Параллельно с болью. Часть первая.
Ну кто из нас не падал, не болел, не получал раны и травмы?
Не существует, пожалуй, ни одного человека, не знакомого с болью. Иногда очень сильной, ужасной.
Но лишь некоторые знакомы с болью, которая тянется годами, которая никогда не кончается. Такая боль изматывает, угнетает, лишает радости жизни, доводит человека до крайних мер и, иногда, до страшных поступков.
У меня нет готовых рецептов, как с такой болью бороться. Но зато я могу рассказать, как можно с такой болью жить. Жить в полной мере, наслаждаться жизнью. Как эту боль оставлять за гранью сознания, за гранью ощущений.
И если мой рассказ поможет хоть одному человеку в мире - я буду просто счастлив!
Почти 40 лет назад это случилось. Я упал с высоты 12 метров. Результат - многооскольчатый перелом нижней трети обеих ног, компрессионный перелом позвоночника.
Что за диагноз "перелом нижней трети обеих ног"? - Это значит, что кости ниже колена, кости лодыжки, кости стопы, и кости пальцев разбились на множество осколков.
Что за диагноз "компрессионный перелом позвоночника"? - Это значит, что позвонок в поясничной области остался цел, но стал короче на сантиметр. И если он пережмет какой-то нерв в стволе спинного мозга, то наступит паралич нижней части тела. И еще он, сжимая ствол спинного мозга, становится источником постоянной боли.
Помню жуткий холод, я лежу в коридоре на каких-то металлических носилках и буквально примерзаю к ним. Потом забытье. Очнулся ночью в палате от криков. Оказывается, с меня натекла кровь около кровати и кто-то в ней поскользнулся. Звали врача, но пришла нянечка, разбурчалась, что нечего по ночам орать, а врачи празднуют, поскольку восьмое марта, что дежурный врач один, а вас таких умных много. Потом "смилостивилась", сказав, что кровь вытрет, а под меня подложит клеенку.
Помню, что ног я не чувствовал, зато спина невыносимо болела, и я кричал, чтобы меня не трогали, чтобы дали умереть спокойно. Да-да. Мне казалось, что боль меня разрывает на куски, и если я немедленно умру - наступит блаженство.
Потом я отключился, а следующий день и следующую ночь провел в каком-то полубреду. А может несколько дней, я не помню. Мама говорила, что в эти дни мне кололи морфий.
Очнулся я от невыносимо яркого света бьющего в окно рядом со мной. У моей кровати стояло много людей в халатах, а какая-то женщина поднимала мои ноги за пальцы. Ноги были где-то в бесконечности. Я не помню чтобы они болели, хотя они как-то странно изгибались в неположенных местах. А еще они были черные. Боль гнездилась в спине и в глазах. Я стал кричать, чтобы немедленно выключили свет. Мне казалось, что окно можно как лампу выключить.
Я четко услышал "Готовьте к ампутации". Фигуры в белом расплылись, а я снова провалился в блаженное небытие. Снова очнулся я от голоса моей мамы. Она звенящим от гнева, псевдоспокойным, стальным голосом отчитывала "товарищ Нефедову". Что-то о том, что три дня никто ничего не делал, довели до гангрены, а теперь ампутировать? Да их судить будут за врачебную халатность, за нарушение клятвы Гиппократа.
Товарищ Нефедова оказалась заведующей отделеним. И вдруг Нефедова приказала:
- Уберите посторонних из палаты! Кстати, накормите женщину, поставьте ей в соседней палате кровать и заставьте поспать. И немедленно принесите инструмент!
Мне было абсолютно все безразлично. Я не понимал о чем они спорят, что собираются делать. Но через несколько минут все понял.
Прикатили какой-то столик на колесиках, на нем поднос, а на подносе металлические инструменты. Звякали они преотвратительнейше.
Нефедова протянула руку, взяла скальпель, подняла мою ногу за пальцы. Только сейчас я почувствовал боль в ногах. Не боль, а какой-то визжаще-красный, режущий мозг звук. Я понимал, что это боль в ноге, но чувствовал его в мозгу и, казалось, мозг сейчас взорвется. И тут Нефедова резанула скальпелем по стопе. В мозгу лопнул кровавый пузырь. Я заорал. Нет на благим матом, а самым грязным и страшным. А она все резала и резала. А потом в разрезы запихивала какую-то мокрую вату.
Уже к следующему утру ноги стали розоветь.
Потянулись страшные дни. Меня положили на доску, ноги просверлили спицами и вдели в лодыжки что-то типа шпор. К кровати приладили блоки, со шпор протянули через блоки тросики и привесили к ним гири.
После двух ужасных недель, которые я перенес благодаря морфию, наконец-то наступило какое-то спокойствие. Лишь спина ныла, и от неподвижности затекало все тело. Неподвижность была сама по себе мучительна. Просто пытка.
Моя жена стала появляться все реже и реже. Работа, учеба в институте, ребенок (ее ребенок от первого брака)... Ну совсем нет времени! Зато мама поселилась в нашей палате. Она ухаживала не только за мной. Она стала общей палатной мамой. Больные так и звали ее - "мама". Мама взяла на себя работу нянечки. Не гнушалась ничем, утку вынести, протереть спину или ноги тяжелым больным, перевернуть, покормить, напоить. А главное - поговорить. Она садилась к чьей-то постели и расспрашивала о жизни, о работе, о семье, о женах, о детях... Так расспрашивала, будто это был ее сын. И больной на глазах оживал, глаза начинали светиться жизнью...
Вот только я совсем упал духом, и мамины попытки меня как-то развеселить лишь раздражали меня. Я думал: "Ну кому я теперь такой поломанный нужен?"
Чтобы скоротать мучительно тянувшиеся дни, я попросил маму принести мне книги почитать. Сначала прочитал какой-то роман исторический, а потом мама принесла мне "Повесть о настоящем человеке" Бориса Полевого. Она не стала ничего говорить, просто сказала: "прочитай и подумай". И меня пробило. Ну уж если совсем без ног можно самолет научиться пилотировать и танцевать, то и я научусь ходить, вопреки прогнозам. Ведь ноги-то у меня есть, мама спасла их.
Меня стали готовить к операции, но вдруг выяснилось, что оперировать нельзя, так как началось загноение в месте открытого перелома.
На ежедневных обходах врачи быстро обходили всех больных, а потом у моей кровати начинали до хрипа ругаться друг с другом. Спор был о том, есть ли вообще смысл в операции. А если есть, то замкнуть суставы совсем или оставить какую-то часть подвижности в голеностопах. Если замкнуть - то боль будет меньше, но ходить я вряд ли смогу, буду на всю жизнь прикован к инвалидной коляске. А даже если и делать операцию, то тоже высок шанс, что она окажется бесполезной.
Ровно на тридцатый день с ног наконец-то отцепили гири и повезли на операцию. Основной вопрос был - можно ли давать мне наркоз и перенесу ли я его с переломом позвоночника?
В отделении работал Яков Яковлевич Снегур. Оказалось, что это отец одного из моих друзей. Вот он-то и решился сделать мне операцию, причем сразу на двух ногах.
Вскоре я вновь очнулся в своей палате. Только уже в гипсе, а не с гирями. И с ногами, начиненными внутренними спицами, шурупами и гвоздями, которые четко обрисовывались на рентген-снимках. И все началось сначала. Боль, боль, боль... ночи длиннющие... никого не дозовешься. Наконец сестричка делает укол морфия и сон на два-три часа. И снова по кругу, и снова...
Яков Яковлевич разорался на других врачей и на медсестер за морфий. Господи!!! Как же я выдержу без него. Я снова стал думать о смерти.
Ко мне пришел гость. Наш дальний родственник Борис. Кстати, он встречался с нашей училкой английского, весьма зловредной молодой женщиной. Надо полагать, его привела мама. Борис был каким-то врачом, психиатром, что ли. И он должен был научить меня аутогенной тренировке.
Вначале он несколько часов морочил мне голову о том, какие чудеса делает с человеком аутогенная тренировка. А в следующий раз началось:
- Закрой глаза. Представь, что у тебя во лбу солнце. Его тепло медленно растекается по твоему телу...
Блин! Ну какое солнце? В каком лбу? Оно ж огромное! И сгорел бы я от такого солнца.
- Твои руки тяжелеют. Они наливаются свинцом...
Как же, руки! Руки у меня как перышки, а вот ноги наливаются. И свинцом, и дикой болью.
Короче, видимо я был человек без фантазии. Ну никак я не мог представить себе те глупости, которые требовалось представлять. Я или злился без удержу, или же меня начинал разбирать смех, плавно переходящий в хохот, а затем в истерику.
И тогда мама однажды появилась вместе с молоденькой медсестрой. Медсестра взяла меня за руку и сказала: "Не узнаешь?". Это была Неля - девушка, с которой я встречался до армии. Как ее мама разыскала, или это была просто случайность? Оказалось, она работает здесь операционной сестрой.
Неля стала часто проводить время около меня. Особенно ночью, когда боль становилась нестерпимой, она садилась рядом, брала мою руку и успокаивала меня как ребенка. Я был свинья по отношению к маме, раздражался, злился. Но с Нелей я не мог так себя вести. И через пару недель я уже мог спать без морфия. Неля полностью заменила его действие.
А через неделю Неля пришла и сказала: "сегодня ты поднимешься с постели и сядешь в кресло-каталку. Поедем знакомится с отделением". Вообще-то, мне запрещено садиться, но она решила нарушить запрет. Ведь неподвижность деревянными зубами моей доски буквально вгрызалась мне в спину.
Я еле дождался завтрака. И вот Неля вкатила в палату кресло. Началась военная операция "кровать-кресло". Это было ужасно трудно и больно. Сначала она развернула меня на кровати по диагонали, а затем стала потихоньку опускать мои ноги в гипсе. Было такое впечатление, что ноги набухли, стали горячими и вот-вот лопнут от прилива крови. Но вот они опущены и я лежу поперек кровати, привыкая к новым ощущениям. Мне больно и довольно страшно. Но в крови бурлит адреналин и я готов продолжать. Нелечка наклоняется ко мне и забрасывает мои руки себе на плечи. "Держись крепче!". Она подхватывает меня под спину и вот я уже полу-сижу. В спину бегущей тяжелой ртутью вливается боль. Неля как ребенка поднимает меня и поворачивает в кресло. И вот я сижу в нем. Несколько минут отдыхаем и я и она. И вот мы гордо выезжаем из палаты. Впервые я вижу не только потолки и чьи-то спины. Это так интересно, что боль отступает. В раскрытые двери палат видны люди. Многие из них узнают и приветствуют меня. Видно слухи о "чуде" со мной расползлись по отделению.
Мы выезжаем на оромный балкон, тянущийся вдоль всего отделения, и я чуть не захлебываюсь теплым весенним воздухом, правда перемешанным с дымом сигарет. Куряги сидят на стульчиках или в креслах-каталках на балконе. Парочка стоит на костылях. Начинает кружиться голова и я чувствую, что вот-вот отключусь. Неля возвращает меня в палату и укладывает меня в постель. Сквозь навалившийся сон я чувствую ее легкий поцелуй, но уже нет сил пошевелиться и даже открыть глаза.
Назавтра всем все известно. Операционная "злая" медсестра предупреждает:
- За такое нарушение тебя выгонят из больницы!
Но Яков Яковлевич после обхода возвращается ко мне и, расплывшись в улыбке, говорит?
- Молодец! Только почему без спроса?
Все чаще и чаще я выезжаю "в свет". Знакомлюсь с людьми. Конечно, основные наши темы - разговоры о травмах, болях, катастрофах и чудесах выздоровления. Но выслушивая про чужую боль я хоть на минутку забывал о своей.
И снова событие. Мне снимают гипс! Огромными "кусачками" мне разрезают-раскусывают гипс. Я приподнявшись на локтях наблюдаю за процедурой. И хотя мне довольно больно давят кусачки, я терплю. Разрезанный гипс разводят в стороны и как из яйца достают мои ноги.
Боже, что это? Какие-то худущие тростинки вместо ног. Палочки-соломинки с огромными пузырями суставов. Но зато какое счастье - я могу почесать их. Через несколько минут меня оставляют в палате и я приступаю к тому, о чем мечтал ночами - чешу. Но, чем больше я чешу, тем зуд усиливается. Кроме того, я обнаруживаю, что на подошвах отслаиваются буквально сантиметровой толщины пласты отмершей кожи, а под ней остается новая, тонкая нежная и ранимая, как у новорожденного. Целая неделя, или даже больше, понадобилась мне чтобы отмочить, очистить, ободрать мои новые ступни. Естественно, с помощью мамы. Зато какое блаженство, когда меня вкатывают в душ и пересаживают на стул под горячую воду.
Вскоре Яков Яковлевич отвозит на скорой помощи меня домой и на руках вносит в мамину квартиру.
- Ну все. Теперь выздоравливай самостоятельно. Учись становится на ноги, а затем ходить. Бывай здоров!
Легко сказать - учись становиться на ноги. А как это сделать?
Первая задача - как вообще самостоятельно сесть на постели? Методом проб и ошибок разрабатывается технология:
- повернуться на левый бок и опереться на левый локоть и предплечье;
- правой рукой под колено подтянуть левую ногу;
- теперь правую;
- оттолкнуться левой рукой и, балансируя правой, сесть;
- теперь опереться на правую руку, а левой аккуратно спустить по очереди ноги с постели.
- легко-легко прикоснуться ступнями к полу.
Все. Сижу!
Кровь приливает к ногам. Ощущение, что они раздуваются. Страшно. Лоб и шея вспотели. А ведь еще нужно немного наклониться вперед и слегка приступить на ноги.
Несколько минут и боль в спине и ногах становится нестерпимой. Хочется упасть в кровать, но это опасно. Нужно руками опереться сзади и медленно, медленно опуститься на локти. Сдвигая локти назад потихоньку опуститься на подушку. Перевести дыхание и руками затянуть ноги на постель. В голове стучит мысль: "Все! Ну его! Буду лежать и никогда не подниматься. И вообще, на черта такая жизнь? Я никогда не смогу встать."
Но проходит полчаса и я повторяю попытку. И снова повторяю. И снова!
Начинает получаться. И сижу уже гораздо дольше. И уже верю, что скоро буду стоять, а затем и ходить.
Мне принесли костыли. Но как же на них встать? Если у кого-то одна нога травмирована, то он может опереться на здоровую ногу и стоять на ней, слегка приступая на больную. Но ведь у меня обе поломаны! Да еще и спина болит ужасно. Как же встать? Нет. Невозможно. Даже с маминой помощью ничего не выходит.
И я снова сдаюсь. Я не хочу больше садиться, не хочу вновь и вновь становиться героем. Ну какой я герой? И вообще зачем это все, если я все равно не могу даже стоять?
Но и лежать пластом невыносимо. Да и жара донимает. И книги уже все перечитал. В голове прокручиваются сценарии моего вставания. И я таки встал. Пришел мой племянник Санька. Здоровенный парень. И мы с ним придумали как это сделать.
Осторожно скатили меня с дивана на ковер. Затем Санька достал из дивана мою солдатскую форму, которую я неизвестно зачем хранил, и самую главную ее деталь - широкий солдатский ремень. Снова подняли меня на диван и я сел. Несмотря на то, что я уже буквально задыхался от усталости, что пот с меня лил градом, я чуть отдышался и мы продолжили.
Меня перепоясали ремнем, затем Санька наклонился, ухватил меня двумя руками за ремень, а я обхватил его за шею. Я повис на Саньке, а он дернул меня на себя и поднял с дивана. В глазах потемнело, я не удержался от полумата-полукрика животного, и оказался в стоячем положении, но почти висящем на Сашкиных руках. Мне оказалось достаточно полуминуты. Кровь отлила от головы и я потерял сознание. Как меня Сашка уложил, я уже не осознавал. Очнувшись, я увидел жутко перепуганное лицо племянника, склонившегося надо мной. Несмотря на боль, я расхохотался. Почти истерически. С его перепуганной рожи, со своего состояния. Но также и от радости. Ведь я все же встал!
Глядя на меня расхохотался и Санька:
- Ну ты меня и напугал. Предупреждать надо, а не выключаться на полпути! А если б я тебя уронил и ты снова все свои кости переломал?
Но не зря говорят "Лиха беда начало". Теперь мы знали технологию и можно было снова и снова повторять и усложнять ее. Правда, хоть я и был исхудавший, но, тем не менее, удержать мои почти 80 килограммов на весу было очень тяжело. Но Санька справлялся, и через несколько долгих недель я уже мог стоять самостоятельно, удерживая равновесие с помощью костылей. Фактически, мне предстояло проделать путь младенца. Ползать на четвереньках к тому времени я уже научился довольно сносно. Даже если мамы не было дома, я мог самостоятельно переползти через комнату и маленький коридорчик в туалет. Там, проявляя чудеса эквилибристики, я умудрялся взгромоздиться на сами понимаете куда, а потом точно также, на четвереньках, вернуться к своему дивану. Теперь я научился пребывать в стоячем положении и даже стоять без Сашкиной или маминой помощи. Но как сделать первый шаг, если даже стоять без мата и охов я с трудом могу?
Санька предложил:
- Переносишь вес тела на левый костыль, а правый переставляешь немного вперед. Потом переносишь опору на правый, а левый подтягиваешь вперед. Теперь повисаешь на обоих равномерно и подтягиваешь ноги.
И мы начали. Не получилось. Первая же попытка сдвинуть вес тела привела к потере равновесия, и если б Санька не поймал меня вовремя, я бы грохнулся. И вторая попытка кончилась тем же. И третья, и четвертая. Что-то было неправильно, но я никак не мог уловить точку равновесия. Пару раз костыли вообще вырвались из рук и я ужасно больно ударил ноги об пол. Пришлось бросить это бесполезное занятие. От злости непрошенные слезы наворачивались. Но злость же и помогла. Так как выяснилось, что стоять босыми ногами на нежнейшей новой кожице на ступнях невыносимо больно, то мы, провозившись почти четверть часа натянули на меня носки и ботинки. Картина маслом - я в трусах и в ботинках. Снова Санька опоясал меня ремнем. Поддерживая меня почти на весу, и слегка подталкивая, он вынудил меня повиснуть на обоих костылях и перенести одновременно обе ноги слегка вперед. Шаг! Снова толкнув меня вперед, он вынудил меня сделать еще шаг. И еще! И еще! ...
Это настолько захватывало дух, что я практически не ощущал дикой боли. Нет, она не исчезла, и не уменьшилась. Она как бы отделилась от меня. Она была сама по себе, а я сам по себе.
Несколько минут. Но затем она снова вернулась ко мне и пришлось Сашке тащить меня к дивану на руках, благо силенкой его Б-г не обидел.
Дыхание сбилось, я задыхался от усталости и боли. Но это была победа!!!
С каждым днем я учился выдерживать боль все более длительное время. Оказалось, главное не научиться ходить, хотя и это очень важно, главнее всего было научиться отделяться от боли. Хоть на несколько минут существовать как бы параллельно с ней. Не знаю, как это объяснить. Не то, чтобы я не чувствовал боль, или она становилась слабее. Вовсе нет. Но мы как-то раздваивались. Я слышал боль, чувствовал, однако она была не во мне, а как бы рядом со мной. И это позволяло мне сосредоточиться на ходьбе, стоянии, сидении. Но потом мое тело сдавалось и снова сливалось с болью. И тогда надо было все прекращать, падать в постель и стараться, чтобы никто не заметил мои слезы, непроизвольно текущие по лицу.
Время шло. Я научился стоять и ходить на костылях. Уже выходил из дома (я оставался у мамы, на первом этаже) и спускался с довольно высокого крыльца. Мои прогулки становились все более продолжительными. В основном, за счет отделения от боли. Кроме того, сама боль становилась не такой острой. И я расчитывал, что когда-то она уйдет окончательно.
И еще, самое главное, у меня ушло желание умереть. Теперь я хотел жить. Жить полной жизнью.
Продолжение здесь...