(no subject)
В Щёкино мы жили на удивление хорошо. Или это только мне так казалось?
Через пару недель после нашего приезда папа принёс лобастого трёхмесячного щенка. Это была Дези: мама - немецкая овчарка, папа - волк. Жизнь моя наполнилась восторгом: у меня есть собака!
Меня Дези любила, деда уважала и обожала спать, привалившись к его ногам, мама её кормила, но слушалась эта псина только отца. Росла Дэзи стремительно, и скоро мы перестали запирать входную дверь. Она впускала всех, любых, а потом просто ложилась на пороге... Если чужой пытался выйти, а отца не было дома, чтобы дать команду, в горле её начинало клокотать (она никогда не лаяла), и обнажались клыки. Ни я, ни мама, ни дед не могли сдвинуть её с места.
К нам перестали ходить соседи. Все разговоры велись теперь через порог или на лестничной площадке. Скидок на возраст Дэзи не делала, хотя на улице была вполне добродушна. Если только ей не казалось, что кто-то собрался проявить агрессию.
Дезьку в посёлке боялись, но истинная слава пришла к ней после того, как в нашу пустую квартиру (папа на работе, дед на улице, мама у соседки, а я в школе) - зашла цыганка. Юбок на цыганке было много - осталась одна. Когда с улицы вернулся дед, цыганка сидела, поджав ноги, на столе в большой комнате, и тихо выла... Папа приходил с работы очень поздно, и за это время на нашей лестничной площадке перебывал кажется весь посёлок. А Дэзи мирно спала на пороге. (Все юбки Дезька утащила на своё "место" и отказалась отдавать даже папе).
Так мы и жили. Папа пропадал на стройке, дед мастерил мебель. Квартира была пустая и дед сбил топчаны моим родителям и себе, сделал столы в комнату и в кухню, табуреты и даже деревянное полукресло для отца. В руках у него всё "горело".
Я спал в чулане с маленьким окошком на купленной (!) раскладушке. Кто не знает: это были два Х-образных соединённых основания с натянутой (когда Х раздвигался) парусиной. Когда "кровать" раздвигалась, я залезал в неё с торца. Дед спал в маленькой 5-метровой комнате, папа с мамой в большой (метров 12). В кухне зимой жили в клетке куры.
С первого сентября 1949-го я пошёл в третий класс Яснополянской средней школы. Той самой школы, которую граф Лев Николаевич Толстой построил когда-то для деревенских детей. Своих детей, хоть и деревенских. В Ясной Поляне в том, что дети были его, никогда не было никаких сомнений. Граф был большой "ходок", как говорили тогда. По теперешнему - ёбарь. Бедная Софья Андреевна! Кстати, портреты всех первых учеников висели в коридоре на втором этаже школы. Сходство с графом было несомненным. Ну, просто "зеркало русской революции".
В школу нас, детей зэков, возили на ГАЗовской "санитарке". Дверь снаружи запирали на висячий замок. В кабину садился конвоир. Детей "вольняшек" возили отдельно.
Отношение в школе было соответствующее: нас почти не вызывали, но отметки ставили. И даже хорошие.
Женщин, жён расконвоированных зэков - ИТР, по воскресеньям возили на рынок в Мценск. Их сажали в открытый кузов грузовика (при любой погоде и в любое время года, правда разрешалось от поездки отказаться), по углам четыре конвоира, в кабине сержант. Когда приезжали в Мценск, конвойным покупались семечки, и бабы расползались по базару. Через пару часов обратно, таким же макаром.
Тогда же у меня появился шрам на правой щеке. Бежал я возле наших сараев за домом, споткнулся и упал лицом на разбитую бутылку. Осколок стекла вошёл мне в правую щёку и практически отрезал её вместе с нижним веком. Было воскресенье. Отец на работе, мама в Мценске, дома только дед. Пока нашлась машина и конвойный, я потерял довольно много крови и чуть не потерял болтавшуюся "на ниточке" щёку. Меня отвезли в Яснополянскую больницу, и там женщина-хирург Галина Николаевна спасла мне глаз и пришила щёку. Но шов получился не "косметический" - не было тонкой иглы. Когда на следующий день привезли маму (отца не пустили), я выбежал ей навстречу с криком: "Мамочка, глаз цел!"
Там же, в Щёкино, я впервые самостоятельно сел за руль и "угнал" машину. Где-то недалеко от нашего дома жил водитель грузовика ГАЗ-51. Он приехал на обед, а я насажал полный кузов детворы, с помощью согнутой проволочки завёл мотор и не спеша поехал вокруг наших домов. Машину я вёл стоя, мелок был. На втором круге появился водила, но догнать машину не мог - мы ехали быстрее, чем он бежал. Когда мы остановились, бить меня он не стал. Только матерился...
Вечером отец надрал мне уши, но не сильно, и отчего-то долго хохотал, уже лёжа с мамой в постели.
---
Учить меня водить папа начал сразу, когда вернулся с войны. За ним была "закреплена" машина. Водителей он не признавал. Водил всегда сам.
В 1946-ом у него была "эмка". На ночь папа оставлял машину во дворе, под окном. Каждое утро я вставал раньше папы, шёл во двор и прогревал мотор. Зимой (а зимы были морозные) это превращалось в сложную процедуру. Антифриза не было. Это у немцев на фронте, рассказывал отец, был антифриз. Ездили на воде. Вечером воду сливали.
В декабре 1946-го мне было чуть больше семи. Хилый и мелкий, я должен был заправить и запустить паяльную лампу, разогреть картер двигателя, после чего снять с плиты железный кувшин (кувшин был в половину моего роста), залезть на бампер, залить воду в радиатор и запустить двигатель. Потом я шёл к папе и докладывал: "Товарищ майор, машина готова!"
Мама кричала и плакала, что я "обварюсь" (в семье был прецедент: совсем маленьким, ещё до войны, "обварился" мой старший двоюродный брат Владик), но отец был неумолим: "Пусть растёт мужиком!" Мама, наверное настояла бы, но папу неожиданно поддержал дедушка, а его авторитет был непререкаем. Маме оставалось только плакать и втихаря снимать с плиты кувшин с кипящей водой.
Google Map