В гостях у Джейн Остин
Памятуя предыдущий бестселлер Люси Уорсли [Lucy Worsley] «Английский дом. Интимная история», я рассчитывала, что именитая исследовательница истории быта расскажет нам об условиях, в которых протекала жизнь Джейн Остин и её семейства. Ничуть не бывало. Перед нами биография, и не просто биография, а трепетное признание в любви обожаемой писательнице. И самое удивительное, что, лучась этой любовью, Уорсли сохраняет свой взвешенный, объективный подход. Создательница "Гордости и предубеждения" предстаёт перед нами не глянцевой картинкой, но живой женщиной, мятущейся, ищущей. В канонической биографии Клэр Томалин была другая Остин - более отдалённая во времени, если можно так сказать.
Кстати, о времени. Уорсли пишет, что романы Остин зачастую воспринимаются через призму викторианства, эпохи славной не только историческими свершениями, но и особым суровым кодексом поведения, викторианской моралью. А ведь это был другой мир и другая мораль -- георгианство. Меньше чопорности, больше непринуждённости, игры, раскованности, артистизма. Где-то сказали о "Джейн Эйр" (простите бронтезавриху, даже в отзыве на жизнеописание Остин не могу не втиснуть Шарлотту Бронте): Джейн Эйр -- это типично викторианское изложение типично георгианской истории. Не знаю, насколько это верно.
Три основных лейтмотива, из них главный -- дом [Home] и переезды. Начинаясь утром в доме приходского священника, судьба Джейн Остен ведёт её в "чужую землю" через неустроенность и тайную свободу пансиона в курортный Бат с его празднествами и развлечениями, оттуда в "истинный дом", Чотон-коттедж, где ныне библиотека женской английской литературы, периодически -- в столицу по делам, и наконец, в домик на Коттедж-стрит в Винчестере. Откуда уже бездыханное тело понесли в последний путь, в Винчестерский собор. Неначитанный клирик трогательно удивлялся: "Что особенного было в этой леди, что столько людей желают знать, где её могила?"
Джейн Остин прожила короткую по нашим меркам жизнь. Всего сорок один год. Даже в юности она, как выражаются в старых медицинских руководствах, не пользовалась хорошим здоровьем. Впрочем, слыть здоровой и крепкой было... немодно. Из руководства для юных девиц, созданного "разумеется, мужчиной": «Если женщина хвастается своей недюжинной силой, своим выдающимся аппетитом и своей чрезвычайной выносливостью, нас от неё воротит". Анемия именовалась девичьей немочью. Девочка начинала менструировать -- начинала мучиться болями внизу живота и малокровием. Единственным лекарством от этого признавался плодовитый брак. Редингот, который предполагаемо принадлежит гениальной романистке, современная женщина надеть не сможет, будь хоть осиная талия. Покрой рассчитан на особу, у которой поперечное сечение этой самой талии не эллиптическое, как у нас с вами, а круглое, деформированное корсетом, с животом, выпяченным вперёд... Вообще подробности болезни и смерти в георгианскую эпоху -- это не для слабонервных. Один из братьев Остин был свидетелем того, как зачинщиков бунта расстреливали их же боевые товарищи, поставив коленями на гробы. А лучшая и любимейшая подруга Остин, мадам Лефрой, погибла, упав с лошади, промучилась после падения несколько часов. Мир без лекарств. Ни обезболивающих, ни антигистаминных, ни противотревожных, ни антибиотиков, ни-ка-ких. Люси Уорсли полагает, что нам ещё ой как пригодятся лечебники и медицинские советы того времени, а я так думаю -- минуй нас сей злой рок.
Итак: дом и быт, болезни с их неразлучной спутницей смертью, что же ещё? Дружба. Любовные чувства женщины, написавшей "Чувство и чувствительность", Уорсли описывает с почтением и пониманием, но на первый план неизменно выходит дружба. Кассандра, сестра и наперсница. Мадам Лефрой, наставница, которую сейчас вспоминают только благодаря творчеству ученицы. Элизабет и Алетейя Бигг, названые сёстры. Племянница Анна -- писательница и мемуаристка, посвятившая лучшие страницы "тётушке Джейн". Тот мир, тот дом, который исключительно домашняя романистка -- так аттестовал нашу героиню Бентли, издатель -- отыскала и сотворила для себя. При всей специфике тогдашних нравов георгианской женщине предписывался дом, домашние интересы и подчинённое положение. Свидетельствует Ханна Мор, популярная христианская писательница того времени: Девушкам следует внушать недоверие к собственным суждениям, они должны научиться безропотно внимать увещаниям и быть готовыми сносить принуждение. Уже после смерти сестры Генри Остин напишет буквально теми же словами: стойкое недоверие к собственным оценкам побуждало её [Джейн] скрывать свои произведения от публики...
В общем, жизнеописание одновременно зачаровывающее и реалистичное до ужаса. Впервые удалось мне не столько умом понять, сколько нутром прочувствовать, насколько то был другой мир. И знали ли его обитатели, догадывались ли, что их уклад, их вселенная будут вызывать неиссякаемый интерес потому, что скромная дочь священника написала несколько "домашних" романов?
Кстати, о времени. Уорсли пишет, что романы Остин зачастую воспринимаются через призму викторианства, эпохи славной не только историческими свершениями, но и особым суровым кодексом поведения, викторианской моралью. А ведь это был другой мир и другая мораль -- георгианство. Меньше чопорности, больше непринуждённости, игры, раскованности, артистизма. Где-то сказали о "Джейн Эйр" (простите бронтезавриху, даже в отзыве на жизнеописание Остин не могу не втиснуть Шарлотту Бронте): Джейн Эйр -- это типично викторианское изложение типично георгианской истории. Не знаю, насколько это верно.
Три основных лейтмотива, из них главный -- дом [Home] и переезды. Начинаясь утром в доме приходского священника, судьба Джейн Остен ведёт её в "чужую землю" через неустроенность и тайную свободу пансиона в курортный Бат с его празднествами и развлечениями, оттуда в "истинный дом", Чотон-коттедж, где ныне библиотека женской английской литературы, периодически -- в столицу по делам, и наконец, в домик на Коттедж-стрит в Винчестере. Откуда уже бездыханное тело понесли в последний путь, в Винчестерский собор. Неначитанный клирик трогательно удивлялся: "Что особенного было в этой леди, что столько людей желают знать, где её могила?"
Джейн Остин прожила короткую по нашим меркам жизнь. Всего сорок один год. Даже в юности она, как выражаются в старых медицинских руководствах, не пользовалась хорошим здоровьем. Впрочем, слыть здоровой и крепкой было... немодно. Из руководства для юных девиц, созданного "разумеется, мужчиной": «Если женщина хвастается своей недюжинной силой, своим выдающимся аппетитом и своей чрезвычайной выносливостью, нас от неё воротит". Анемия именовалась девичьей немочью. Девочка начинала менструировать -- начинала мучиться болями внизу живота и малокровием. Единственным лекарством от этого признавался плодовитый брак. Редингот, который предполагаемо принадлежит гениальной романистке, современная женщина надеть не сможет, будь хоть осиная талия. Покрой рассчитан на особу, у которой поперечное сечение этой самой талии не эллиптическое, как у нас с вами, а круглое, деформированное корсетом, с животом, выпяченным вперёд... Вообще подробности болезни и смерти в георгианскую эпоху -- это не для слабонервных. Один из братьев Остин был свидетелем того, как зачинщиков бунта расстреливали их же боевые товарищи, поставив коленями на гробы. А лучшая и любимейшая подруга Остин, мадам Лефрой, погибла, упав с лошади, промучилась после падения несколько часов. Мир без лекарств. Ни обезболивающих, ни антигистаминных, ни противотревожных, ни антибиотиков, ни-ка-ких. Люси Уорсли полагает, что нам ещё ой как пригодятся лечебники и медицинские советы того времени, а я так думаю -- минуй нас сей злой рок.
Итак: дом и быт, болезни с их неразлучной спутницей смертью, что же ещё? Дружба. Любовные чувства женщины, написавшей "Чувство и чувствительность", Уорсли описывает с почтением и пониманием, но на первый план неизменно выходит дружба. Кассандра, сестра и наперсница. Мадам Лефрой, наставница, которую сейчас вспоминают только благодаря творчеству ученицы. Элизабет и Алетейя Бигг, названые сёстры. Племянница Анна -- писательница и мемуаристка, посвятившая лучшие страницы "тётушке Джейн". Тот мир, тот дом, который исключительно домашняя романистка -- так аттестовал нашу героиню Бентли, издатель -- отыскала и сотворила для себя. При всей специфике тогдашних нравов георгианской женщине предписывался дом, домашние интересы и подчинённое положение. Свидетельствует Ханна Мор, популярная христианская писательница того времени: Девушкам следует внушать недоверие к собственным суждениям, они должны научиться безропотно внимать увещаниям и быть готовыми сносить принуждение. Уже после смерти сестры Генри Остин напишет буквально теми же словами: стойкое недоверие к собственным оценкам побуждало её [Джейн] скрывать свои произведения от публики...
В общем, жизнеописание одновременно зачаровывающее и реалистичное до ужаса. Впервые удалось мне не столько умом понять, сколько нутром прочувствовать, насколько то был другой мир. И знали ли его обитатели, догадывались ли, что их уклад, их вселенная будут вызывать неиссякаемый интерес потому, что скромная дочь священника написала несколько "домашних" романов?