ТАРКОВСКИЕ: ЖЕРТВОПРИНОШЕНИЕ (часть 71) "Солярис"

Nov 22, 2016 14:24

Оригинал взят у sergey_v_fomin в ТАРКОВСКИЕ: ЖЕРТВОПРИНОШЕНИЕ (часть 71)


На берегу Сторожки

«Место, где вас забыли и которое вы никогда не забудете».
Джордж Гордон БАЙРОН.

Итак, как мы уже писали, место для съемок земных эпизодов фильма «Солярис» было выбрано в 63 километрах от Москвы на старинной дороге Звенигород-Руза, сразу же за монастырем, справа, при самом въезде в Саввинскую Слободу, у моста через Сторожку.



На этом кадре из фильма хорошо видна первоначальная дорога, бывшая намного у́же теперешней и проходившей дальше от монастырской горки и ближе к Москве-реке.

Благодаря опубликованным дневниковым записям Андрея Тарковского сегодня мы точно знаем хронологию съемок.
(4.6.1970): «В конце месяца (числа 20-го) - крайний срок выбора натуры для Дома Кельвина».
(11.7.1970): «Выбрали натуру для Дома Кельвина. По-моему, очень хорошую. Вётлы, пруд. В другом месте - река с такими же вётлами. Надо начинать строить декорации».
(15.8.1970): «Декорацию Дома Кельвина не успевают построить. Значит, в этом году съемок земной натуры не будет».
(26.8.1970): «Декорации в Звенигороде консервируются до конца мая месяца 1971 г.»
В опубликованных недавно материалах к «Солярису» упомянуто письмо директора VI творческого объединения «Мосфильма» О.Х. Караева, направленное 5 января 1971 г. заместителю председателя Одинцовского горисполкома А.П. Горбатикову. (С Александром Павловичем (1924-2006), одним из тех, кто построил современное Одинцово, мне довелось не раз встречаться.) В упомянутом письме содержалась просьба о консервации вплоть до июня 1971 г. выстроенной под Звенигородом декорации дома Кельвинов.
Далее в дневнике Андрея Тарковского читаем
(17.3.1971): «Сегодня съемка в Звенигороде». (Речь шла о съемках рядом с Саввино-Сторожевским монастырем документального фильма, который Крис Кельвин захватит с собой, когда полетит на Солярис.)
(10.8.1971): «Через неделю - в Звенигород. В конце сентября - Япония».



Важные подробности съемок в Саввинской Слободе содержатся с дневниковых записях Ольги Сурковой, которые она - перед публикацией - снабдила подробными комментариями.
«23 августа. Натурные съемки в Звенигороде.
Приехала в Звенигородский монастырь, где расположилась съемочная группа. […]
…Даже самому Тарковскому негде жить. Да и декорация дома Кельвина, которую строят едва ли не год, оказывается, все еще не закончена. Зато само место, выбранное для строительства декорации, кажется мне исключительно удачным - тихая красота, лес вокруг, заросший пруд, мостик, облицованный для съемок жестью. На солнце он странно искрится.



Этих реликтовых дубов, которых на моей памяти было множество, как у самого монастыря, так и на подходах к нему, современников Преподобного Саввы, Андрея Рублева и Князя Юрия Дмитриевича Звенигородского, уже не увидать. Доживших до возобновления обители в 1998 г., этих былинных великанов пустили под топор, как утверждали, из-за старости и болезней, непривычно оголив при этом монастырскую горку. Однако во время съемок «Соляриса» они еще были, не раз попадая в кадр...

И все это рядом с Саввино-Сторожевским монастырем - уж монахи-то знали, где селиться. Кажется, Сам Господь благословил эти места, до сих пор еще не изуродованные цивилизацией.



Мне страшно повезло: Андрей оказался на площадке совершенно один, очень разобиженный на то, что к его приезду художник картины Миша Ромадин был, мягко говоря, нетрезв. Тем более что объект для съемок еще не доведен до кондиции.
То есть повезло, конечно, лично мне, так как Тарковский начал демонстрировать мне возможные точки съемки, воодушевляясь, я бы даже сказала, вдохновляясь всё больше и больше.
Он словно заражался окружающей его красотой, возможностями, таящимися в натуре, которые ему предстояло выразить на пленке. […]



Подошли еще несколько человек, и мы начинаем жарить шашлыки. Андрей неугомонен, то прыгнул на какой-то ветхий плот, причаленный к мосточку, то неожиданно высунулся из окна заброшенной избы и завыл страшным голосом: “Стра-ашно?” В такие моменты в нем просыпается что-то совсем детское и безконечно обаятельное».



«24-27 августа. Меня, как говорится, завезли на эту “натуру” и бросили. Никого из группы нет. Живу в монастыре одна. К вечеру заезжает Ларка, кажется, только чтобы поесть».



«28 августа. Ура! Кажется, будет съемка. Все съехались. Всё ожило.
Первый кадр решают снимать в поле. Эпизод, в котором Крис должен был плыть на лодке, Андрею не нравится: “Почему ты должен плыть в лодке? Почему сосредоточенный человек, который прощается со своим домом всерьез, а может быть, навсегда, должен плыть в лодке? Это напоминает дом отдыха”. На это риторическое восклицание, обращенное к Банионису, никто не отвечает.



Кадр в поле снят. Съемки на сегодня окончены, и Тарковский с Юсовым отправляются работать в дом, который наконец сняли для Тарковских».



«29 августа. С утра все актеры в гриме на съемочной площадке.
Николай Гринько в роли отца Кельвина. Андрею не нравится куртка из выворотки, в которую облачен Гринько: “Что это? Как в голливудском фильме. Обрежьте, по крайней мере, плечи”. Но костюмер Нелли Фомина выражает сомнения: “Что же вы тогда получите после картины? Ведь Лариса Павловна хочет купить эту куртку для вас”. Но Андрей непреклонен: “Мне картина важнее”. […]



…Пока все сидят близ Саввино-Сторожевского монастыря и ждут начала захода солнца, потому что предстоят режимные съемки. “Солнце уходит! Подготовиться к режимным съемкам! Режим!” - кричит Андрей. […]
А я смотрю, как на заходе солнца горит всеми своими окнами “Дом отца Кельвина”, и почему-то кажется, что за этими окнами должна течь такая чудесная, мудрая, спокойная жизнь».



«30 августа. У группы выходной, а Тарковский и Юсов работают дома. […] Речь идет о предстоящих съемках вокруг дома отца Кельвина. […]
…Когда машина Бертона подъезжает к дому, а они все, как дачники, где-то там по пригоркам лазают и видят машину, было бы хорошо, если бы мы вместе с ними к ней спускались […]
…Было бы идеально снимать их со спины. Понимаешь? Очень красиво может быть - такой кадр со спины. Идут-бредут люди в тумане, о чем-то разговаривают, поворачиваются […]
А вообще в атмосфере на этой поляне должна быть такая вольготность, разбросанность. […]
Туман на фоне пруда. Мы их встречаем на террасе, в лицо […]



…Мне не хотелось бы ничего снимать на фоне дома, только на фоне пространства зелени, жалко ведь упускать живую натуру… […]
Ух, а ты знаешь, Вадим, как можно красиво сделать натюрморт на террасе - солнце, дождь, чашки! Чтобы на этой детали переставал слышаться шум дождя и камера панорамировала на пейзаж. Представляешь? Все дымится после дождя, туман стелется, солнце то всходит, то заходит. […]



…Можно сделать панораму на пруд. […]
Давай, отца будем снимать на террасе, чтобы не было повторения. Хотя, быть может, здесь нужно именно повторение, которое передаст восприятие Кельвином такой тягучки, “резины”».



Донатас Банионис и Тамара Огородникова на съемочной площадке перед домом Кельвинов. Сентябрь 1971 г.

Сохранилось несколько отрывочных свидетельств участников съемок в Саввинской Слободе.
«Хочу вспомнить, - рассказывал Донатас Банионис, - еще один эпизод. Как я уже говорил, в Звенигороде, где мы снимали, был специально построен домик отца Криса Кельвина. А в нем находилась библиотека, где в углу стоял бюст Сократа.
С нами была чья-то собака, если нужно было, ее снимали. И вот однажды собака, увидев вдруг бюст Сократа, замерла, не отводя от него глаз: хватала воздух, рычала и все смотрела, смотрела… Всем нам, бывшим там, было интересно наблюдать за ней. Казалось, она понимает, что видит бюст знаменитого философа».



А вот рассказ Айше, супруги Николая Гринько, выезжавшей вместе с ним в Звенигород, журналистам:
«Во время съемок они обитали… в монастырской келье. И, наверное, те дни были одними из самых счастливых, когда очень условный уют, когда контурный быт... Когда шепоты (в келье) и крики (на съемочной площадке). После очередных съемочных маневров и задушевного общения с Банионисом Гринько опять хватался за свое - за удочку, уплывая в тихие заводи (подальше от Тарковского) ловить рыбу недалеко от Сторожевского монастыря».



Андрей Тарковский с Николаем Гринько на мосту через Сторожку в Саввинской Слободе. Сентябрь. 1971 г.

И вновь лаконичные, но важные для понимания хронологии съемок, записи Андрея Тарковского.
(6.9.1971): «Мы в Звенигороде уже неделю. Погода ужасная. Всё время дождь. Очень мешает. Организация у нас никуда.
До 15 числа нужно снять всего Баниониса - Проходы утром, Приезд Бертона, 1-я сцена с Отцом, Возвращение.
После 15-го дня за 3-4 снять всё оставшееся.
Решили снимать Костер на черную пленку. Крис в сумерках - тоже. Т.е. сумерки и режимы снять на черную пленку. Возвращение тоже. […]
Надо скорее кончить со Звенигородом и лететь в Японию».



(13.9.1971): «24 сентября мы летим в Японию. До 24 надо снять всю натуру, кроме Возвращения, которое мы намереваемся снять после возвращения в Москву. Итак:
До 14-го снять Баниониса.
С 14 по 22 снять всё лето. […]
8-15 окт.: Возвращение».
(19.9.1971): «24 улетаем в Японию, а солнце еще не сняли. Погода ужасная. Придется поручить эти солнечные кадры снять без нас».



Эпизоды «Соляриса», снятые во время поездки в Японию в сентябре-октябре 1971 г.


Уехав в Японию, Андрей Тарковский поручил доснять кое-какие эпизоды у дома Кельвинов Вадиму Юсову, доверие к которому режиссера было гораздо большим, чем ко всем иным оператором впоследствии.



Андрей Тарковский и Вадим Юсов.

«...Проход Криса мимо дубов на Земле, - вспоминал Вадим Юсов об одном из эпизодов, снятых им самостоятельно, правда, когда режиссер еще не уехал в Японию, - снимался в пять утра без режиссера. А чтобы проход был достаточно длинным, использовали двух актеров: Баниониса и дублера. Так как через кусты там было не пробраться, то Банионис шел ближе к камере, а дублер выходил из кустов с другой стороны».
Такая съемка с дублером - обычное дело в кино. Происходит это по разным причинам: по технической необходимости, и не только…
Тот же Вадим Юсов применил этот метод еще в 1963 году во время работы с Георгием Данелия в его лирической комедии «Я шагаю по Москве».
В сцене, где девушка шагает под дождем, снялись сразу три актрисы. По словам Данелия: «две блондинки и одна журналистка». Девушка, снявшаяся в сцене в первый день (общий план), на другой день не пришла. Оперативно найдя ей замену во ВГИКе, сняли крупный план. Однако на третий день уже и эта девушка не пришла: у неё был экзамен в институте. Тогда последний план (босые ноги) сняли, использовав безвестную корреспондентку некоей московской газеты, которая пришла взять интервью у режиссёра.
Возвращаясь к звенигородским съемкам, приведем о них более подробный рассказ Вадима Юсова: «Помню, я снимал без Андрея в четыре-пять часов утра проход Криса мимо дубов - в “Солярисе”. Снимал на “кодаке”.
Кадр простой, Андрея будить не надо: актер проходит на общем плане; там не режиссура, а состояние, атмосфера важны.
Чтобы проход был достаточно длинный, мы использовали двух актеров: Баниониса и дублера. Через кусты там было не продраться, поэтому Банионис шел ближе к нам, входил в кусты, а оттуда уже по знаку выходил другой актер.
Кадр ясный, сняли идеально, один дубль. Но ассистенты по ошибке сдали “кодак” в обычную нашу проявку, и кадр был загублен. Пришлось еще раз выходить на восходе и делать два дубля».



Николай Гринько и Донатас Банионис в Саввинской Слободе.

«10-го вернулись из Японии - читаем запись в дневнике Андрея Тарковского, сделанную им 14 октября 1971 г. - […] Видел звенигородский материал. Пока ничего не могу понять».
Работы со снятым материалом шли вплоть до самого конца года.
«Последний день, - пишет в своем дневнике под 28 декабря Ольга Суркова. - Прихожу на перезапись последней части.
Последний разговор Кельвина и Снаута и “возвращение блудного сына”. Кельвин на коленях перед отцом - самое святое, вычлененное Солярисом из человеческой памяти и затерявшееся где-то в космическом Ничто, а может, впрочем, и Нечто.
У меня перехватывает горло. Вот это о нас, о всей нашей жизни на земле, о трагическом самоощущении человека в мiроздании. […]
Я говорю Андрею о том, что подавлена, потрясена финалом. Андрей согласен. “Да, красивый, очень красивый финал, - отвечает он и, смеясь, озорно добавляет: - Подарок Романову”». (А.В Романов - напомним - в то время председатель Комитета по кинематографии при Совете министров СССР.)
Последняя фраза говорит о том, что режиссер прекрасно понимал, что́ за фильм он снимал.
И всё же… все же…
Мать, Отец, маленький Сын, щенок… Сквозь кадры с живописью Брейгеля, в которую зритель погружается вместе с героиней, пробиваются язычки костра...
В последний раз огонь возникает в финале, когда герой получает в дар от Океана островок родной земли с отчим домом…



Продолжение следует.

Тарковские

Previous post Next post
Up
[]