Марта Хиллерс "Женщина в Берлине"
Это дневник берлинской женщины за период с 20 апреля по 22 июня 1945 года. Изначально был издан анонимно в США, в переводе на английский. На Марту Хиллерс вылили много грязи после издания этой книги, и она не соглашалась на переиздание. Повторно книга вышла только в 2001 году.
Скандальность книги в том, что там идет речь в том числе и о сексуальном насилии советских солдат по отношению к немецким женщинам. Собственно, женщин практически всегда стыдят и поливают грязью, когда они говорят о сексуальном насилии, даже и совершенном в мирное время, это как раз неудивительно.
В рунете книжку даже окрестили "русофобской". Почему "русо-"? Да, она обобщенно говорит обо всех советских солдатах как о "русских" или "иванах", но в то же время и упоминает о том, что среди них были самые разные национальности - украинцы, грузины, узбеки, поляки, "монголы" (ну, вряд ли прямо-таки монголы, может, буряты или татары). В принципе, общеизвестно, что советские солдаты - это были далеко не только русские.
Книгу перевели на несколько европейских языков, на русский официального перевода не было. Есть любительский, не очень качественный перевод, например, вот здесь.
Из предисловия переводчика:
"Но по книге видно что опыт дамы делится на 2 категории:
То, что она была очевидцем;
То, что ей рассказали.
Первое - не страшное, а скорее комичное, а вот в слухах явный перебор."
Что ж, под катом будут цитаты, а все желающие могут прочитать книгу сами и убедиться, насколько переводчик неправ в такой оценке. Я постараюсь избегать самой жести и непосредственно описаний изнасилований, но, понятно, тема тяжелая, так что будьте осторожны, триггеры, всё такое.
Сразу скажу, что мне не хотелось бы вдаваться в рассуждения о том, "заслужила" ли Германия всех тех ужасов, которых довелось испытать после поражения. В Германии правил антигуманный режим, совершивший целый ряд преступлений против человечества, и часть населения поддерживала его активно, часть - молчаливым непротивлением, и лишь небольшой процент активно против него боролся. Преступлениям нацизма нет оправдания, и абстрактная Германия или абстрактные немцы, может, и заслужили. Но если говорить о конкретных людях... Чем могла "заслужить" такую смерть 17-летняя девушка, умершая от потери крови, когда ей оторвало ногу во время бомбежки? А 8-недельный младенец, обреченный на голодную смерть, потому что у его матери пропало молоко, а коровьего молока в окруженном Берлине купить невозможно?
Тут можно сказать только одно: "Горе побежденным"... И страдают далеко не только те, кто всё это затеял.
Начинается дневник с того дня, когда в Берлине впервые стали слышны залпы орудий. Берлин конца апреля - место, где царит голод, смерть и страх. Война подходит всё ближе и ближе, перемещается в городские кварталы. Собственно, Германия уже проиграла, но на фронт, который проходит уже прямо по улицам Берлина, всё ещё кидают оставшиеся силы - подростков и стариков, на верную смерть. Впрочем, это общеизвестные факты.
А затем приходят советские войска...
Я пыталась понять, что же собственно происходило в те дни в Берлине - впечатление какого-то хаоса. Тот квартал, где жила Хиллерс, был занят советскими войсками. Это огромное количество солдат, которые, похоже, считали, что они могут там распоряжаться всем по праву победителей. Они просто выбивали двери в подъезды, затем в квартиры, заходили и делали, что хотели. Брали что хотели - особенно их интересовал алкоголь, а также некоторые ценности, особенно почему-то часы (даже ювелирными украшениями интересовались меньше), а заодно и насиловали женщин.
Хиллерс пишет даже не о том, что она видела и что ей рассказали, а о том, что пережила она сама. Ее несколько раз изнасиловали. Уж не знаю, счел ли это переводчик комичным или просто предпочел не заметить... Собственно, квартира с выбитыми дверями, где она живет (ее приютила какая-то вдова средних лет) - по сути проходной двор, солдаты приходят и уходят, кто хочет - остается ночевать, кто хочет - гадит в подъезде, кто хочет - насилует ту, кто под руку попалась. Бежать? А куда? Солдаты кругом, и непонятно, есть ли где-то безопасное место.
Пережив несколько изнасилований, она решает найти офицера постарше чином, который мог бы ее защитить.
Как она сама это объясняет:
"Абсолютно ясно: сюда должен придти волк, который удержит подальше от меня других волков. Офицер, как можно более высокого ранга, комендант, генерал, любой, которого я смогу получать. К чему, иначе, мне мой ум и мои небольшие знания языка?"
Выходит на улицу и находит какого-то Анатолия (Анатоль, как она его называет), сама приглашает его к себе. Конечно, генерала вот так просто на улице не найдешь, он всего только старший лейтенант, и не такой уж большой авторитет для остальных, но зато мужчина крупный, сильный. Он приходит не сам, с компанией, но Марта "зарезервирована" лично для него - из его друзей ее никто не трогает, а если придет кто-то другой, то он может их прогнать. Защита эта, конечно, так себе - в конце концов, он не может находиться там 100% времени, все-таки на службе. Анатоль и его компания почти поселяются в этой квартире, приходят регулярно - переночевать, выпить, поесть, послушать музыку. Приносят еду, алкоголь. Ну а у Анатоля заодно еще одно "развлечение":
"Не успели мы употребить наше солодовое кофе с бутербродами с маслом, как прибыла дружина Анатоля, для которой мы - вид ресторана - только, что гости приносят сами корм."
Через некоторое время Анатоль куда-то пропадает, вместо него заявляется какой-то майор. Откуда взялся? Непонятно. Говорит, что Анатоль уже не вернется, зато вот, мол, есть я! Марта от страха соглашается - быть "при ком-то" все-таки немного безопаснее. Анатоль, впрочем, потом еще всплывет. Кстати, в промежутке между тем, как пропал Анатоль и появился майор, ее успели изнасиловать еще раз...
Вот такой вот собственный опыт.
А вот то, что она видела собственными глазами.
27 апреля - день, когда советские солдаты только вошли в их район.
"Около 18 часов это началось. Один пришёл в подвал, парень как бык, пьяный в стельку, размахивал револьвером и взял курс на жену ликёрного фабриканта. Он охотился на неё с револьвером через весь подвал, отжимая её к двери. Она защищалась, билась, ревела - когда внезапно выстрелил револьвер. Выстрел попал в стену, не повредив никому. Началась паника в подвале, все вскакивают, кричат... Герой с револьвером, очевидно, испугавшись, рванулся в проход сбоку."
Комично, да?
3 мая - матрос пришел в компании с майором
"Маленький матрос выглядит как школьник и улыбается мило в обе щеки, когда он спрашивает меня вполголоса о том, может ли он попросить меня кое о чем.
Пожалуйста! И я машу подойти к окну, все еще с запахом гари. Матрос просит тогда вежливо меня, очень по-детски, все же, не могла ли бы я быть так любезна что бы найти ему девушку, но она должна было быть чистая и порядочная - и познакомить его с ней.
Я пристально смотрю на мальчика, стараюсь не выпалить смех. Все же, это круто. Теперь они требуют от побежденных объектов желания уже чистоты и порядочности и благородного характера! Еще бы требовали справку из полиции о поведении, прежде чем согласились ложиться для них!"
"Господин Узбек!
Он тяжело ступает на меня, рассматривая меня набухшими, теперь собственно хмурыми маленькими глазами, вытягивает из кармана пальто пару шелковых чулок, еще в бумажной упаковке, и говорит, в то время как протягивает их мне, на ломанном русском языке:
- Хочешь ты? Я давай их тебе. Понимай ты моя?
Ясно я понимаю, мой толстый любовник! Широко раскрываю главный вход и указываю ему, где дорога
- Вон туда, - говорю я ему по-немецки. Он понимает меня и уходит, посмотрев на меня еще раз с укоризненной, и засовывая чулки назад в сумку.
1:0 в пользу "женской интуиции"!"
Это от нее только ушел майор, "узбек" об этом знает, он не слишком настойчив, поэтому она еще может его прогнать.
Наверно, это тоже из серии "комичного"...
4 мая"Это вдова, очень красная лицом, с запутанными волосами. За нею русский настаивает, зовет ее к себе, я знаю его, вспоминаю: Это красивый поляк со Львова, с выстрелом в голову и с особенным талантом к припадкам бешенства. Кажется, что он на удачной дороге к получению очередного припадка. Он кричит вовсю, причем он обращается как ко мне, так и к Анатолю: он - молодой человек, у него не было некоторое время женщины, и супруг вдовы (кем считает он господина Паули, который имеет свой послеобеденный сон) ничего не заметит и не узнает - все это неподражаемо! И он выпучивает глаза, сжимает кулаки, встряхивает волосами - уверенный в своих законных правах на вдову, польская деревенская глыба, которой он остался, и в разговоре и в нраве. Он говорит, перемешивая все с польскими слова от большого волнения, в то время как вдова утирает себе текущие слезы.
Анатоль смотрит на меня, смотрит на вдову, заметно не хочет вмешиваться. Он считает, что все это не так уж и важно и что я должна уговаривать вдову, это не надолго и нечего тут расстраиваться. Он махнул на поляка рукой и собирается двигать кресло снова к двери. Поспешно я высказываю вдове несколько слов, напомнила о выстреле в голову и кожаной куртке, о бешенстве поляка. Парень стоит и паясничает, если он не получит то что хочет... А Анатоль скоро уйдет, и не сможет помочь если что... Или если вдова очень против, и хочет разбудить господина Паули, что бы он напугал поляка? Вдова махнет рукой, нет, к чему? И плачет. Поляк, опять подобревший, гладит ее. Оба исчезают."
Ну просто обхохочешься!
Что касается якобы "слухов", с которыми, по мнению переводчика "явный перебор", то в основном Марта Хиллерс пересказывает то, что ей рассказали другие женщины, которых она лично знает и видит в глаза, о том, как изнасиловали их - например, соседка, подруга. Их много. Рассказывает она и о других вещах, насколько их можно считать неправдоподобными слухами - судите сами.
2 мая
"Дальше мы узнаем, что женщина выпрыгнула в доме напротив с третьего этажа на улицу, когда Иван за нею пришел. На лужайке перед кинотеатром она была погребена."
"В бомбоубежище врач обставил помещение как военный эпидемический госпиталь, с большими вывесками на немецком и русском языке, что тут больные тифом в помещении. Однако, вокруг только юные девушки из соседних домов, которых врач этим трюком с тифом спасает."
Да, видимо, она не видела этого своими глазами... Впрочем, ничего невероятного не вижу.
Кстати, очень, очень редко немцы вступаются за немок. Только об одном таком случае она слышала.
И один случай описывает, когда советский солдат вступился за нее, когда к ней приставал другой:
"Один, по имени Серёжа подбирался до меня, клал мне руку вокруг бедра. Тогда другой русский вмешался и сказал в мягко: «Брат, я бы просил тебя не позволять себе такое поведение».
И Серёжа отодвинулся от меня, пойманный на месте.
Я удивилась. Тот, что говорил, был молод и прекрасен лицом. У него темные, правильные брови. Его глаза светятся. Его руки белы и тонки."
Я читала и пыталась понять, а что вообще было в головах у тех советских мужчин, которые насиловали немецких женщин?.. До сих пор тема изнасилований немок советскими солдатами вызывает сильнейшую попоболь и холивар. А как они сами воспринимали это тогда? Уверена, что многие из них не считали себя насильниками.
Такое впечатление, что женщины для них были одним из тех благ, которыми можно пользоваться в захваченном городе. Можно выбить дверь квартиры - и все в полном распоряжении: можно пользоваться мебелью, посудой, граммофоном, да и женщинами заодно.
Может быть, многие из них считали, что покупают этих женщин. Зачастую даже те, которые пришли, изнасиловали и ушли, оставляли женщине что-то - это могла быть пачка папирос, или кусок сухого хлеба, или банка консервов, или даже что-то более существенное. Возможно, они считали, что расплатились, а значит, всё честно? Ведь в том, чтобы купить женщину нет ничего такого, это ж не изнасилование, да? Ну а то, что женщина согласия на "продажу" не давала, цену не называла, да и торговаться особо не могла - ей оставалось только принять то, что предложено (еще попробуй откажись!) - так это мелкие детали. Те, кто были "постоянными посетителями", приносили и продукты, и дрова. Или сажали изнасилованных женщин с собой за стол, кормили и наливали (это тоже такое предложение, от которого едва ли можно было отказаться". Типа, расплатились и "они сами хотели".
Некоторые, возможно, даже считали, что у них были "романы".
Вот пример поведения одного из солдат, который ее изнасиловал в первый день:
"Сначала появился около 17 часов другой, уже почти позабытый: Петька из прошлой ночи, Петька с волосами щёткой и заиканием Ромео. Он приводит двух приятелей, которых он представляет нам как Гриша и Саша. Они уже сидят все трое вокруг нашего круглого стола, как мальчики, которые были приглашены к лучшим людям. Только Петька ведёт себя, как будто бы он тут дома, демонстрирует меня другим с очевидной гордостью владельца. Трое потягиваются на креслах, хорошо себя чувствуют. Саша ставит бутылку водки. Гриша выкладывает на кусок «Правды» (титульная страница, к сожалению, старый номер) сельди и хлеб. В заключение хозяин Петька зовёт к стаканам. Он наливает, бьётся кулаком по столу и командует: «Выпить надо!»".
Практически на 100% уверена, что Анатоль или майор не считали себя насильниками, и даже были бы оскорблены, если бы им кто-то такое сказал. Анатоля Марта сама позвала - конечно, отнюдь не по причине сексуального желания, а в поисках защиты. А майор (хоть и пришел непрошенным) даже пытался ухаживать "по-джентельменски" и спрашивал Марту, нравится ли он ей. А что ей оставалось, если Анатоль пропал и даже та хрупкая защита, которая была, исчезла.
Марта даже размышляет о том, не проститутка ли она.
"Это - новое положение дел. Тут уже никак нельзя утверждать, что майор меня насилует. Я полагаю, что мое единственного холодного слова хватит, и он уйдет и больше никогда не вернется. Итак, я добровольно к его услугам. Делаю ли я это из симпатии, из любовной потребности? Бог мой. Пока все эти мужчины вешаются на мне со своим мужскими желаниями на шею, вообще невозможно представить, что бы я могла тосковать еще раз в жизни по этим вещам. Делаю ли я это за шпик, масло, сахар, свечи, мясные консервы? Немного определеннее. Меня стесняло быть обязанной и истощать запасы вдовы. Я радуюсь, что я могу отдавать ей теперь, руками майора тоже кое-что. Я свободнее чувствую себя, таким образом, и ем с чистой совестью.
С другой стороны, я люблю майора, люблю его тем больше, чем меньше он хочет как мужчина. И много он не будет хотеть, я чувствую это. Лицо бледное. Рана на колене создает ему сложности. Вероятно, он ищет человеческое, женское общение больше, чем просто сексуальные. И я охотно даю это ему добровольно. За все эти последние дни, он - самый сносный мужчина и человек. Кроме того, я могу им управлять. Я бы не доверила бы себя Анатолю так сразу, хотя Анатоль был то же самый по отношению ко мне добродушный. Но он такой жадный на это, как бык! Невольно он бы задалбливал бы меня, просто от избытка силы. С майором, напротив, можно говорить. Но я еще, однако, не ответила на вопрос, должен ли я меня теперь считать себя проституткой, так как я живу практически от моего тела и отдаю его за продукты."
Я не думаю, что она проститутка... Хотя вообще, по крайней мере в таких условиях точно, грань между насилием и проституцией крайне тонка. Она и вообще тонка, даже и не только в условиях захваченного вражескими солдатами городом.
Секс без сексуального желания как такового, за еду или за защиту, нельзя, по-моему, считать добровольным сексом, даже если женщина не сопротивлялась и даже сказала "да". Физически и психологически он мало чем отличается от "настоящего" изнасилования. И Марта Хиллерс подтверждает это, описывая, как реагирует на всё это ее тело и психика.
В целом я не вижу причин не верить тому, что пишет Хиллерс. Кстати, многие детали совпадают с тем, что пишет Агате Несауле: и то, что изнасилований было много, и то, что женщины беременные или с маленькими детьми находились в относительной безопасности, и то, что в советской зоне оккупации было очень голодно.
Дальше ситуация несколько наладилась. Ввели продуктовые карточки. Женщин отправляли на какие-то работы - они и грузили, и копали, и стирали для солдат, и разбирали завалы. Это было не так уж плохо - там хотя бы кормили, и даже начисляли какую-то копеечную зарплату, правда, получить ее не удавалось. Уровень насилия тоже снизился через пару недель.
Хиллерс интересно пишет об изменениях настроений берлинцев. Еще до того, как советские войска вошли в город, лояльность нацистскому режиму была уже близка к нулю
30 апреля:
"Все еще война снаружи. И наша новая утренняя молитва, и вечерняя молитва:
- Мы обязаны этим всем вождю.
Предложение, которое рисовалось в течение мирных лет тысячу раз как похвала и благодарность на плакатах, высказывалось в речах. Теперь оно резко меняет смысл исходного тексте, его содержание становится насмешкой."
А вот 5 мая
"- Никакое дерево не достаточно высоко для него, - говорят сегодня утром в очереди за водой об Адольфе."
Приходят ей в голову и такие мысли:
15 мая
"В холле какой-то мужчина молотком и зубилом сбивал со стены рельеф Адольфа. Я видела, как отлетел нос. Что такое камень, что такое памятники? Неповторимое иконоборчество гуляет в эти дни по Германии. Смогут ли главные нацисты подняться снова после этих тяжёлых событий? Когда голова будет свободной, нужно будет обязательно поразмышлять о Наполеоне, его тоже сначала изгнали и ругали, а потом вспомнили и восхваляли."
И еще характерный момент в конце книги, который меня впечатлил:
Суббота, 2 июня 1945 года.
"Женщина на швейной машинке сшивала красные и синие полосы друг к другу. Вырезала потом из белой тряпки звезды, и нашила по краю. Звезды и полосы. Это, должно быть, американский флаг. На лестнице паршивая уже спросила меня, сколько звезд должен иметь американский флаг. Я точно не знала, то ли 48 то ли 49, рекомендовала паршивой посмотреть в словарь у вдовы. Трудоемкий флаг для немецких швей, тяжкий уже по цветам; еще более тяжкий по форме. Как напротив прост русский флаг: нужно просто от старых знамен отпороть свастики и потом нашить желтые молот, серп и звезду. Я видела искривленный молот и деформированные серпы. Легче всего удается трехцветный флаг; потому что французы - это тоже победители: просто 3 полосы вертикально, и он готов. Для красного цвета швеи берут остатки нацистских знамен. Остатки простыни для белого цвета находятся легко. Проблемой является здесь синий цвет. Я видела, как разрезали детскую одежду и скатерти для этого. Вдова пожертвовала ради молота, серпа и советской звезды свою старую желтую рубашку. Согласно ее словарю Юнион Джек - у Британского Союза; его приходится делать при помощи бельевой тесьмы, которую настегивают на основание из синего материала фартуков, чтобы сформировать красные диагональные крестообразные полосы.
Все возможно в этой стране. Дали команду - я не знаю, кто и когда - что нужно поднимать знамена 4 победителей. И посмотри, теперь немецкая домохозяйка колдует над этими знаменами. Если бы я была собирателем старины из стран победителей, то я обошла и собрала бы все эти странные лоскуты, такие разные по цвету, форме и материалу, как курьез. Всюду на наших улицах висят эти косые, разноцветные лоскуты."