Гений карьеры: Ельцин будет арестован # «Мудаки» # Отождествление с дедом
mamlas: это заключительная часть публикации книги Олега Давыдова о Горбачёве.
•••••••
Гений карьеры. Схемы, которые привели Горбачева к власти
Книга Олега Давыдова «Гений карьеры. Схемы, которые привели Горбачева к власти» представляет собой психоаналитическое исследование судьбы и карьеры Михаила Горбачева. Опираясь на узловые моменты биографии Горбачева, автор вскрывает структуру его личности и обнаруживает поведенческие стереотипы, которые обусловили его стремительное возвышение в рамках партийной иерархии. Это, так сказать, история успеха советского карьериста.
Олег Давыдов
© эссеист
Содержание и введение
Гений карьеры: Ельцин будет арестован
Но не будем отвлекаться на постороннее. Заметим лишь, что 17.08.91 на секретном объекте КГБ, носящем конспиративное имя «АБЦ», встретились несколько высших партийных и государственных деятелей. Выпили, обсудили ситуацию, решили отправить к Горбачеву представительную делегацию… Некоторые из тех, кого завтра включат в список ГКЧП, еще ничего об этом не знали. А ключевым фигурам путча начинать его совсем не хотелось. Премьер Павлов сразу ушел от этой проблемы в запой. Маршал Язов по дороге домой из «АБЦ» ворчал на Горбачева: «Подписал бы Договор, а потом в отпуск отправлялся. И все было бы хорошо».
Михаил и Раиса Горбачевы в Крыму
Но вернемся к беседе Михаила Сергеевича с прилетевшими в Форос потенциальным путчистами. Окинув взглядом вошедших и увидев Плеханова, он возмутился: «А вы с какой стати здесь?» - и выгнал начальника службы охраны КГБ вон. Потом задал первый конкретный вопрос: «Кого вы представляете, от чьего имени говорите?» Болдин утверждает, что ему показалось, что Горбачев «боялся услышать, что прибывшие представляют руководство России», и объясняет это свое ощущение так: «Больше всего его волновала предстоящая встреча глав союзных республик и, как он полагал, некий заговор». Почему Михаилу Сергеевичу могло показаться, что есть «некий заговор», очень понятно - позавчера еще он выходил из себя по этому поводу, беседуя с Болдиным. Но как президент мог подумать, что в заговор с Ельциным вступили прибывшие товарищи? Неужели он мог решить, что они успели уже сговориться с Борисом Николаевичем?
Вряд ли. Хотя - в тот момент Михаил Сергеевич и действительно был больше всего обеспокоен заговором президентов, который, как он думал, возглавлял Борис Ельцин. Так что мог и зациклиться на этом. Он ведь сам не раз говорил, что левые и правые смыкаются в своей ненависти к нему, Горбачеву. Он ведь «Атаковал» одновременно две «слабые позиции», пребывал в «Ожидании повода» для «Нет, я вам все же скажу», не знал только точно, кто первым даст этот повод - демократы или консерваторы?
О конкретном содержании этих «Атак» мы еще успеем поговорить, а пока - все же вернемся вопросу Горбачева: «Кого вы представляете, от чьего имени говорите?» Болдин продолжает свой рассказ: «Услышав, что речь идет о людях, большинство из которых и раньше привлекались президентом для выработки мер в случае неблагоприятного стечения обстоятельств, Горбачев несколько смягчился». Дальше незваные гости говорят о катастрофе - в промышленности, сельском хозяйстве, армии… Предлагают подписать указ о введении ЧП. Болдин замечает, что Горбачев их не очень внимательно слушал, думал о чем-то своем, а потом вдруг «неожиданно спросил, распространятся ли меры чрезвычайного положения на действия российского руководства. Услышав утвердительный ответ, он успокоился окончательно».
Человек, посидевший в тюрьме из-за участия в глупостях ГКЧП, конечно, плохой свидетель. Но с другой стороны, в показаниях Болдина есть своя сермяжная правда. Спросим себя: кто был тем государственным деятелем, который больше всего мешал подписанию Союзного договора и соответственно - продвижению нашего подопечного на новую карьерную ступеньку? По сведениям Горбачева, это был Борис Николаевич Ельцин. Вот и сейчас он о чем-то там договаривается с Назарбаевым. О чем? Может, о том, как устроиться без президента Союза? Всех бунтует. Нет, этого так нельзя оставлять… Так что вопрос об аресте Ельцина (если бы он был задан) был бы вполне логичен и даже законен.
Никто, правда, не говорит, что Михаил Сергеевич ставил вопрос об аресте Бориса Николаевича, но разговор об аресте российского лидера все-таки был. Об этом рассказывает сам Горбачев: мол, Бакланов «сказал, что Ельцин арестован. Хотя тут же поправился: будет арестован по пути (из Алма-Аты)». Комментируя это наш герой замечает: «Торопя события, заговорщики явно хотели таким способом дать мне понять, что они уже взяли ситуацию под свой контроль и назад пути нет». Даже соврать не умеют толком, раззявы - то арестован, то не арестован - какой там «контроль»… Сразу вслед за этим «хотели /…/ дать мне понять /…/ и назад пути нет» у Горбачева идет вышецитированная фраза об этих беспомощных кадрах: «Все это были люди, которых я выдвигал и которые меня теперь предали». И встык к ней - самое важное: «Я категорически отверг их домогательства, заявил, что никаких указов подписывать не буду».
Это правильно: подпишешь указ и сделаешь первый шаг конфронтации. Хотя бы только по своему богатому опыту применения «Атаки слабой позиции» Горбачев прекрасно знает, что надо «Ожидать повода», что тот, кто делает первый агрессивный шаг, обычно проигрывает. Это же азы технологии. Вот, если бы Борис Николаевич был изолирован, можно было еще подумать - подписывать что-нибудь или нет. А так - дудки! Ну действительно: что это за путчисты, которые не могут арестовать даже пьяного Ельцина, прохлаждающегося в казахской купели? Разве можно с ними делать какое-то дело? Да они все к черту провалят!
И провалили. Не сумели арестовать беззащитного пьяницу ни в Казахстане, ни в Москве, не 18-го, ни 19-го… Никогда. Это же уму непостижимо. Не арестовать его в то воскресенье можно было только в том случае, если ты с ним заранее сговорился. Но и на следующее утро тоже нужно было еще очень постараться, чтобы его не арестовать. Только вдуматься: элитное подразделение «Альфа» (штурмовавшее дворец Амина и бог еще только знает - что) в четыре утра окружает дачку еще не проспавшегося Ельцина в Архангельском. А через час лично товарищ Крючков отзывает ту «Альфу». Это как понимать? Только - как элемент какого-то дьявольского заговора. Что же касается Бориса Николаевича, то, проснувшись тем утром, он сделает один из своих первых звонков Павлу Грачеву, приложившему руку подготовке документов ГКЧП. А вы говорите, что у Горбачева нет интуиции. Да он все просек сразу. Немедленно понял, что Ельцина эти путчисты не арестуют. А договориться с ним - вполне могут.
Нет, ну конечно, прекрасно известно, что никакого сговора между Ельциным и затеявшими путч товарищами не было. Вот только жаль, что неизвестно, с кем из путчистов конкретно не было этого сговора. Нет ни свидетельств, ни документов. Нету. Да нам и не надо. Ведь мы говорим лишь о возможностях. То есть - о ситуации, когда взвешиваются возможности того или иного поворота событий. О ситуации Горбачева вечером 19-го, когда он только еще принимает решение: как ему поступить? Пойти ли с этими слабыми, неспособными ни к каким по-настоящему серьезным действиям людьми? Или выбрать иную стратегию? Нет, Михаил Сергеевич, что угодно, хоть в петлю, но - только не сними…
Вот отповедь Горбачева ничтожным путчистам, как он сам ее помнит: «Вы и те, кто вас послал, обеспокоены ситуацией? Но я не хуже вас знаю обстановку в стране, и она тревожит меня не меньше, чем вас. Считаете, что нужны адекватные меры? Я такого же мнения. Главная из них уже подготовлена - это подписание нового Союзного договора. На заседании Совета Федерации 21 августа (но ведь Ельцин уже сказал, что его не будет. - О.Д.) намечено обсудить ход выполнения экономической реформы. Вы же спасение видите в чрезвычайных мерах. Я с этим не согласен. Давайте созывать Верховный Совет, Съезд народных депутатов, раз у части руководства есть сомнения в правильности политического курса. Давайте обсуждать и решать. Но действовать только в рамках Конституции, закона. Иное для меня неприемлемо. То, что вы себя загубите, черт с вами, но ведь дело может кончиться большой кровью. Не тот стал народ, чтобы мириться с вашей диктатурой, с потерей свободы, всего, что было добыто в эти годы».
Болдин передает это гораздо короче и - без лишнего пафоса:
«- Все, что вы предлагаете, лучше осуществить максимально демократическим путем, поэтому я советую, как можно сделать то, что намечается.
Дальше пошел спокойный и деловой разговор, смену тональности которого я не сразу понял (а я до сих пор не совсем понимаю на что намекает свидетель Болдин? На то что президент уже окончательно принял решение? - О.Д.). Михаил Сергеевич деловито говорил о том, как нужно решать предлагаемые вопросы, пояснял, почему он занимает такую позицию.
- Вы подумайте и передайте товарищам, - говорит он.
Пожимая руки на прощанье, добавляет:
- Черт с вами, действуйте».
Гений карьеры: «Мудаки»
Разумеется, Болдин забывает добавить к этой идиллии две неприятные вещи. Во-первых, то, что Бакланов все же сказал: «Не хотите сами подписывать Указ о введении чрезвычайного положения, передайте свои полномочия Янаеву. Отдохните, мы сделаем «грязную работу», а потом вы сможете вернуться». А когда Горбачев «отверг это гнусное предложение», встрял Варенников со своим солдафонским: «Тогда подайте в отставку». Горбачев в ответ: этого не будет. И тогда (судя по материалам следствия) генерал стал орать…
Пресс-конференция членов ГКЧП. Слева направо: Борис Пуго, Геннадий Янаев и Олег Бакланов.
Фи, как грубо, ну можно ли так обращаться с президентом великой державы? Он хоть и лишен почему-то связи, но может сейчас же позвать своих охранников и насильно доставить грубиянов в Москву. Владимир Медведев (начальник президентской охраны) так и пишет: Если бы Михаил Сергеевич хотел изменить положение! Ребята были у меня под рукой. В моем подчинении был резервный самолет «ТУ-134» и вертолет. Технически пара пустяков: взять их и в наручниках привезти в Москву. В столице бы заявились, и там еще можно было накрыть кого угодно. Было еще только 18-е… Что же Горбачев не смекнул? Не знал исхода? Но как же тогда мы, охрана, могли догадаться?»
Впрочем, Медведев изрядно проштрафился на этом деле, уехал вместе с заговорщиками (хоть и по письменному приказу Плеханова, но все же), и теперь, может быть, тоже выгораживает себя. Ну так были и другие охранники, их было много, они оставались в на объекте «Заря» и готовы были защищать своего президента до последнего. В Дневнике Раисы Максимовны (опубликованном под заголовком «Эти дни были ужасны» Форос: 73 часа под арестом») сказано, что их руководитель Олег Климов не раз заявлял в дни заточения: «Михаил Сергеевич, мы будем с вами. Будем до конца». И там же, в Дневнике жены президента, приведены следующие слова Климова, сказаные уже после поражения путча: «Если бы Медведев в Форосе 18-го дал нам сигнал, была бы арестована вся «делегация».»
Кстати, этот охранник Климов (его назначил Плеханов) упоминается и в «Дневнике» Анатолия Черняева. Когда кто-то из тех автоматчиков, которых оставили на даче в Форсе путчисты, попытался остановить Черняева, идущего к Михаилу Сергеевичу, сзади подскочил Олег Климов и сказал автоматчику буквально следующее: «Ты, марш в свою будку. И чтобы никогда больше не лез к нему». И Черняеву: «Идите, идите, Анатолий Сергеевич».
Так все же: почему президент не дал никому никакого сигнала? Ответ: «Прежде всего, я рассчитывал, что мой отказ принять ультимативные требования ГКЧП отрезвит зачинщиков заговора. /…/ Кроме того, попытка задержать их на даче ничего не решала. Ведь главные заговорщики были в Москве, держали в тот момент в своих руках рычаги власти». Как они их держали, мы теперь уже знаем. Впрочем, президенту, конечно, видней… Продолжим рассказ по порядку. Услышав генеральский крик, Михаил Сергеевич достойно ответил забывшему свое место Варенникову. Оцените президентский ответ на его наглые слова об отставке: «Не рассчитывайте. Вы, преступники, ответите за свою авантюру». На этом аудиенция завершилась. «Мы попрощались, - говорит Горбачев. - Когда они уходили, не сдержался и обругал их «по-русски».» Говорят, назвал «мудаками».
То, что президент в словах не стеснялся, подтверждает в своих показаниях следствию и Варенников: «Беседа с нашей стороны проходила корректно. Михаил Сергеевич же допускал в своей лексике непарламентские выражения. Для меня это было странным. Но затем я все это отнес на счет того, что беседующие люди были близки друг другу, хорошо усвоили традиции и поэтому общались так, как у них заведено». Хорошо, но только одно непонятно, почему он считает, что орать на президента - «корректно»? Или он все-таки не орал? Но тогда получается, что президент ввел следствие в заблуждение… Кому прикажете верить?
Впрочем, не все показания героев августовской драмы так уж противоречивы. Вот Болдин пишет, что они попрощались за руку. Это уже после того, как Горби отверг все грязные домогательства и послал товарищей матом. И Горбачев на вопрос следствия: «Вы попрощались с ними за руку?» - отвечает: «Да. Я все же считал, что после такой встречи, после этого «душа», доложат все и взвесят, обдумают. Потому что разговор мой с ними был очень резкий…»
Может быть - даже слишком. Варенников на следствии вспомнил, что Горбачев сказал, обращаясь ко всем: «Работа с вами вместе после того, что случилось, невозможна». То есть - как «невозможна»? Они же сделали только то, что, как им казалось, предложил сделать генсек. Короче, товарищи удивлены, они вышли на воздух (кстати, жара в тот вечер в Крыму была страшная), обмениваются мнениями. Бакланов растерян: «Но ведь он еще недавно считал введение чрезвычайного положения единственным выходом. Что же изменилось?» Ему отвечают: «А вы что хотите, чтобы политик такого масштаба сказал прилюдно «да»?» Болдин приводит еще реплики: «Даже не по столь щекотливому вопросу Горбачев ни «да» ни «нет» никогда не говорил. Он обходился обычно междометиями, молчанием или переводил разговор на другую тему, чтобы не сковывать инициативу».
Вот именно на этом они и попались - на междометиях. Истолковали слова Горбачева о ЧП в том смысле, что надо его вводить. Подготовились, но все-таки боялись ошибиться. И приехали посоветоваться. «Все рассчитывали на взаимозаинтересованное обсуждение вопроса в духе аналогичных встреч в прошлом и поручений, которые давал Горбачев о готовности введения чрезвычайного положения в стране», - объясняет Болдин. Но получили облом. Что делать дальше? Как быть? Что сказать ждущим в Кремле товарищам? Ведь Крючков, Лукьянов, Павлов, Пуго, Язов, Янаев волнуются. Они готовы взять на себя заботу о судьбах отечества, но - они хотят знать, что решил президент?
Вернувшиеся от Горбачева появились в Кремле в четверть одиннадцатого. Ельцин был еще в воздухе на пути к Москве. Нелепица, которая войдет в историю под аббревиатурой ГКЧП, формально еще не существовала.
Вообще-то люди там собрались очень разные - циничные, доверчивые, безалаберные, фанатичные, себе на уме, без царя в голове. Люди, одним словом. Многие были пьяны - по свидетельству Маршала Язова, который всегда был как-то очень чувствителен к запаху алкоголя. Может, каждый из них в отдельности никогда бы не стал участвовать в глупости, на которую невольно толкнул их Горбачев. Но вместе они составляли группу, члены которой друг друга подзуживали. Вернувшиеся от Горбачева только подлили масла в этот огонь. Видимо, Болдин, который лучше всех знал президента, на обратном пути убедил товарищей в том, что Горбачев никому ничего не простит. Позднее, на допросе, Язов это настрой прибывших из Крыма сформулирует так: «Мы, дескать, «засветились». И если сейчас расходимся ни с чем, то мы на плаху, а вы - чистенькие».
Но кроме этого ребячества были иные соображения. Даже - возвышенные. Еще в Форосе кем-то был сформулирован тезис, что Горбачев, хоть и не стал ничего подписывать, но на самом деле - не против. Этот тезис звучал и в Москве в ответ на сомнение: «Раз президент не говорит ни да ни нет, то пусть остается все как было». Возражали: «А вы хотите, чтобы он на весь мир протрубил о введении чрезвычайного положения? Наивно это ожидать. Такие вещи так не делаются». Вот ведь: товарищи знают, как делаются такие вещи… И еще: «Но ведь и дальше нельзя терпеть развал страны. Отступать некуда. Может, даже лучше не подставлять Горбачева, чтобы не навредить его международному авторитету. Ответственность надо взять на себя». Да эти путчисты мыслят по-государственному, боятся за авторитет Горби! Непонятно, чего только здесь больше - глупости или лукавства? Может, они надеются на то, что Михаил Сергеевич приедет и спросит: а кто тут отстаивал мой авторитет? И раздаст Звезды героев Советского Союза тем, кто особенно рьяно отстаивал.
Но пора прекращать бесплодные споры, надо решать, взять на себя обязанности президента. Желающих не находится. Янаев кивает на Лукьянова, Лукьянов - на Янаева. Лукьянов вообще требует вычеркнуть его из списка ГКЧП, потому что он должен быть над схваткой, его дело - собрать Верховный Совет СССР. Янаев интересуется здоровьем Горбачева - действительно ли он так уж болен? Ему отвечают: «А тебе-то что? Мы же не врачи… Сказано же - он болен!» Но вице-президент все не может решиться взять на себя ответственность. Его уговаривают. Лукьянов с Конституцией в руках доказывает, что именно Янаев должен… Ну как попрешь против Конституции? Приходится несчастному подписывать Указ: «…вступил в исполнение обязанностей Президента СССР»… Вслед за этим подписываются и другие документы ГКЧП.
Что ж, Рубикон перейден, завтра начнется неразбериха ЧП. И все будет делаться так же - с трудом и со скрипом - как будто бы кто-то велел сделать глупость, а делать ее неохота. После подписания документов Лукьянов решил ознакомиться с планом капании. Язов свидетельствует: «Я ему ответил, что никакого у нас, Анатолий Иванович, плана нет. «Но почему же, есть у нас план», сказал Крючков. Но я-то знал, что у нас ничего нет, кроме этих шпаргалок, которые зачитывались в субботу на «АБЦ». Я вообще не считал это планом и знал четко и ясно, что на самом деле у нас никакого плана нет».
Ну, таков уж был стиль обреченного путча: без плана, без цели, без куража, без задора, без огня, через силу.
Гений карьеры: Отождествление с дедом
Мы уже говорили, что летом 91-го Горбачев «Атаковал» одновременно две «слабые позиции», а конкретнее - уже пребывал в «Ожидании повода» для «Нет, я вам все же скажу». Не знал только точно, кто первым даст этот «повод» - демократы или консерваторы?
Михаил Горбачев. Современная фотография
Фото с сайта http://cyklista.wordpress.com
Первыми «повод» дали, как это сегодня ни дико пока что звучит, демократы. Точнее - демократические сепаратисты. Они стали сговариваться за спиной президента, и он об этом узнал. Конечно, повод, который они дали был сравнительно пустяшный - ни танков в Москве, ни изоляции президента в Форосе. Но Горбачеву, который ведь даже не знает еще, что возможны те методы, которые вскоре продемонстрирует ГКЧП, поведение республиканских сепаратистов, тоже решивших его изолировать (но - мягко, демократично, просто не допуская в свою компанию), вполне могло показаться вопиющим посягательством.
Собственно, все условия для того, чтобы эти «местечковые лидеры» могли себя так повести, создал сам наш герой. Своими руками. Он сам их консолидировал, постоянно сталкиваясь с ними в Ново-огарево и постепенно сдавая позицию за позицией. В результате они почувствовали свою силу, сумели деформировать Союзный договор так, что из него ушло многое из того, что предполагалось по результатам референдума. А теперь они еще, кажется, решили, что могут вообще обойтись и без Союзного центра, и без Горбачева. Собираются устраиваться по своему разумению. Начинают интриговать против мирного отдыхающего. И когда 16-го августа Горбачев узнает об их будущей встрече в Алма-Ате, он, разумеется, возмущен, что видно по разговору с Болдиным. Ясно, что это президентское возмущение и есть горбачевское фирменное «Нет, я вам все же скажу». И - можно ли сомневаться в том, что Михаил Сергеевич выражал свое технологическое возмущение не только Болдину, но и более, так сказать, компетентным товарищам. Например, Крючкову, с которым (как президент потом объяснил следователям) во время отпуска разговаривал каждый день.
Ясно также, что президентствующие сепаратисты, которых Михаил Сергеевич создал в ходе ново-огаревского процесса, и которые, как ему казалось, дали повод для этого «Нет, я вам все же скажу», должны стоять в «слабой позиции». Так это видится с точки зрения «Атакующего» Горбачева. А в сильной позиции в таком случае должен стоять Советский Народ, к компетентным органам которого наш герой и апеллирует со своим возмущением. Но весь фокус в том, что для товарищей, руководящих этими органами, возмущение генсека - знак: они на правильном пути, они угадали. Нет, совсем не напрасно готовились материалы к введению ЧП. Горбачев с ними, он их поддерживает. Надо ехать к нему, получать последнее добро. Ну а на случай, если он вдруг заартачится, надо подстраховаться - отключить телефоны… Чтобы только его подтолкнуть к решительным действиям.
19 августа 1991 года. Танки в Москве
Этот агрессивный поступок, разумеется, глупость, но - не беда. Беда в том, что несчастные путчисты совсем не понимали того, что гипнотизируя их разговорами о чрезвычайном положении, введение которого народ поймет, генсек загонял их в «слабую позицию», которую собирался «Атаковать» при первом удобном случае. Начальником в сильной позиции в таком случае оказывался Запад и примкнувшие к нему демократы. Как только явившиеся в Форос бестолковые спасители отечества продемонстрировали ему, что они, не обладая реально ничем, кроме вздорных бумаг, хотят подтолкнуть его к действиям, которые противоречат его принципам и Конституции (то есть - могут рассорить его с западным начальством), он возмутился. Да и как не возмутиться, если они ему почти что читают мораль, намекают (еще почтительно, но уже с позиции силы) на то, что он что-то неправильно сделал. Это что значит? А это значит, что незваные гости выступают перед нашим героем в роли начальника, пребывающего в «слабой позиции». «Повод», наконец, появился. С таким слабым начальником можно только конфликтовать, заявлять свое «Нет, я вам все же скажу» на глазах всего демократического сообщества. Какая там отключенная связь, какой телефон? И без всякого отключения есть, чем возмущаться.
Жаль, конечно, что из-за отсутствия связи нельзя немедленно начать «Демонстрацию горя», донести до всего прогрессивного человечества степень вины этих гнусных людей перед своим президентом. Но ничего, все равно очень скоро все (и демократически настроенная общественность, и западные лидеры) узнают, как эти «товарищи дмитриевы» обращаются с Михаилом Горбачевым…
В общем, все шло согласно известному нам технологическому циклу. Добрый начальник (демократы плюс Запад), поначалу введенный в заблуждение разговорами о тяжелой болезни президента СССР, вскоре увидел, что Горбачев просто «огорчен», возомнившими себя бог знает кем гекачепистами. И тогда любовь и сочувствие к нашему угнетаемому герою хлынули бурным потоком. Он даже не успел как следует возмутиться, не сумел еще толком рта раскрыть для «Нет, я вам все же скажу» (хотя и записал на видеопленку Заявления, которое после провала путча было показано по телевидению), а уже был возвышен в глазах всего человечества.
Видеообращение, которое записал Горбачев в Форосе
Правда, это уже не имело никакого значения. Почему? Для того, чтобы это понять, давайте еще раз взглянем на ход двух вышеописанных параллельных «Атак», предпринятых президентом, проследим этапы этой двойной комбинации. Для начала хитрыми пассами Михаил Сергеевич создал две группы заговорщиков («начальников в слабой позиции»). Потом скрылся в Форосе в «Ожидании повода». Среагировав на данный демократами «повод» возмущенным «Нет, я вам все же скажу», наш герой спровоцировал консерваторов (считавших, что они представляют большое начальство - Советский народ) к решительным действиям. И таким образом - получил от них «повод» для нового возмущения, сориентированного уже на другое начальство (скажем так - западническое). Это горбачевское возмущение не дошло до Москвы в виде какого-то отчетливого послания, но все знали, что, если Горби жив, он должен среагировать на действия тех, кто напал на него со «слабой позиции». Среагировать естественным горбачевским способом: после «Нет, я вам все же скажу», начать «Демонстрацию горя». Речь не о том, что все отчетливо знали, какие технологические приемы Михаил Сергеевич применяет, речь о том, что все понимали: Горбачев должен быть «огорчен».
Это - что касается самого форосского затворника. Но все дело в том, что основные события путча развернулись в Москве. На глазах всего мира столкнулись две силы, разбуженные Горбачевым в процессе двух мощных «Атак», которые он провел. Михаил Сергеевич тихо сидел в Форосе, он как бы был вынут из двойного конфликта, который затеял, и в результате произошло короткое замыкание консерваторов на демократов. Вынужденные выступить гекачеписты конфликтовали уже не с мягким президентом-генсеком, а с радикальными демократами, применявшими против них все ту же проверенную и хорошо зарекомендовавшую себя в партийных карьерных разборках «Атаку слабой позиции». Весь мир (и Советский народ и собирательный Запад) был здесь высшим начальством. Оно с интересом наблюдало, как изголодавшиеся в годы застоя карьеристы демократического типа в ответ на действия ГКЧП («начальство в слабой позиции») собрались в Белом доме (это и было «Нет, я вам все же скажу»). Сплотились и начали «Демонстрировать горе». Они так ярко его «Демонстрировали», что этого зрелища не мог спокойно вынести никто из людей, обладающих сердцем. Народ (хотя и не весь советский) вышел на улицу, Запад поддержал морально (ну, быть может, еще как-нибудь). «Неожиданное назначение» состоялось уже 21-го.
Возвращение Горбачева из Фороса
Горбачев вернулся из отпуска в действительно другую страну. В ней он был как бы иностранцем. Уже не понимал, что здесь происходит, но еще пробовал править. Это закончилось быстро.
И вот тут пора, наконец, прояснить этот странный поступок: почему все-таки Михаил Сергеевич, которого неоднократно предупреждали о возможности отстранения от власти (в частности, и Буш предупреждал), повел себя столь беспечно, если не сказать - провокативно? Уехал из Москвы перед подписанием документа, который менял самую основу государственного устройства. Дал строптивым президентам прекрасную возможность сговариваться у него за спиной. А перед самым отъездом подтолкнул (пусть и нечаянно) бедных будущих путчистов к подготовке чрезвычайных мер. В общем - запустил две параллельных и одновременных «Атаки» и тем самым инициировал взрыв. Это что - просто глупость? Или все-таки - что-то другое?
Нет, это не просто глупость. Это - буквально то, к чему человек стремился всю свою жизнь. Мы уже говорили, что к окончанию ново-огаревского процесса наш герой в тайне даже от себя самого принял некое решение, поставил перед собой какую-то цель. Мы тогда еще предположили, что это скорей всего связано с существованием в виртуальном мире деда Пантелея. Так вот теперь мы можем определенно сказать, что пред нашим героем уже тогда замаячила цель полного отождествления с дедом.
Мы ведь знаем, что Михаил Сергеевич всегда бежал из мира деда Андрея в мир деда Пантелея. Потому он и сделал столь блестящую карьеру. Все три его карьерные технологии - стремление добиться внимания и поощрения старших при помощи «Чисто политической работы», активный конфликт с миром деда Андрея в «Атаке слабой позиции» и тщательная подготовка побега в «Заезде в рай на комбайне» - это три вариации одной и той же темы: бегства в мир Пантелея Ефимовича Гопкало и утверждения себя в нем в качестве «вылитого деда». Или - «главного».
Но давайте вспомним и то, чем закончилось пребывание ребенка в прекрасном дедовском доме. Шоком от ареста товарища Гопкало это закончилось. Так вот: внук, который всерьез стремится отождествиться с дедушкой, должен добиваться для себя и ареста. А как же иначе? Какое же это, простите, отождествление с дедом, если дед посидел в тюрьме, а ты - нет? Какой же ты к чертовой матери «вылитый дед», если все только играешь в карьерные игры, а главного, того, что является венцом твоей жизни в дедовском доме, не испытал? Таким образом: подлинной вершиной карьеры нашего героя должно было стать не какое-то там генсекство или президентство, но - арест на Форосе. Пусть даже и символический, но - именно арест.
С тех пор, как Горбачев стал генеральным секретарем ЦК КПСС, он к этому шел неуклонно, ради этого тянул с настоящими реформами и запускал свои карьерные технологии, являющиеся формами бегства от реального дела. Он стремился в мир деда Пантелея, чтобы быть «вылитым дедом», чтобы отождествляться с ним. Но полного отождествления добиться никогда не удавалось. Не хватало самого главного, того, что делало тождество полным, - заключения под стражу. И вот, наконец, Михаил Сергеевич достиг своей сокровенной цели.
Назарбаев, Шушкевич, Горбачев, Ельцин, 14 ноября 1991 года.
Фото Юрия Лизунова
Я уже устал повторять: все, что связано с карьерой, относится у Горбачева к области бессознательного. Так что форосский арест был для него «неожиданным» в самом полном смысле этого слова. Все остальное - скучные детали низвержения с вершины. Но запомним: Михаил Горбачев навсегда останется единственным президентом несуществующей больше страны.
КОНЕЦ
•••••••
Гений карьеры. Схемы, которые привели Горбачева к власти
Книга Олега Давыдова «Гений карьеры. Схемы, которые привели Горбачева к власти» представляет собой психоаналитическое исследование судьбы и карьеры Михаила Горбачева. Опираясь на узловые моменты биографии Горбачева, автор вскрывает структуру его личности и обнаруживает поведенческие стереотипы, которые обусловили его стремительное возвышение в рамках партийной иерархии. Это, так сказать, история успеха советского карьериста.
Олег Давыдов
© эссеист
Содержание и введение
Гений карьеры: Ельцин будет арестован
Но не будем отвлекаться на постороннее. Заметим лишь, что 17.08.91 на секретном объекте КГБ, носящем конспиративное имя «АБЦ», встретились несколько высших партийных и государственных деятелей. Выпили, обсудили ситуацию, решили отправить к Горбачеву представительную делегацию… Некоторые из тех, кого завтра включат в список ГКЧП, еще ничего об этом не знали. А ключевым фигурам путча начинать его совсем не хотелось. Премьер Павлов сразу ушел от этой проблемы в запой. Маршал Язов по дороге домой из «АБЦ» ворчал на Горбачева: «Подписал бы Договор, а потом в отпуск отправлялся. И все было бы хорошо».
Михаил и Раиса Горбачевы в Крыму
Но вернемся к беседе Михаила Сергеевича с прилетевшими в Форос потенциальным путчистами. Окинув взглядом вошедших и увидев Плеханова, он возмутился: «А вы с какой стати здесь?» - и выгнал начальника службы охраны КГБ вон. Потом задал первый конкретный вопрос: «Кого вы представляете, от чьего имени говорите?» Болдин утверждает, что ему показалось, что Горбачев «боялся услышать, что прибывшие представляют руководство России», и объясняет это свое ощущение так: «Больше всего его волновала предстоящая встреча глав союзных республик и, как он полагал, некий заговор». Почему Михаилу Сергеевичу могло показаться, что есть «некий заговор», очень понятно - позавчера еще он выходил из себя по этому поводу, беседуя с Болдиным. Но как президент мог подумать, что в заговор с Ельциным вступили прибывшие товарищи? Неужели он мог решить, что они успели уже сговориться с Борисом Николаевичем?
Вряд ли. Хотя - в тот момент Михаил Сергеевич и действительно был больше всего обеспокоен заговором президентов, который, как он думал, возглавлял Борис Ельцин. Так что мог и зациклиться на этом. Он ведь сам не раз говорил, что левые и правые смыкаются в своей ненависти к нему, Горбачеву. Он ведь «Атаковал» одновременно две «слабые позиции», пребывал в «Ожидании повода» для «Нет, я вам все же скажу», не знал только точно, кто первым даст этот повод - демократы или консерваторы?
О конкретном содержании этих «Атак» мы еще успеем поговорить, а пока - все же вернемся вопросу Горбачева: «Кого вы представляете, от чьего имени говорите?» Болдин продолжает свой рассказ: «Услышав, что речь идет о людях, большинство из которых и раньше привлекались президентом для выработки мер в случае неблагоприятного стечения обстоятельств, Горбачев несколько смягчился». Дальше незваные гости говорят о катастрофе - в промышленности, сельском хозяйстве, армии… Предлагают подписать указ о введении ЧП. Болдин замечает, что Горбачев их не очень внимательно слушал, думал о чем-то своем, а потом вдруг «неожиданно спросил, распространятся ли меры чрезвычайного положения на действия российского руководства. Услышав утвердительный ответ, он успокоился окончательно».
Человек, посидевший в тюрьме из-за участия в глупостях ГКЧП, конечно, плохой свидетель. Но с другой стороны, в показаниях Болдина есть своя сермяжная правда. Спросим себя: кто был тем государственным деятелем, который больше всего мешал подписанию Союзного договора и соответственно - продвижению нашего подопечного на новую карьерную ступеньку? По сведениям Горбачева, это был Борис Николаевич Ельцин. Вот и сейчас он о чем-то там договаривается с Назарбаевым. О чем? Может, о том, как устроиться без президента Союза? Всех бунтует. Нет, этого так нельзя оставлять… Так что вопрос об аресте Ельцина (если бы он был задан) был бы вполне логичен и даже законен.
Никто, правда, не говорит, что Михаил Сергеевич ставил вопрос об аресте Бориса Николаевича, но разговор об аресте российского лидера все-таки был. Об этом рассказывает сам Горбачев: мол, Бакланов «сказал, что Ельцин арестован. Хотя тут же поправился: будет арестован по пути (из Алма-Аты)». Комментируя это наш герой замечает: «Торопя события, заговорщики явно хотели таким способом дать мне понять, что они уже взяли ситуацию под свой контроль и назад пути нет». Даже соврать не умеют толком, раззявы - то арестован, то не арестован - какой там «контроль»… Сразу вслед за этим «хотели /…/ дать мне понять /…/ и назад пути нет» у Горбачева идет вышецитированная фраза об этих беспомощных кадрах: «Все это были люди, которых я выдвигал и которые меня теперь предали». И встык к ней - самое важное: «Я категорически отверг их домогательства, заявил, что никаких указов подписывать не буду».
Это правильно: подпишешь указ и сделаешь первый шаг конфронтации. Хотя бы только по своему богатому опыту применения «Атаки слабой позиции» Горбачев прекрасно знает, что надо «Ожидать повода», что тот, кто делает первый агрессивный шаг, обычно проигрывает. Это же азы технологии. Вот, если бы Борис Николаевич был изолирован, можно было еще подумать - подписывать что-нибудь или нет. А так - дудки! Ну действительно: что это за путчисты, которые не могут арестовать даже пьяного Ельцина, прохлаждающегося в казахской купели? Разве можно с ними делать какое-то дело? Да они все к черту провалят!
И провалили. Не сумели арестовать беззащитного пьяницу ни в Казахстане, ни в Москве, не 18-го, ни 19-го… Никогда. Это же уму непостижимо. Не арестовать его в то воскресенье можно было только в том случае, если ты с ним заранее сговорился. Но и на следующее утро тоже нужно было еще очень постараться, чтобы его не арестовать. Только вдуматься: элитное подразделение «Альфа» (штурмовавшее дворец Амина и бог еще только знает - что) в четыре утра окружает дачку еще не проспавшегося Ельцина в Архангельском. А через час лично товарищ Крючков отзывает ту «Альфу». Это как понимать? Только - как элемент какого-то дьявольского заговора. Что же касается Бориса Николаевича, то, проснувшись тем утром, он сделает один из своих первых звонков Павлу Грачеву, приложившему руку подготовке документов ГКЧП. А вы говорите, что у Горбачева нет интуиции. Да он все просек сразу. Немедленно понял, что Ельцина эти путчисты не арестуют. А договориться с ним - вполне могут.
Нет, ну конечно, прекрасно известно, что никакого сговора между Ельциным и затеявшими путч товарищами не было. Вот только жаль, что неизвестно, с кем из путчистов конкретно не было этого сговора. Нет ни свидетельств, ни документов. Нету. Да нам и не надо. Ведь мы говорим лишь о возможностях. То есть - о ситуации, когда взвешиваются возможности того или иного поворота событий. О ситуации Горбачева вечером 19-го, когда он только еще принимает решение: как ему поступить? Пойти ли с этими слабыми, неспособными ни к каким по-настоящему серьезным действиям людьми? Или выбрать иную стратегию? Нет, Михаил Сергеевич, что угодно, хоть в петлю, но - только не сними…
Вот отповедь Горбачева ничтожным путчистам, как он сам ее помнит: «Вы и те, кто вас послал, обеспокоены ситуацией? Но я не хуже вас знаю обстановку в стране, и она тревожит меня не меньше, чем вас. Считаете, что нужны адекватные меры? Я такого же мнения. Главная из них уже подготовлена - это подписание нового Союзного договора. На заседании Совета Федерации 21 августа (но ведь Ельцин уже сказал, что его не будет. - О.Д.) намечено обсудить ход выполнения экономической реформы. Вы же спасение видите в чрезвычайных мерах. Я с этим не согласен. Давайте созывать Верховный Совет, Съезд народных депутатов, раз у части руководства есть сомнения в правильности политического курса. Давайте обсуждать и решать. Но действовать только в рамках Конституции, закона. Иное для меня неприемлемо. То, что вы себя загубите, черт с вами, но ведь дело может кончиться большой кровью. Не тот стал народ, чтобы мириться с вашей диктатурой, с потерей свободы, всего, что было добыто в эти годы».
Болдин передает это гораздо короче и - без лишнего пафоса:
«- Все, что вы предлагаете, лучше осуществить максимально демократическим путем, поэтому я советую, как можно сделать то, что намечается.
Дальше пошел спокойный и деловой разговор, смену тональности которого я не сразу понял (а я до сих пор не совсем понимаю на что намекает свидетель Болдин? На то что президент уже окончательно принял решение? - О.Д.). Михаил Сергеевич деловито говорил о том, как нужно решать предлагаемые вопросы, пояснял, почему он занимает такую позицию.
- Вы подумайте и передайте товарищам, - говорит он.
Пожимая руки на прощанье, добавляет:
- Черт с вами, действуйте».
Гений карьеры: «Мудаки»
Разумеется, Болдин забывает добавить к этой идиллии две неприятные вещи. Во-первых, то, что Бакланов все же сказал: «Не хотите сами подписывать Указ о введении чрезвычайного положения, передайте свои полномочия Янаеву. Отдохните, мы сделаем «грязную работу», а потом вы сможете вернуться». А когда Горбачев «отверг это гнусное предложение», встрял Варенников со своим солдафонским: «Тогда подайте в отставку». Горбачев в ответ: этого не будет. И тогда (судя по материалам следствия) генерал стал орать…
Пресс-конференция членов ГКЧП. Слева направо: Борис Пуго, Геннадий Янаев и Олег Бакланов.
Фи, как грубо, ну можно ли так обращаться с президентом великой державы? Он хоть и лишен почему-то связи, но может сейчас же позвать своих охранников и насильно доставить грубиянов в Москву. Владимир Медведев (начальник президентской охраны) так и пишет: Если бы Михаил Сергеевич хотел изменить положение! Ребята были у меня под рукой. В моем подчинении был резервный самолет «ТУ-134» и вертолет. Технически пара пустяков: взять их и в наручниках привезти в Москву. В столице бы заявились, и там еще можно было накрыть кого угодно. Было еще только 18-е… Что же Горбачев не смекнул? Не знал исхода? Но как же тогда мы, охрана, могли догадаться?»
Впрочем, Медведев изрядно проштрафился на этом деле, уехал вместе с заговорщиками (хоть и по письменному приказу Плеханова, но все же), и теперь, может быть, тоже выгораживает себя. Ну так были и другие охранники, их было много, они оставались в на объекте «Заря» и готовы были защищать своего президента до последнего. В Дневнике Раисы Максимовны (опубликованном под заголовком «Эти дни были ужасны» Форос: 73 часа под арестом») сказано, что их руководитель Олег Климов не раз заявлял в дни заточения: «Михаил Сергеевич, мы будем с вами. Будем до конца». И там же, в Дневнике жены президента, приведены следующие слова Климова, сказаные уже после поражения путча: «Если бы Медведев в Форосе 18-го дал нам сигнал, была бы арестована вся «делегация».»
Кстати, этот охранник Климов (его назначил Плеханов) упоминается и в «Дневнике» Анатолия Черняева. Когда кто-то из тех автоматчиков, которых оставили на даче в Форсе путчисты, попытался остановить Черняева, идущего к Михаилу Сергеевичу, сзади подскочил Олег Климов и сказал автоматчику буквально следующее: «Ты, марш в свою будку. И чтобы никогда больше не лез к нему». И Черняеву: «Идите, идите, Анатолий Сергеевич».
Так все же: почему президент не дал никому никакого сигнала? Ответ: «Прежде всего, я рассчитывал, что мой отказ принять ультимативные требования ГКЧП отрезвит зачинщиков заговора. /…/ Кроме того, попытка задержать их на даче ничего не решала. Ведь главные заговорщики были в Москве, держали в тот момент в своих руках рычаги власти». Как они их держали, мы теперь уже знаем. Впрочем, президенту, конечно, видней… Продолжим рассказ по порядку. Услышав генеральский крик, Михаил Сергеевич достойно ответил забывшему свое место Варенникову. Оцените президентский ответ на его наглые слова об отставке: «Не рассчитывайте. Вы, преступники, ответите за свою авантюру». На этом аудиенция завершилась. «Мы попрощались, - говорит Горбачев. - Когда они уходили, не сдержался и обругал их «по-русски».» Говорят, назвал «мудаками».
То, что президент в словах не стеснялся, подтверждает в своих показаниях следствию и Варенников: «Беседа с нашей стороны проходила корректно. Михаил Сергеевич же допускал в своей лексике непарламентские выражения. Для меня это было странным. Но затем я все это отнес на счет того, что беседующие люди были близки друг другу, хорошо усвоили традиции и поэтому общались так, как у них заведено». Хорошо, но только одно непонятно, почему он считает, что орать на президента - «корректно»? Или он все-таки не орал? Но тогда получается, что президент ввел следствие в заблуждение… Кому прикажете верить?
Впрочем, не все показания героев августовской драмы так уж противоречивы. Вот Болдин пишет, что они попрощались за руку. Это уже после того, как Горби отверг все грязные домогательства и послал товарищей матом. И Горбачев на вопрос следствия: «Вы попрощались с ними за руку?» - отвечает: «Да. Я все же считал, что после такой встречи, после этого «душа», доложат все и взвесят, обдумают. Потому что разговор мой с ними был очень резкий…»
Может быть - даже слишком. Варенников на следствии вспомнил, что Горбачев сказал, обращаясь ко всем: «Работа с вами вместе после того, что случилось, невозможна». То есть - как «невозможна»? Они же сделали только то, что, как им казалось, предложил сделать генсек. Короче, товарищи удивлены, они вышли на воздух (кстати, жара в тот вечер в Крыму была страшная), обмениваются мнениями. Бакланов растерян: «Но ведь он еще недавно считал введение чрезвычайного положения единственным выходом. Что же изменилось?» Ему отвечают: «А вы что хотите, чтобы политик такого масштаба сказал прилюдно «да»?» Болдин приводит еще реплики: «Даже не по столь щекотливому вопросу Горбачев ни «да» ни «нет» никогда не говорил. Он обходился обычно междометиями, молчанием или переводил разговор на другую тему, чтобы не сковывать инициативу».
Вот именно на этом они и попались - на междометиях. Истолковали слова Горбачева о ЧП в том смысле, что надо его вводить. Подготовились, но все-таки боялись ошибиться. И приехали посоветоваться. «Все рассчитывали на взаимозаинтересованное обсуждение вопроса в духе аналогичных встреч в прошлом и поручений, которые давал Горбачев о готовности введения чрезвычайного положения в стране», - объясняет Болдин. Но получили облом. Что делать дальше? Как быть? Что сказать ждущим в Кремле товарищам? Ведь Крючков, Лукьянов, Павлов, Пуго, Язов, Янаев волнуются. Они готовы взять на себя заботу о судьбах отечества, но - они хотят знать, что решил президент?
Вернувшиеся от Горбачева появились в Кремле в четверть одиннадцатого. Ельцин был еще в воздухе на пути к Москве. Нелепица, которая войдет в историю под аббревиатурой ГКЧП, формально еще не существовала.
Вообще-то люди там собрались очень разные - циничные, доверчивые, безалаберные, фанатичные, себе на уме, без царя в голове. Люди, одним словом. Многие были пьяны - по свидетельству Маршала Язова, который всегда был как-то очень чувствителен к запаху алкоголя. Может, каждый из них в отдельности никогда бы не стал участвовать в глупости, на которую невольно толкнул их Горбачев. Но вместе они составляли группу, члены которой друг друга подзуживали. Вернувшиеся от Горбачева только подлили масла в этот огонь. Видимо, Болдин, который лучше всех знал президента, на обратном пути убедил товарищей в том, что Горбачев никому ничего не простит. Позднее, на допросе, Язов это настрой прибывших из Крыма сформулирует так: «Мы, дескать, «засветились». И если сейчас расходимся ни с чем, то мы на плаху, а вы - чистенькие».
Но кроме этого ребячества были иные соображения. Даже - возвышенные. Еще в Форосе кем-то был сформулирован тезис, что Горбачев, хоть и не стал ничего подписывать, но на самом деле - не против. Этот тезис звучал и в Москве в ответ на сомнение: «Раз президент не говорит ни да ни нет, то пусть остается все как было». Возражали: «А вы хотите, чтобы он на весь мир протрубил о введении чрезвычайного положения? Наивно это ожидать. Такие вещи так не делаются». Вот ведь: товарищи знают, как делаются такие вещи… И еще: «Но ведь и дальше нельзя терпеть развал страны. Отступать некуда. Может, даже лучше не подставлять Горбачева, чтобы не навредить его международному авторитету. Ответственность надо взять на себя». Да эти путчисты мыслят по-государственному, боятся за авторитет Горби! Непонятно, чего только здесь больше - глупости или лукавства? Может, они надеются на то, что Михаил Сергеевич приедет и спросит: а кто тут отстаивал мой авторитет? И раздаст Звезды героев Советского Союза тем, кто особенно рьяно отстаивал.
Но пора прекращать бесплодные споры, надо решать, взять на себя обязанности президента. Желающих не находится. Янаев кивает на Лукьянова, Лукьянов - на Янаева. Лукьянов вообще требует вычеркнуть его из списка ГКЧП, потому что он должен быть над схваткой, его дело - собрать Верховный Совет СССР. Янаев интересуется здоровьем Горбачева - действительно ли он так уж болен? Ему отвечают: «А тебе-то что? Мы же не врачи… Сказано же - он болен!» Но вице-президент все не может решиться взять на себя ответственность. Его уговаривают. Лукьянов с Конституцией в руках доказывает, что именно Янаев должен… Ну как попрешь против Конституции? Приходится несчастному подписывать Указ: «…вступил в исполнение обязанностей Президента СССР»… Вслед за этим подписываются и другие документы ГКЧП.
Что ж, Рубикон перейден, завтра начнется неразбериха ЧП. И все будет делаться так же - с трудом и со скрипом - как будто бы кто-то велел сделать глупость, а делать ее неохота. После подписания документов Лукьянов решил ознакомиться с планом капании. Язов свидетельствует: «Я ему ответил, что никакого у нас, Анатолий Иванович, плана нет. «Но почему же, есть у нас план», сказал Крючков. Но я-то знал, что у нас ничего нет, кроме этих шпаргалок, которые зачитывались в субботу на «АБЦ». Я вообще не считал это планом и знал четко и ясно, что на самом деле у нас никакого плана нет».
Ну, таков уж был стиль обреченного путча: без плана, без цели, без куража, без задора, без огня, через силу.
Гений карьеры: Отождествление с дедом
Мы уже говорили, что летом 91-го Горбачев «Атаковал» одновременно две «слабые позиции», а конкретнее - уже пребывал в «Ожидании повода» для «Нет, я вам все же скажу». Не знал только точно, кто первым даст этот «повод» - демократы или консерваторы?
Михаил Горбачев. Современная фотография
Фото с сайта http://cyklista.wordpress.com
Первыми «повод» дали, как это сегодня ни дико пока что звучит, демократы. Точнее - демократические сепаратисты. Они стали сговариваться за спиной президента, и он об этом узнал. Конечно, повод, который они дали был сравнительно пустяшный - ни танков в Москве, ни изоляции президента в Форосе. Но Горбачеву, который ведь даже не знает еще, что возможны те методы, которые вскоре продемонстрирует ГКЧП, поведение республиканских сепаратистов, тоже решивших его изолировать (но - мягко, демократично, просто не допуская в свою компанию), вполне могло показаться вопиющим посягательством.
Собственно, все условия для того, чтобы эти «местечковые лидеры» могли себя так повести, создал сам наш герой. Своими руками. Он сам их консолидировал, постоянно сталкиваясь с ними в Ново-огарево и постепенно сдавая позицию за позицией. В результате они почувствовали свою силу, сумели деформировать Союзный договор так, что из него ушло многое из того, что предполагалось по результатам референдума. А теперь они еще, кажется, решили, что могут вообще обойтись и без Союзного центра, и без Горбачева. Собираются устраиваться по своему разумению. Начинают интриговать против мирного отдыхающего. И когда 16-го августа Горбачев узнает об их будущей встрече в Алма-Ате, он, разумеется, возмущен, что видно по разговору с Болдиным. Ясно, что это президентское возмущение и есть горбачевское фирменное «Нет, я вам все же скажу». И - можно ли сомневаться в том, что Михаил Сергеевич выражал свое технологическое возмущение не только Болдину, но и более, так сказать, компетентным товарищам. Например, Крючкову, с которым (как президент потом объяснил следователям) во время отпуска разговаривал каждый день.
Ясно также, что президентствующие сепаратисты, которых Михаил Сергеевич создал в ходе ново-огаревского процесса, и которые, как ему казалось, дали повод для этого «Нет, я вам все же скажу», должны стоять в «слабой позиции». Так это видится с точки зрения «Атакующего» Горбачева. А в сильной позиции в таком случае должен стоять Советский Народ, к компетентным органам которого наш герой и апеллирует со своим возмущением. Но весь фокус в том, что для товарищей, руководящих этими органами, возмущение генсека - знак: они на правильном пути, они угадали. Нет, совсем не напрасно готовились материалы к введению ЧП. Горбачев с ними, он их поддерживает. Надо ехать к нему, получать последнее добро. Ну а на случай, если он вдруг заартачится, надо подстраховаться - отключить телефоны… Чтобы только его подтолкнуть к решительным действиям.
19 августа 1991 года. Танки в Москве
Этот агрессивный поступок, разумеется, глупость, но - не беда. Беда в том, что несчастные путчисты совсем не понимали того, что гипнотизируя их разговорами о чрезвычайном положении, введение которого народ поймет, генсек загонял их в «слабую позицию», которую собирался «Атаковать» при первом удобном случае. Начальником в сильной позиции в таком случае оказывался Запад и примкнувшие к нему демократы. Как только явившиеся в Форос бестолковые спасители отечества продемонстрировали ему, что они, не обладая реально ничем, кроме вздорных бумаг, хотят подтолкнуть его к действиям, которые противоречат его принципам и Конституции (то есть - могут рассорить его с западным начальством), он возмутился. Да и как не возмутиться, если они ему почти что читают мораль, намекают (еще почтительно, но уже с позиции силы) на то, что он что-то неправильно сделал. Это что значит? А это значит, что незваные гости выступают перед нашим героем в роли начальника, пребывающего в «слабой позиции». «Повод», наконец, появился. С таким слабым начальником можно только конфликтовать, заявлять свое «Нет, я вам все же скажу» на глазах всего демократического сообщества. Какая там отключенная связь, какой телефон? И без всякого отключения есть, чем возмущаться.
Жаль, конечно, что из-за отсутствия связи нельзя немедленно начать «Демонстрацию горя», донести до всего прогрессивного человечества степень вины этих гнусных людей перед своим президентом. Но ничего, все равно очень скоро все (и демократически настроенная общественность, и западные лидеры) узнают, как эти «товарищи дмитриевы» обращаются с Михаилом Горбачевым…
В общем, все шло согласно известному нам технологическому циклу. Добрый начальник (демократы плюс Запад), поначалу введенный в заблуждение разговорами о тяжелой болезни президента СССР, вскоре увидел, что Горбачев просто «огорчен», возомнившими себя бог знает кем гекачепистами. И тогда любовь и сочувствие к нашему угнетаемому герою хлынули бурным потоком. Он даже не успел как следует возмутиться, не сумел еще толком рта раскрыть для «Нет, я вам все же скажу» (хотя и записал на видеопленку Заявления, которое после провала путча было показано по телевидению), а уже был возвышен в глазах всего человечества.
Видеообращение, которое записал Горбачев в Форосе
Правда, это уже не имело никакого значения. Почему? Для того, чтобы это понять, давайте еще раз взглянем на ход двух вышеописанных параллельных «Атак», предпринятых президентом, проследим этапы этой двойной комбинации. Для начала хитрыми пассами Михаил Сергеевич создал две группы заговорщиков («начальников в слабой позиции»). Потом скрылся в Форосе в «Ожидании повода». Среагировав на данный демократами «повод» возмущенным «Нет, я вам все же скажу», наш герой спровоцировал консерваторов (считавших, что они представляют большое начальство - Советский народ) к решительным действиям. И таким образом - получил от них «повод» для нового возмущения, сориентированного уже на другое начальство (скажем так - западническое). Это горбачевское возмущение не дошло до Москвы в виде какого-то отчетливого послания, но все знали, что, если Горби жив, он должен среагировать на действия тех, кто напал на него со «слабой позиции». Среагировать естественным горбачевским способом: после «Нет, я вам все же скажу», начать «Демонстрацию горя». Речь не о том, что все отчетливо знали, какие технологические приемы Михаил Сергеевич применяет, речь о том, что все понимали: Горбачев должен быть «огорчен».
Это - что касается самого форосского затворника. Но все дело в том, что основные события путча развернулись в Москве. На глазах всего мира столкнулись две силы, разбуженные Горбачевым в процессе двух мощных «Атак», которые он провел. Михаил Сергеевич тихо сидел в Форосе, он как бы был вынут из двойного конфликта, который затеял, и в результате произошло короткое замыкание консерваторов на демократов. Вынужденные выступить гекачеписты конфликтовали уже не с мягким президентом-генсеком, а с радикальными демократами, применявшими против них все ту же проверенную и хорошо зарекомендовавшую себя в партийных карьерных разборках «Атаку слабой позиции». Весь мир (и Советский народ и собирательный Запад) был здесь высшим начальством. Оно с интересом наблюдало, как изголодавшиеся в годы застоя карьеристы демократического типа в ответ на действия ГКЧП («начальство в слабой позиции») собрались в Белом доме (это и было «Нет, я вам все же скажу»). Сплотились и начали «Демонстрировать горе». Они так ярко его «Демонстрировали», что этого зрелища не мог спокойно вынести никто из людей, обладающих сердцем. Народ (хотя и не весь советский) вышел на улицу, Запад поддержал морально (ну, быть может, еще как-нибудь). «Неожиданное назначение» состоялось уже 21-го.
Возвращение Горбачева из Фороса
Горбачев вернулся из отпуска в действительно другую страну. В ней он был как бы иностранцем. Уже не понимал, что здесь происходит, но еще пробовал править. Это закончилось быстро.
И вот тут пора, наконец, прояснить этот странный поступок: почему все-таки Михаил Сергеевич, которого неоднократно предупреждали о возможности отстранения от власти (в частности, и Буш предупреждал), повел себя столь беспечно, если не сказать - провокативно? Уехал из Москвы перед подписанием документа, который менял самую основу государственного устройства. Дал строптивым президентам прекрасную возможность сговариваться у него за спиной. А перед самым отъездом подтолкнул (пусть и нечаянно) бедных будущих путчистов к подготовке чрезвычайных мер. В общем - запустил две параллельных и одновременных «Атаки» и тем самым инициировал взрыв. Это что - просто глупость? Или все-таки - что-то другое?
Нет, это не просто глупость. Это - буквально то, к чему человек стремился всю свою жизнь. Мы уже говорили, что к окончанию ново-огаревского процесса наш герой в тайне даже от себя самого принял некое решение, поставил перед собой какую-то цель. Мы тогда еще предположили, что это скорей всего связано с существованием в виртуальном мире деда Пантелея. Так вот теперь мы можем определенно сказать, что пред нашим героем уже тогда замаячила цель полного отождествления с дедом.
Мы ведь знаем, что Михаил Сергеевич всегда бежал из мира деда Андрея в мир деда Пантелея. Потому он и сделал столь блестящую карьеру. Все три его карьерные технологии - стремление добиться внимания и поощрения старших при помощи «Чисто политической работы», активный конфликт с миром деда Андрея в «Атаке слабой позиции» и тщательная подготовка побега в «Заезде в рай на комбайне» - это три вариации одной и той же темы: бегства в мир Пантелея Ефимовича Гопкало и утверждения себя в нем в качестве «вылитого деда». Или - «главного».
Но давайте вспомним и то, чем закончилось пребывание ребенка в прекрасном дедовском доме. Шоком от ареста товарища Гопкало это закончилось. Так вот: внук, который всерьез стремится отождествиться с дедушкой, должен добиваться для себя и ареста. А как же иначе? Какое же это, простите, отождествление с дедом, если дед посидел в тюрьме, а ты - нет? Какой же ты к чертовой матери «вылитый дед», если все только играешь в карьерные игры, а главного, того, что является венцом твоей жизни в дедовском доме, не испытал? Таким образом: подлинной вершиной карьеры нашего героя должно было стать не какое-то там генсекство или президентство, но - арест на Форосе. Пусть даже и символический, но - именно арест.
С тех пор, как Горбачев стал генеральным секретарем ЦК КПСС, он к этому шел неуклонно, ради этого тянул с настоящими реформами и запускал свои карьерные технологии, являющиеся формами бегства от реального дела. Он стремился в мир деда Пантелея, чтобы быть «вылитым дедом», чтобы отождествляться с ним. Но полного отождествления добиться никогда не удавалось. Не хватало самого главного, того, что делало тождество полным, - заключения под стражу. И вот, наконец, Михаил Сергеевич достиг своей сокровенной цели.
Назарбаев, Шушкевич, Горбачев, Ельцин, 14 ноября 1991 года.
Фото Юрия Лизунова
Я уже устал повторять: все, что связано с карьерой, относится у Горбачева к области бессознательного. Так что форосский арест был для него «неожиданным» в самом полном смысле этого слова. Все остальное - скучные детали низвержения с вершины. Но запомним: Михаил Горбачев навсегда останется единственным президентом несуществующей больше страны.
КОНЕЦ