"Памяти памяти" Марии Степановой
Мария Степанова назвала свою прозаическую книгу романсом. Хорош романс -- на четыреста страниц убористого шрифта, воскликнет читательница, однако уже к двухсотой странице поймёт: лучшего определения не подобрать. Воспоминания? Нет, не только воспоминания. История рода? Возможно, но генеалогическим древом Степановых и Гуревичей не исчерпывается. Культурологические и литературоведческие эссе, расширение горизонтов? Во многом - так. Библиотеку, да и фонотеку, и другие "теки" пополнить захочется, тут уж гарантирую. Хроника поисков? Наверное, поисков неудачных, хроники ложки, систематически, до обидного проносимой мимо рта... Поэма в прозе? Романс, всё-таки романс. А в прозе ли, в стихах, это читающие решат сами. Романс познавательный, романс увлекательный, романс фантастически интересный.
Вот для примера отрывок о том, как бабушка Сарра Абрамовна получала образование в Сорбонне:
Таких, как она были сотни, если не тысячи. Медицинское образование во Франции было по европейским меркам самым дешёвым. С конца шестидесятых годов, когда университеты мало-помалу стали открываться для женщин, их заполнила популяция русских студенток; и до 1914 года они составляли семьдесят, а то и восемьдесят процентов женщин, изучавших там медицину. Их было принято не любить, однокашники и однокашницы наперебой жаловались на их манеры, неряшливость, политический радикализм - а больше всего на попытки быть первыми ученицами, по-кукушечьи оттесняя местных на край (или за край) родного гнезда. Уже Пётр Кропоткин писал о том, как в Цюрихском университете профессора неизменно и обидно ставили женщин-студенток в пример мужчинам.
Одна из них годы спустя вспоминала, что в семидесятых «русские женщины требовали не только общих со всеми прав, но и особых привилегий, занимая лучшие места и повсюду выставляя себя на первый план». Жили они тесным кругом, в районах, где русский язык было слышней прочих, на диете из хлеба, чая, молока и «тоненького ломтика мяса». Курили напропалую, ходили по улицам без сопровождения. Всерьез обсуждалась возможность съесть тарелку слив или малины и остаться мыслящей женщиной и товарищем. Бернские газеты называли их гиенами революции: «болезненными, полуобразованными и неуправляемыми существами». К концу восьмидесятых годов, однако, в России было уже 698 практикующих женщин-врачей; по статистике 1900 года во Франции их всего 95, в Англии -- 258.
И, конечно, огромную часть русских студентов составляли евреи; это был их шанс, счастливый билет - дипломированный врач мог практиковать по всей Российской империи, за пределами черты оседлости. К началу века в Париже собралось больше пяти тысяч иностранных студентов-медиков, споривших с местными за учебные места. В 1896-м в Лионе студенты вышли на демонстрацию протеста, утверждая, что иностранцы - и в особенности женщины - вытесняют французских студентов из клиник и аудиторий. В 1905-м иенские студенты составили петицию с просьбой прекратить приём русских евреев с их «напористым поведением». В 1912-м, когда Сарра уже была в Сорбонне, студенческие забастовки прошли по всей Германии, требования были всё те же: ограничить присутствие иностранцев. В Гейдельберге русские обращались к местному студенчеству с просьбой понять их положение и не судить слишком строго. Обоюдное раздражение висело в воздухе, как дымок. Женщины, эти совратительницы юношества, были первой и легкой мишенью, темой для карикатур про утро в анатомичке.
В 1907 году премию журнала Vie heureuse (Счастливая жизнь, как же иначе) получил роман о медиках - вернее, о медичках: он назывался "Принцессы науки". Премию, ежегодно присуждаемую женским жюри, ожидало большое будущее; современный мир знает её как респектабельную Prix Femina. Книга Колетт Ивер имела дело с самым что ни на есть актуальным сюжетом - женской страстью, необъяснимым образом направленной не на мужчину, а куда-то в сторону, в область знания и его применений. Герой-доктор объясняет героине, что та должна отказаться от врачебной профессии из любви к нему, она «всё еще слишком студентка, чтобы полностью стать женщиной». Просвещённая Тереза говорит, что женщина, мозг которой остался неразвитым, только полуженщина - неужели возлюбленный хочет видеть её такой. Он отвечает: «Может быть, это звучит эгоистично, но я мужчина, нормальный мужчина... Я не буду делить свою жену с кем угодно. Ха, ха, ха, муж докторши - то-то будет мило».
Муж докторши, отец докторши. «Ты принесла мне больше горя, чем другие мои дети», - пишет дочери Людвиг Мартин Закржевский в ответ на известие о ее академических успехах, и это уже не роман, а, что называется, документ, письмо отправлено в 1855-м - «Была бы ты мужчиной, я бы слов не находил от гордости и довольства... но ты женщина, слабая женщина; и теперь всё, что я могу для тебя сделать - горевать и плакать. О дочь моя, возвратись с этой ужасной тропы». Полвека спустя герой "Принцесс науки" бросит в лицо своей Терезе последнее, убийственное обвинение: «Я видел, как ты анатомируешь, когда ты начала работать в Шарите. Твои руки не дрожали, и ты гордо ответила на мой вопрос: "Я никогда не боялась трупов"».
Прошлое у Марии Степановой -- не антураж, не колорит, а скорее, образ жизни. И если мы можем изучить источники, заучить наизусть литпамятники, вернуться на место действия и попытаться, с той или иной степенью достоверности это действие реконструировать, наконец, собрать и восстановить свидетельства эпохи вплоть до плюшевых кошек и "замороженных Шарлотт" -- маленьких фарфоровых куколок, названных в память некой мифической Шарлотты, которая в XIX веке, едучи на бал лютой зимой, замёрзла насмерть -- то образ жизни мы не восстановим. Та жизнь, та манера чувствовать, мыслить, общаться, поступать невосстановима по самому определению.
О премии "Фемина" и романе Колетт Ивер в сообществе есть пост: https://fem-books.livejournal.com/871785.html.
Главы из "Памяти памяти": https://snob.ru/entry/154825, https://snob.ru/selected/entry/124037
Что такое постпамять: http://urokiistorii.ru/article/53287
Вот для примера отрывок о том, как бабушка Сарра Абрамовна получала образование в Сорбонне:
Таких, как она были сотни, если не тысячи. Медицинское образование во Франции было по европейским меркам самым дешёвым. С конца шестидесятых годов, когда университеты мало-помалу стали открываться для женщин, их заполнила популяция русских студенток; и до 1914 года они составляли семьдесят, а то и восемьдесят процентов женщин, изучавших там медицину. Их было принято не любить, однокашники и однокашницы наперебой жаловались на их манеры, неряшливость, политический радикализм - а больше всего на попытки быть первыми ученицами, по-кукушечьи оттесняя местных на край (или за край) родного гнезда. Уже Пётр Кропоткин писал о том, как в Цюрихском университете профессора неизменно и обидно ставили женщин-студенток в пример мужчинам.
Одна из них годы спустя вспоминала, что в семидесятых «русские женщины требовали не только общих со всеми прав, но и особых привилегий, занимая лучшие места и повсюду выставляя себя на первый план». Жили они тесным кругом, в районах, где русский язык было слышней прочих, на диете из хлеба, чая, молока и «тоненького ломтика мяса». Курили напропалую, ходили по улицам без сопровождения. Всерьез обсуждалась возможность съесть тарелку слив или малины и остаться мыслящей женщиной и товарищем. Бернские газеты называли их гиенами революции: «болезненными, полуобразованными и неуправляемыми существами». К концу восьмидесятых годов, однако, в России было уже 698 практикующих женщин-врачей; по статистике 1900 года во Франции их всего 95, в Англии -- 258.
И, конечно, огромную часть русских студентов составляли евреи; это был их шанс, счастливый билет - дипломированный врач мог практиковать по всей Российской империи, за пределами черты оседлости. К началу века в Париже собралось больше пяти тысяч иностранных студентов-медиков, споривших с местными за учебные места. В 1896-м в Лионе студенты вышли на демонстрацию протеста, утверждая, что иностранцы - и в особенности женщины - вытесняют французских студентов из клиник и аудиторий. В 1905-м иенские студенты составили петицию с просьбой прекратить приём русских евреев с их «напористым поведением». В 1912-м, когда Сарра уже была в Сорбонне, студенческие забастовки прошли по всей Германии, требования были всё те же: ограничить присутствие иностранцев. В Гейдельберге русские обращались к местному студенчеству с просьбой понять их положение и не судить слишком строго. Обоюдное раздражение висело в воздухе, как дымок. Женщины, эти совратительницы юношества, были первой и легкой мишенью, темой для карикатур про утро в анатомичке.
В 1907 году премию журнала Vie heureuse (Счастливая жизнь, как же иначе) получил роман о медиках - вернее, о медичках: он назывался "Принцессы науки". Премию, ежегодно присуждаемую женским жюри, ожидало большое будущее; современный мир знает её как респектабельную Prix Femina. Книга Колетт Ивер имела дело с самым что ни на есть актуальным сюжетом - женской страстью, необъяснимым образом направленной не на мужчину, а куда-то в сторону, в область знания и его применений. Герой-доктор объясняет героине, что та должна отказаться от врачебной профессии из любви к нему, она «всё еще слишком студентка, чтобы полностью стать женщиной». Просвещённая Тереза говорит, что женщина, мозг которой остался неразвитым, только полуженщина - неужели возлюбленный хочет видеть её такой. Он отвечает: «Может быть, это звучит эгоистично, но я мужчина, нормальный мужчина... Я не буду делить свою жену с кем угодно. Ха, ха, ха, муж докторши - то-то будет мило».
Муж докторши, отец докторши. «Ты принесла мне больше горя, чем другие мои дети», - пишет дочери Людвиг Мартин Закржевский в ответ на известие о ее академических успехах, и это уже не роман, а, что называется, документ, письмо отправлено в 1855-м - «Была бы ты мужчиной, я бы слов не находил от гордости и довольства... но ты женщина, слабая женщина; и теперь всё, что я могу для тебя сделать - горевать и плакать. О дочь моя, возвратись с этой ужасной тропы». Полвека спустя герой "Принцесс науки" бросит в лицо своей Терезе последнее, убийственное обвинение: «Я видел, как ты анатомируешь, когда ты начала работать в Шарите. Твои руки не дрожали, и ты гордо ответила на мой вопрос: "Я никогда не боялась трупов"».
Прошлое у Марии Степановой -- не антураж, не колорит, а скорее, образ жизни. И если мы можем изучить источники, заучить наизусть литпамятники, вернуться на место действия и попытаться, с той или иной степенью достоверности это действие реконструировать, наконец, собрать и восстановить свидетельства эпохи вплоть до плюшевых кошек и "замороженных Шарлотт" -- маленьких фарфоровых куколок, названных в память некой мифической Шарлотты, которая в XIX веке, едучи на бал лютой зимой, замёрзла насмерть -- то образ жизни мы не восстановим. Та жизнь, та манера чувствовать, мыслить, общаться, поступать невосстановима по самому определению.
О премии "Фемина" и романе Колетт Ивер в сообществе есть пост: https://fem-books.livejournal.com/871785.html.
Главы из "Памяти памяти": https://snob.ru/entry/154825, https://snob.ru/selected/entry/124037
Что такое постпамять: http://urokiistorii.ru/article/53287