К 7 ноября
Мое отношение к присно поминаемому СССР будет понятно из незначительного, но произведшего на меня огромное впечатление эпизода, который произошел году в 1980-1982-м.
Работая недалеко от Центрального Телеграфа на Тверской, я зашел туда по какому-то делу.
Стоя в очереди к кассе, я заметил двух маленьких опрятных старичков - мужа и жену, которые как-то уж очень бестолково, беспомощно и долго переминались у телеграфной стойки. Старички были исключительно почтенного и порядочного вида, явно всю жизнь честно проработали, лет им было обоим сильно за 60.
Что-то было необычное, что-то странное в этих людях. Приглядевшись и прислушавшись к их разговорам друг с другом и с гавкающей телеграфистской, я постепенно понял, что оба охвачены смертным страхом.
А что случилось?
Да ничего особенного.
Они всего лишь пришли отправить телеграмму сыну-эмигранту в Нью-Йорк.
Они принесли готовый текст на бланке, но там в последний момент понадобилось приписать что-то еще по-английски, или, может быть, не по-английски, но латинскими буквами. Если они и знали латинские буквы, то в этот день забыли от ужаса.
Я предложил помочь и до самой смерти не забуду, как они на меня посмотрели, - как будто я сейчас покажу удостоверение, предложу "пройти" и объявлю, что они арестованы.
Никогда ни до, ни после этого случая беспредельная дьявольская мерзость "совка" не представала передо мной с такой неоспоримой ясностью.
Работая недалеко от Центрального Телеграфа на Тверской, я зашел туда по какому-то делу.
Стоя в очереди к кассе, я заметил двух маленьких опрятных старичков - мужа и жену, которые как-то уж очень бестолково, беспомощно и долго переминались у телеграфной стойки. Старички были исключительно почтенного и порядочного вида, явно всю жизнь честно проработали, лет им было обоим сильно за 60.
Что-то было необычное, что-то странное в этих людях. Приглядевшись и прислушавшись к их разговорам друг с другом и с гавкающей телеграфистской, я постепенно понял, что оба охвачены смертным страхом.
А что случилось?
Да ничего особенного.
Они всего лишь пришли отправить телеграмму сыну-эмигранту в Нью-Йорк.
Они принесли готовый текст на бланке, но там в последний момент понадобилось приписать что-то еще по-английски, или, может быть, не по-английски, но латинскими буквами. Если они и знали латинские буквы, то в этот день забыли от ужаса.
Я предложил помочь и до самой смерти не забуду, как они на меня посмотрели, - как будто я сейчас покажу удостоверение, предложу "пройти" и объявлю, что они арестованы.
Никогда ни до, ни после этого случая беспредельная дьявольская мерзость "совка" не представала передо мной с такой неоспоримой ясностью.