кривые - не знаю почему.
Но издалека она смотрится мило.
Она спит сейчас там, тело её - синее и скрюченное.
Рубашка вообще-то чистая, её ведь сначала выстирали.
Она выглядит весьма мило - она, пожалуй, подойдет
Создателю: он ведь смотрит очень издалека.
Из сборника «Кричащий лес»
* * *
Отец порол сестру,
а я намазала пряник брусничным вареньем,
вкус был омерзительный.
На каждом прянике жизни -
брусничное варенье и рёв сестры.
Не то, чтобы этого нельзя было стерпеть -
отпечатков пальцев бытия,
гордо выпрямившись и усмехаясь.
Но ты всегда остаёшься неправ.
* * *
Тётя жила одна и кормила своих кукол,
их рты заплесневели и зачервивели.
Родственники вопили, воздевая руки,
кукол сожгли,
тётю свезли в богоугодное заведение.
Девочка из родни пришла навестить,
потихоньку сунула ей куколку, уместившуюся в горсти.
Тётя и куколка украдкой улыбались одинаковыми ртами
до самого конца.
Тётя и в гробу ещё улыбалась -
одна рука крепко сжата в кулак.
Из сборника «Эта наполненность, эта тяжесть»
* * *
Я вышагиваю каждый день километры
из гостиной в спальню,
из спальни в прихожую, из прихожей опять в гостиную.
Я тренирую.
Слабеющие клетки мозга
скрипящие суставы
нескончаемые воспоминания.
Это длинное путешествие,
длиною в жизнь,
но вовсе не однообразное.
На каждом круге рождается новое.
Мысли, воспоминания - вроде новых пейзажей:
горы пропасти города
и море
огромный простор
после всей тесноты.
Продолжим, что ли,
шажок и шажок.
* * *
Они садятся близко, эти любимые,
реальные, как воспоминания,
имена я уже позабыла.
Что мне теперь делать?
Смотрю на две стороны, как бог Янус.
У меня две зоны, здесь и здесь.
Вы и не догадываетесь, что за изысканный вкус,
сладость среди горечи.
Протягивайте, дети мои, пухлые ручонки:
ням-ням.
Попробуем вместе чистого этого.
Бытия.
* * *
«Встречаешься ещё с мужчинами?» - спросил он,
криво улыбаясь.
Нет, конечно,
все попадали, как шахматные фигуры, - вот так игра!
Только палки для ходьбы ещё храбрятся.
Изящно шагаем втроём.
Имею в виду: элегантно спотыкаясь.
* * *
Таращиться в тот ящик на чудищ,
раз во мне ничего не происходит?
Губы вспухают сами собой
от поцелуев, которых никто не даёт.
Играю сама с собой в прятки -
в какой щели я сейчас прячусь?
Квартира слишком знакома,
натыкаюсь в каждом углу на себя.
Какая скучная особа.
Дадим ей по морде.
* * *
Слова как перелётные птицы.
Смотрю на стаи, исчезающие за горизонтом.
Скоро стану немая, как лес.
Деревья молчат, ни шелеста,
ни щебетанья.
Чем мне теперь выразить?
Неужели я теряю свою музыку?
Слух слухом,
но ведь и нутро может петь.
Можно петь без звука
без слов
там в глубине камень, который поёт.
Сам по себе.
Не слова. Улыбку.
Крещенье
Три лилии увядают в вазе,
сто книг на полке.
Тигр на диване:
скалит зубы, смеётся.
Телик транслирует саморекламу.
Мне завтра сто лет.
Или тысяча.
Они сложены стопкой, их считаю как деньги -
чем больше, тем беднее.
Всё осыпается,
сплошное шуршание.
На Крещенье свет обнажается
до костей.
А потом?
Потом... ну.
Также стихи в переводе Арви Пертту: https://proza.ru/2008/05/14/331
Будущая поэтесса закончила школу в военном сорок третьем году, в сорок шестом выпустила дебютный сборник «Витраж» [Lasimaalaus]. Казалось бы, кому интересно стихотворчество в трудные послевоенные годы? Но, видимо, финский народ изголодался по чистой лирике, и даже на сегодняшний день «Витраж» - самый продаваемый поэтический сборник в Финляндии. Переиздавался он четырнадцать раз. Маститый критик В. А, Коскенниеми, рассыпался в похвалах:
Образец великой поэзии, редкое откровение. Такого самостоятельного лирического дебюта финская поэзия еще не знала.
Потому панегирики Коскенниеми и его чувство к Айле Мерилуото, обречённое на безответность (он был на сорок лет старше), будут мешать карьере поэтессы. Критика уличат в сочувствии нацизму, враждебном отношении к русской культуре, в консерватизме. И всё же в данном случае художественный вкус ему не изменял. В «Витраже» было что восхвалять:
Строитель церквей
Возвёл уже седьмую церковь я
среди лесных холмов и светлых вод,
где небо смотрит в зеркало ручья,
седьмой уже вознёсся к небу свод.
Её, как чашу, бережно из рук
я выпустил, чтобы навек отдать,
чтобы потока гул, молитвы звук
в неё вином лились - и Божья благодать.
Она стоит, как замкнутый ларец:
чужой, далёкой стала в тот же миг,
а я, её строитель и творец,
смотрю, дрожа - я понял наконец
и совершенство новое постиг:
прекрасный храм, воздвигнутый трудом
в душе моей , извечную мечту
о дне, когда органа мощный гром
нарушит гулких сводов немоту.
Семь раз, закончив труд, я так дрожал.
Семь раз, пылая, думал: вот оно!
Семь раз глазами вчуже провожал
создание, что мной завершено...
Душа, неужто в тёмной глубине
ту церковь нерождённую, немую
ты скроешь навсегда, не явишь мне?
Я ухожу - чтоб выстроить восьмую.
От образа мечтательной хрупкой девушки-поэтессы, сторонницы традиционных тем и традиционного стихосложения, Мерилуото уходила долго и нелегко. «Витраж» задал настолько высокую планку, что следующая книга, «Танцующая больная девочка» [Sairas tyttö tanssii], появился только в 1952 году. На то были и семейные причины. В сорок восьмом Айла Мерилуото вышла замуж за товарища по перу Лаури Виита. Он был на шесть лет её старше, воевал, уже был в разводе, оставив жену с двумя детьми, славился великолепным талантом и невыносимым характером. К жене он относился скверно, завидовал её успеху. Стихи и проза Виита сложны, непереводимы, насыщены авторскими неологизмами и необычными синтаксическими конструкциями. Прожила с ним Мерилуото восемь лет, родила четверых детей: Урсулу, Петера, Самула и Айю. Несколько раз Виита лежал в психиатрической больнице с диагнозом «маниакально-депрессивный психоз». Через девять лет после развода Лаури Виита погиб в автокатастрофе. Мерилуото написала его биографию, обронив ненароком: Лаури не был ни писателем, ни поэтом, он был стихией - и стихийным бедствием.
Как ни тяжка была семейная жизнь, развод дался Айле Мерилуото тоже очень тяжело. С детьми она переехала в Швецию и обрела вдохновение в суровой лапландской природе. Северный климат, впрочем, вредил её здоровью, и всё семейство двинулось на юг, в Энчёпинг. В чужом краю Мерилуото много переводила со шведского, чтобы не потерять язык, и прославилась вторично: как переводчица нобелевского лауреата Гарри Мартинсона. Именно она сумела передать по-фински все красоты фантастической поэмы «Аниара, обзор человека во времени и пространстве».
Сама Мерилуото в те времена тяготела к прозе. Эпистолярный роман «Петер - Петер» - эмигрантская история любви. Финка Санна и прибалтиец Петер встречаются в Швеции, долго переписываются, сходятся, неминуемо расстаются. Роман, экранизированный в 1972 году под названием «Хочу любить Петера», имеет автобиографическую основу.
В 1974 году Айла Мерилуото возвратилась на родину. Возвратилась совсем другой: не традиционалисткой, а новаторкой, не искательницей изящных оборотов, а поклонницей разговорного, почти грубого языка, склонной к автобиографической тематике. За прозу её в Финляндии жестоко критиковали, зато в девяностые ринулись перечитывать и восторгаться. В восьмидесятые она издала последние поэтические сборники и свои дневники сороковых годов. Этот смелый шаг уже приветствовали - в стране изменилось отношение к литературе женского авторства. И три тома дневников, и мемуары о военном детстве как бы подготовили возвращение к поэтическому творчеству после двадцатипятилетнего перерыва. У меня так сложилось, что я начала читать Мерилуото с последних работ: с «Кричащего леса» [Kimeä metsä ] и «Этой наполненности, этой тяжести» [Tämä täyteys, tämä paino], откровенных и жёстких стихов о старости и смерти:
Эй ты, старая рожа
в зеркале ванной,
ну и изменилась же ты!
Да не горюй,
мы ведь приятельницы.
Хотя я красивее.
С утра как раз подумала, что надо бы про Айлу Мерилуото написать в сообществе, - и оказалось, что сегодня ровно год со дня её смерти - 21 октября 2019 года. В Хельсинки, в доме престарелых. Ей было девяносто пять лет.
Варианты объявления о смерти
1.
Последние капли в стакане.
Что за пьянящий напиток.
Ничего не выдохлось,
ни остатков, ни выжимок.
Крепкий, нескончаемый глоток.
Жизнь, за тебя!
2.
Я жутко устала.
Смертельно устала.
Стоп.
Я прекрасно устала.
Я жизнерадостно устала.
Прикорну чуток.
Скоро проснусь.
До скорого.
И ещё несколько стихотворений в переводе Элеоноры Иоффе:
Largo (из сборника «Витраж»)
Мощные, длинные дуги над глубиною всё круче.
Молчи. Нет ничего -
лишь объятья созвучий,
только Бог, что всё создал в начале начал.
Всё остальное - бесформенный всплеск. Но над ним
мощный голос, покоен и неодолим,
вырастая, звучал.
Гнева нет. Нет даже сопротивленья.
Только глубокий звук, ровное ясное пенье:
Не отклонился ни разу он и не затих.
Гордые дуги несут его, соединяясь
там, в вышине, до границ бытия поднимаясь
медленно. Можешь увидеть их.
Неторопливо растёт исполинское зданье,
грань бытия перешло, в запредельные выси встаёт.
Нет, не бойся! Нет, взгляда не прячь своего!
Только покой. Господь не оставит того,
кому и всего мирозданья
недостаёт.
Рубашка (из сборника «Дурные сны»)
Я сшила только одну рубашку. Не очень-то умею.
Пальцы толстые, иголка больно тонкая,
а нитка скручивается в узлы и делается серой -
не знаю почему.
Следы иглы неровные,
стежки запутанные и кривые - не знаю почему.
Но издалека она смотрится мило.
Она спит сейчас там, тело её - синее и скрюченное.
Рубашка вообще-то чистая, её ведь сначала выстирали.
Она выглядит весьма мило - она, пожалуй, подойдет
Создателю: он ведь смотрит очень издалека.
Из сборника «Кричащий лес»
* * *
Отец порол сестру,
а я намазала пряник брусничным вареньем,
вкус был омерзительный.
На каждом прянике жизни -
брусничное варенье и рёв сестры.
Не то, чтобы этого нельзя было стерпеть -
отпечатков пальцев бытия,
гордо выпрямившись и усмехаясь.
Но ты всегда остаёшься неправ.
* * *
Тётя жила одна и кормила своих кукол,
их рты заплесневели и зачервивели.
Родственники вопили, воздевая руки,
кукол сожгли,
тётю свезли в богоугодное заведение.
Девочка из родни пришла навестить,
потихоньку сунула ей куколку, уместившуюся в горсти.
Тётя и куколка украдкой улыбались одинаковыми ртами
до самого конца.
Тётя и в гробу ещё улыбалась -
одна рука крепко сжата в кулак.
Из сборника «Эта наполненность, эта тяжесть»
* * *
Я вышагиваю каждый день километры
из гостиной в спальню,
из спальни в прихожую, из прихожей опять в гостиную.
Я тренирую.
Слабеющие клетки мозга
скрипящие суставы
нескончаемые воспоминания.
Это длинное путешествие,
длиною в жизнь,
но вовсе не однообразное.
На каждом круге рождается новое.
Мысли, воспоминания - вроде новых пейзажей:
горы пропасти города
и море
огромный простор
после всей тесноты.
Продолжим, что ли,
шажок и шажок.
* * *
Они садятся близко, эти любимые,
реальные, как воспоминания,
имена я уже позабыла.
Что мне теперь делать?
Смотрю на две стороны, как бог Янус.
У меня две зоны, здесь и здесь.
Вы и не догадываетесь, что за изысканный вкус,
сладость среди горечи.
Протягивайте, дети мои, пухлые ручонки:
ням-ням.
Попробуем вместе чистого этого.
Бытия.
* * *
«Встречаешься ещё с мужчинами?» - спросил он,
криво улыбаясь.
Нет, конечно,
все попадали, как шахматные фигуры, - вот так игра!
Только палки для ходьбы ещё храбрятся.
Изящно шагаем втроём.
Имею в виду: элегантно спотыкаясь.
* * *
Таращиться в тот ящик на чудищ,
раз во мне ничего не происходит?
Губы вспухают сами собой
от поцелуев, которых никто не даёт.
Играю сама с собой в прятки -
в какой щели я сейчас прячусь?
Квартира слишком знакома,
натыкаюсь в каждом углу на себя.
Какая скучная особа.
Дадим ей по морде.
* * *
Слова как перелётные птицы.
Смотрю на стаи, исчезающие за горизонтом.
Скоро стану немая, как лес.
Деревья молчат, ни шелеста,
ни щебетанья.
Чем мне теперь выразить?
Неужели я теряю свою музыку?
Слух слухом,
но ведь и нутро может петь.
Можно петь без звука
без слов
там в глубине камень, который поёт.
Сам по себе.
Не слова. Улыбку.
Крещенье
Три лилии увядают в вазе,
сто книг на полке.
Тигр на диване:
скалит зубы, смеётся.
Телик транслирует саморекламу.
Мне завтра сто лет.
Или тысяча.
Они сложены стопкой, их считаю как деньги -
чем больше, тем беднее.
Всё осыпается,
сплошное шуршание.
На Крещенье свет обнажается
до костей.
А потом?
Потом... ну.
Также стихи в переводе Арви Пертту: https://proza.ru/2008/05/14/331