"...как и мы...". Снова об обиженных.
30 августа. Канун дня знаний. Спускаюсь в метро на Охотном ряду, впереди -- две барышни, у первой волосы окрашены в нежнейше-зеленый цвет, за второй волочится то ли хвост, то ли шлейф, но что-то весьма рискованное. Первая, не стыдясь прохожих, вголос ревет: "Я же у нее прощения попросила, а она: "Не вижу, что вы каетесь". Народу в метро много, идём медленно, случайно оказываюсь рядом, невольно прислушиваюсь, выстраивается контекст. Зеленоволосая барышня, действительно, студентка, во время весенней сессии повздорила с преподавательницей, та назначила пересдачу на осень, а сегодня, когда барышня пришла и попросила прощения, отказала ей со словами: "Не вижу, что вы каетесь".
Судя по стилистике, преподавательница -- "наш человек", т.е. церковный.
В данном случае, меня не интересует ни степень вины барышни, ни то, в какой форме она могла попросить прощения. Вопрос о другом: что должно случиться с церковным, т.е., как минимум, время от времени твердящим молитву Господню,человеком, чтобы он брал на себя смелость судить о глубине покаяния (раскаяния, понимания) другого. Пока у меня четыре версии:
1. "Почитают, но не читают", а точнее, благоговейно твердит и не задумывается, что эта "заклинательная формула" может иметь самое непосредственное отношение к его повседневности.
2. "Немилосердный заимодавец": что-то вроде нравственной амнезии, когда человек забывает, что его не раз прощали более достойные люди за куда более тяжкие провинности (в этом и состоит, наверное, свойство достойных людей -- неизменно прощать то, чем иной поперхнется, и "не до семи..." и не "при условии..").
3. Особый род благочестивой самонадеянности, при которой позволительно допустить: "Меня-то прощали, но до такого я не опускался" (или что-нибудь в этом роде).
4. Перефразируя о. Станислава Добровольского, чудовищная "властность смиренных" -- оборотная сторона "праведной обиженности" -- почти садистическая потребность сатисфакции как проявления моей власти над миром, пусть даже сжатым до отдельной судьбы.
В связи с последним -- давняя история, почти притча. Глава религиозного издательства, специалист по моральному богословию на два месяца отстранил от работы сотрудника за то, что тот, по мнению наказующего, разговаливал с ним без должного почтения. Отстранил от работы -- значит, оставил без зарплаты. У N -- cемья, о чем отец Д., конечно, знает. Далее между ним и коллегой "нечестивца" происходит следующий диалог:
- Отец Д., а за что вы на два месяца отстранили от работы N?
-- Чтобы раскаялся.
-- А что если он раскается раньше, ведь никто же не знает, когда и как это может случиться?
-- Если раньше, тогда пусть помучается, чтобы укрепиться в раскаянии. Ему же на пользу.
(К счастью, N, очень хороший журналист, за эти два месяца нашел работу и "больше к печальникам о пользе его души" не возвращался).
... И всё же мне кажется, что оскорбленное чувство -- религиозное, корпоративное, сословное, любое -- не имеет ничего общего с реальной болью. Различие здесь проходит по линии силы-слабости. Боль плачет, истончает душу до бессилия, просит о милости, оскорбленность, напротив, решительная, энергична и требует возмездия. Наверное, мало, что сравнится в разрушительности с "оскорбленным в своем праве" человеком, жаждущим восстановления "должного порядка".
Судя по стилистике, преподавательница -- "наш человек", т.е. церковный.
В данном случае, меня не интересует ни степень вины барышни, ни то, в какой форме она могла попросить прощения. Вопрос о другом: что должно случиться с церковным, т.е., как минимум, время от времени твердящим молитву Господню,человеком, чтобы он брал на себя смелость судить о глубине покаяния (раскаяния, понимания) другого. Пока у меня четыре версии:
1. "Почитают, но не читают", а точнее, благоговейно твердит и не задумывается, что эта "заклинательная формула" может иметь самое непосредственное отношение к его повседневности.
2. "Немилосердный заимодавец": что-то вроде нравственной амнезии, когда человек забывает, что его не раз прощали более достойные люди за куда более тяжкие провинности (в этом и состоит, наверное, свойство достойных людей -- неизменно прощать то, чем иной поперхнется, и "не до семи..." и не "при условии..").
3. Особый род благочестивой самонадеянности, при которой позволительно допустить: "Меня-то прощали, но до такого я не опускался" (или что-нибудь в этом роде).
4. Перефразируя о. Станислава Добровольского, чудовищная "властность смиренных" -- оборотная сторона "праведной обиженности" -- почти садистическая потребность сатисфакции как проявления моей власти над миром, пусть даже сжатым до отдельной судьбы.
В связи с последним -- давняя история, почти притча. Глава религиозного издательства, специалист по моральному богословию на два месяца отстранил от работы сотрудника за то, что тот, по мнению наказующего, разговаливал с ним без должного почтения. Отстранил от работы -- значит, оставил без зарплаты. У N -- cемья, о чем отец Д., конечно, знает. Далее между ним и коллегой "нечестивца" происходит следующий диалог:
- Отец Д., а за что вы на два месяца отстранили от работы N?
-- Чтобы раскаялся.
-- А что если он раскается раньше, ведь никто же не знает, когда и как это может случиться?
-- Если раньше, тогда пусть помучается, чтобы укрепиться в раскаянии. Ему же на пользу.
(К счастью, N, очень хороший журналист, за эти два месяца нашел работу и "больше к печальникам о пользе его души" не возвращался).
... И всё же мне кажется, что оскорбленное чувство -- религиозное, корпоративное, сословное, любое -- не имеет ничего общего с реальной болью. Различие здесь проходит по линии силы-слабости. Боль плачет, истончает душу до бессилия, просит о милости, оскорбленность, напротив, решительная, энергична и требует возмездия. Наверное, мало, что сравнится в разрушительности с "оскорбленным в своем праве" человеком, жаждущим восстановления "должного порядка".