Дмитревский Владимир Иванович. Бей, барабан! Часть 1
Ольга Цыбенко начала оцифровку биографической книги Владимира Ивановича Дмитревского, близкого друга И. А. Ефремова.
Часть первая
Федяшовские индейцы
Глава 1
Делавары и красноармейцы
Куст бузины, разросшийся на самом краю оврага, вдруг зашевелился. Гроздья мелких красных ягод запрыгали вверх и вниз.
Перья головного убора Андрюши защекотали мой висок.
- Они… Минги, - выдохнул Андрюша мне в ухо.
Я еще раз осмотрел расположение нашей засады.
Делавары полукольцом охватывали овраг. Рядом со мной, раскинув длинные тонкие ноги, лежал великий вождь Рысь - Андрюша Устинович. В руке он стискивал томагавк. Немного правее, уткнув круглое лицо с черными и оранжевыми спиралями на щеках - боевая татуировка - в корни наполовину вывороченного из земли пня, притаился воин Ястребиный Клюв, или, иначе, Валька Федоров. Он поклялся, что принесет сегодня скальп Одноглазого Лиса - главного вождя ирокезов. Ох, и здоров же Валька врать! Быков справится с ним одним пальчиком. Дальше, в черемухе, засел великий вождь Быстроногий Олень - Колька Давыдов - и еще семь храбрейших воинов нашего племени. Стоит только ирокезам выползти из оврага, - а другой дороги у них нет, глубокий сырой овраг обрывает тропу, вьющуюся от самой Федяшовки, мимо овсяного поля, к окраине нашего парка, - и десятки стрел со свистом соскользнут с тетивы луков и понесут им гибель.
А куст бузины опять шевелится. Вот пригнулись к самой земле нижние толстые его ветки, мелькнула чья-то рука, розовый рукав рубашки. И прежде чем я успел опомниться и издать условный клич: «Хей-о хо!» - небольшая фигурка в розовой рубахе, повиснув на пружинящих ветках куста, выпрыгивает из оврага.
- Сам Одноглазый Лис, - шепчет Андрюша, торопливо поднимаясь на одно колено.
Да, конечно, это сам Федька Быков. У него крутые, как у взрослого, плечи, рубаха распахнута до самого пупа, картузишко сбит на затылок.
- Ээ-эй, приютские!.. Много вас на фунт сушеных?! Выходи, что ли, там! - Кричит он и неторопливо подсучивает кулак на левой руке.
Всем известно, что Федька левша и кулак у него - как свинчатка. Поэтому-то с ним так трудно драться.
- Будем выходить? - осведомился Андрюша.
- Пойдем.
Я поднялся с земли и выпрыгнул из-за кустов. Андрюша за мной. Что же касается Вальки Федорова, то он сделал вид, что заснул: уложил свою толстую щеку на корень и из всех сил зажмурил глаза. Он даже всхрапнул разок, или, быть может, это веточка хрустнула под моими ногами.
Увидя нас, Быков вытаращил свои зеленоватые, веселые, но какие-то беспощадные глаза.
- Ух ты! В перьях, и морды размалеваны! - изумленно заорал он. - Смотри, ребята, какая у приютских мода пошла!
Из оврага точно горохом выстрелило: так и посыпались федяшовские ребята, которых мы с недавних пор стали называть ирокезами или презренными мингами, хотя сами они об этом, конечно, ничего не знали.
Пять, шесть, семь… Ого, восемь человек! Они сгрудились чуть позади Федьки, рассматривали меня и Андрюшу Устиновича, как будто бы мы были не живые, а нарисованные на картинке, и громко хохотали.
Но уже из густых зарослей черемухи метнулся сам Быстроногий Олень и с ним семь наших воинов. Получалось то ж на то ж.
- Еще с перьями! Точь-в- точь на птичьем дворе! Ну хоть лопни! - заливаясь смехом и хлопая себя по ляжке, выкрикивал Федька Быков.
Своими зеленоватыми глазами он рыскнул в сторону Быстроногого Оленя - самого сильного из всех детдомовских ребят - и, шагнув к нам навстречу и широко ухмыльнувшись, спросил Андрюшу:
- Какого петуха ощипал?.. Али селезня? - И довольно сильно дернул за роскошный хвост из перьев, спадавший на спину великого вождя Рыси.
Этого вождь никак не мог стерпеть. Щеки его покраснели, ноздри короткого вздернутого носа раздулись, и он, длинноногий, узкоплечий и совершенно бесстрашный - надвинулся на Федьку.
- Чего хватаешься?
- Ну как есть петух. Отступись-ка…
Грязная ладонь Федьки уперлась в грудь Андрюше, и тот, словно сдунутый ветром, отлетел шага на три в сторону и, уронив томагавк, замахал руками, стараясь удержаться на ногах.
- Чего толкаешься? - спросил я Федьку, сжимая кулаки.
- Это ты меня спрашиваешь?
- А может, тебя и спросить нельзя?
- Можно, - лениво ответил Федька. - Вот захотелось толкнуть, я и толкнул. Тебе понятно?
Надо было сразу же из всех сил толкнуть Федьку в грудь, толкнуть так, чтобы «с копыт долой». А потом будь, что будет! Но я слишком долго собирался. И вот Федька расслабил свою мускулатуру и презрительно спросил:
Ты, что ли, у них главный?
- А что?
- А то, что сильно я тебя жалею, что ты на свет народился.
- Ты себя наперед пожалей.
Федька растянул в улыбке потрескавшиеся губы.
- А ну, скидывай свои перья да становись на кулачках биться.
- Давай со мной! - крикнул Коля Давыдов и, чуть отстранив меня плечом, стал прямо против Федьки.
Федька окинул его с ног до головы оценивающим и по-прежнему беспощадным взглядом.
Они, конечно, слышали друг о друге: вожак федяшовских ребят - Федька Быков и Коля Давыдов, недавно переведенный к нам из лаптевского детского дома. Но вот так - лицом к лицу - они встретились впервые.
- Можно и с тобой, - согласился Федька, отступая на полшага, чтобы удобнее было размахнуться.
Быстроногий Олень одним движением сдернул головной убор и сунул мне в руки.
- Подержи, Митька.
Делавары и их противники, прижимаясь друг к другу, плотно окружили готовившихся к бою вождей.
- Сними с него скальп, Быстроногий Олень! - мстительно выкрикнул вождь Рысь.
- Ладно, - улыбнулся Коля.
И вожди неотвратимо двинулись друг на друга.
Вдруг точно из-под земли вырос воин Белая Сова - беловолосый и круглоглазый Санька Фуллер и благим матом заорал:
- Ребята! Бросайте все!.. К нам приехали красноармейцы… И пушки привезли… Святой крест, не вру!
- Не врешь? - переспросил Давыдов, разжимая кулаки и отворачиваясь от Федьки Быкова.
-А чего мне врать? - обиделся Саня Фуллер. - Я из всех сил торопился, а ты - «не врешь»…
- Тогда побежали! - крикнул Коля Давыдов.
- Эх, вот бы и нам с вами, - завистливо пробормотал Федька Быков.
Существовал неписаный, но нерушимый закон - федяшовские ребята никогда не заходили на территорию, занятую «приютскими», а мы кружным путем обходили деревню.
- Потом придете - из-за ограды поглядите. Я маме скажу, она не рассердится, - пообещал я.
- Скорее, - дернул меня за рукав Коля.
- Бежим.
И мы помчались, стиснув зубы, из всех сил работая согнутыми в локтях руками, по узкой тропинке, завивающейся вокруг кустов, потом мимо темно-зеленого пруда, наконец по длинной липовой аллее, по шуршащей дорожке увядших листьев, до самого дома.
Дом - белый двухэтажный, с четырьмя толстыми колоннами, подпирающими балкон второго этажа, - выдвигался из гущи старого липового парка.
Еще год назад в доме жила низенькая полная старушка с трясущимися румяными щечками. Все звали ее барыней и, наверное, по привычке низко кланялись при встрече. В двадцати трех комнатах дома - подумать только! - жила эта самая старушка со взрослой дочерью и двумя жирными коротконогими собачками.
А потом приехала моя мама. Старушка с дочерью, собачками, дюжиной чемоданов и узлов быстро погрузилась на обыкновенную крестьянскую телегу и куда-то уехала.
В дом, который стал называться федяшовским детским домом Тулунаробраза, стали привозить мальчишек и девчонок из какого-то распределителя. Они были закутаны в тряпье, худые и очень голодные. Раньше их называли жалобным словом «сироты», но привозивший их представитель Унаробраза - высокий дядя в военной фуражке и в желтых глянцевых крагах - приказал называть их «детьми революции». Большинство было малоинтересной мелюзгой, но некоторые из детей революции оказались моими сверстниками. Крепче всех я сдружился с Колькой Давыдовым и Андрюшей Устиновичем - сыном назначенной в наш дом фельдшерицы.
Когда мы подбежали к дому, то сразу же убедились, что Санька Фуллер ни чуточки не соврал.
За домом, где в виде буквы «П» располагались конюшни, каретный сарай, птичник, погреба и кирпичное здание с непонятным названием «людская», было полным-полно чужих, одетых в шинели и вооруженных винтовками людей. Они громко переговаривались, поили лошадей и с видимым удовольствием возились со всей нашей мелюзгой, как горох высыпавшей из дома, несмотря на строжайшее запрещение дежурной воспитательницы - Лидии Алексеевны.
Тут мы увидели пушки. Их было шесть штук, и столько же ящиков со снарядами.
Стояли тут еще и какие-то невиданные машины на колесах: черные, овальной формы, с дымящимися трубами. От них тянулся приятный запах вареной капусты и баранины.
- Наверное, это бомбометы, - высказал предположение Андрюша.
- Ну и дурак, - спокойно возразил Давыдов. - Это полевые кухни.
Андрюша начал яростно возражать, но Колька только рукой махнул.
- Пойдем послушаем, о чем говорят с твоей матерью красные командиры, - торопил он меня, кося голубым глазом. Он откуда-то узнал, что командиры пошли к моей маме.
Мы обежали вокруг дома. На балконе, увитом лозами дикого винограда, стояла моя мать, как всегда прямая и подтянутая, в вязаной кофте василькового цвета, и два незнакомых военных.
Один из них, бледный и худой, в длинной шинели и странной шапке с красной звездой и высоким шишаком, похожей на богатырский шлем, стоял рядом с мамой и, опершись одной рукой на баллюстраду, другой показывал куда-то вдаль, в сторону станции. У него были небольшие черные усы и очень строгое выражение лица.
Рыжебородый, с глазами еще более синими, чем у Кольки, в потертой кожаной куртке и таком же картузе со звездочкой, проворно скручивал «козью ножку».
- В кожанке, наверное, комиссар, - шепнул мне Давыдов, и мы, шмыгнув в двери, галопом проскакали по лестнице и, как по льду, проехались по натертому паркету длинного зала.
- Ты иди первым, - сказал Быстроногий Олень, подтолкнув меня к двери, выходящей из зала на террасу.
Я взялся за медную ручку и осторожно потянул ее на себя, стараясь, чтобы дверь приоткрылась бесшумно.
Как бы не так! Дверь заблеяла, словно старая коза, и мама немедленно повернулась в нашу сторону.
Обратившись к командиру в шинели, она сказала:
- Это мои старшие.
Затем к нам:
- Вам здесь делать совершенно нечего.
Но тут вмешался командир в кожаной куртке с рыжей курчавой бородой.
- Не гоните их, Софья Александровна. Пусть узнают что к чему. Ведь совсем взрослые ребята!
И, обхватив меня и Кольку Давыдова за плечи, на мгновение прижал к своей старой кожаной куртке. Она пахла кожей, махорочным дымом и, как мне показалось, порохом.
- Так вот, Софья Александровна, - сказал командир в шинели, - как я вам уже докладывал, деникинцы вчера на рассвете захватили Орел.
Меня точно ткнули кулаком в сердце. Орел был в ста восьмидесяти верстах от Тулы. Значит, Деникин находится теперь где-то совсем близко от нас. Я заметил, как побледнел Колька Давыдов. Его отец был расстрелян по приказу Деникина.
- Я все понимаю, - сказала мама и как-то беспомощно развела руками. - Но и вы, товарищ Прошин, поймите. У меня двести двадцать детей. Скученность страшная. Мальчики спят по двое на топчане. Слава богу, никто еще не заболел тифом. Я считаю это каким-то чудом. А если я выделю вам две спальни в нижнем этаже и «людскую», вы представляете, что у нас будет? И как посмотрит на это Унаробраз!
- С Унаробразом все согласовано, - вмешался комиссар в кожаной тужурке. - У меня здесь, - он хлопнул широкой сильной ладонью по полевой сумке, - сильнейший мандат. Но дело-то не в мандате, Софья Александровна, - нам этих вот хлопцев защищать надобно. - Он провел ладонью по моим коротко остриженным волосам. - От больших бед защищать. В этом и состоит главная оперативная задача.
- А ваши пушки? А если начнется канонада? - не сдавалась мама.
- Так мы же батарею около дома размещать не намерены. Для укрытия орудий мы подходящее местечко уже присмотрели, - высоким голосом сказал Прошин и, махнув рукою куда-то в сторону Старого яра, добавил: - Там их и упрячем.
И тут мне пришла в голову очень важная мысль.
Наш дом венчала маленькая шестигранная башенка, формой напоминающая большой колокол. Поднявшись по винтовой лесенке в единственную ее комнатку с шестью окнами, смотревшими на все стороны света, мы вели наблюдение за вражескими племенами ирокезов и арапахов - ребятами из Федяшова и Руднева. Оттуда просматривалась вся округа.
- Одно из ваших орудий надо установить на башне, - торопливо предложил я. - Во-первых, оттуда все кругом видно, а во-вторых, стрелять сверху удобнее и можно во все стороны.
- А насчет наших спален вы не беспокойтесь. Мы потеснимся. Составим, например, два топчана и спать ляжем поперек впятером. Очень просто! - хриплым от волнения голосом заявил Коля Давыдов.
Комиссар посмотрел на Прошина и кивнул головой.
-Разумная мысль. Башню в случае необходимости превращаем в командный пункт. Пушку туда, пожалуй, поднимать не стоит… А за то, что обещаете потесниться, вам, ребята, наше красноармейское спасибо.
Мама хотела что-то сказать, но только покачала головой.
- Значит, договорились по всем статьям, Софья Александровна, - продолжал комиссар. - Давайте команду по своей линии, и приступим к размещению. А мы с командиром в долгу не останемся…Как у вас с топливом на зиму?
- Заготовляем. Своими силами. Лес прямо за парком. Только с транспортом плохо. Лошадь у нас одна.
- В этом поможем, - сказал комиссар и коротко рубанул ладонью воздух. - Можете не сомневаться. И знаешь что, Прошин? Ребят надо подкормить. Худые они больно. Я проведу с бойцами митинг. Кое-что выделим.
Мама улыбнулась, и лицо ее сразу стало молодым и очень добрым.
- Ну, спасибо вам, товарищи, - сказала она, протянув руку Прошину, а затем и комиссару. - С питанием у нас действительно совсем плохо - капуста и просяная мука. Клянчишь, клянчишь в отделе снабжения, и все завтраками кормят.
Мы сошли с террасы и пошли по залу.
- Видать, неплохая жизнь у здешних помещиков была, - сказал комиссар, останавливаясь перед портретом толстого старика с белыми завитыми волосами в синем, расшитом золотом мундире. Старик, прищурив левый глаз, смотрел на комиссара правым, выпученным и огромным. - Не нравится лупоглазому нынешняя жизнь. Небось тоже Деникина дожидается. А зал-то какой огромный! Вы бы, ребята, театр, что ли, организовали. В той стороне - сцена, а здесь публику посадите… Ты как считаешь, Прошин?
Командир шел рядом с мамой, бряцая шпорами на стоптанных сапогах.
Услышав слова комиссара, он улыбнулся, как девочка, и мечтательно сказал:
- Вот бы «Разбойников» Шиллера поставить. Такая пьеса… Ну просто берет тебя за самое горло и душит, пока слеза сама не потечет. Я ее в Пензе один раз видел!
- Слушай, парень, - сказал комиссар, взяв меня за плечо. Отведи-ка ты меня на эту самую башню, и мы решим что к чему.
Я тут же послал Андрюшу к нашему завхозу за ключом от башни.
Мы поднялись на чердак, где как раз тетя Маруся и Лиза снимали с веревок белье. Я обратил внимание на поразительное количество заплат, украшавших штаны и рубашки. Когда одежда надета на человека, заплаты как-то менее заметны. А сейчас их точно выставили на осмотр.
Ключ, вставленный в замок башенной двери, долго не хотел поворачиваться, хотя мы трое - Андрюша, Коля и я - поочередно пробовали на нем силу своих пальцев.
Потом за дело взялся комиссар. В замке что-то лязгнуло, и ключ сразу же повернулся.
-Вы, видать, очень сильный! - с уважением сказал Коля Давыдов. - Мы вот каждый день гирьки поднимаем, чтобы силы набраться, а он, проклятый, все равно не поворачивается, пока не вставишь гвоздь. А вы только взялись за него - и готово.
- Я в кузне работал молотобойцем, коротко ответил комиссар и, навалившись на узкую, обшитую железом дверку, легко распахнул ее.
Мы поднялись по скрипучей, закрученной штопором лесенке на самый верх и вошли в башенную комнату. Комиссар оглянулся по сторонам.
- Действительно, все как на ладони! - воскликнул он и, подойдя к окну, выходящему на юго-запад, снял свой кожаный картуз.
Тут я по-настоящему разглядел комиссара. Был он не очень высок ростом, но плечи распирали потертую кожаную тужурку, а грудь, выпуклая, крест-накрест перетянутая двумя желтыми ремнями, была необыкновенно широкой. На красновато-коричневом лице его смеялись синие глаза. Вероятно, именно так выглядел победитель страшного Чернозуба викинг Эрик Светлоокий, о котором мы с Андрюшей недавно прочли толстую книгу.
Комиссар отошел от окна и посмотрел, куда бы пристроить картуз. Все стены и подоконники были покрыты толстым слоем пыли. Комиссар быстрым движением надел картуз с красной звездочкой на голову покрасневшего от удовольствия Давыдова, а сам, совершенно по-индейски, присел на корточки, достал из кармана кисет и клочок газетной бумаги. Его сильные пальцы мгновенно скрутили «козью ножку», из кисета на ладонь он высыпал немного махорки, похожей на гречневую крупу, не уронив ни одной крошки, пересыпал ее в раструб «козьей ножки», аккуратно заделал отверстие и закурил.
- А почему вы трубку не курите? - Спросил Андрюша, недавно слепивший из глины настоящую индейскую трубку мира, которую мы в особых случаях набивали сушеными березовыми листьями и курили, испытывая невыносимое щекотанье в горле.
- Комиссар изумленно уставился на Устиновича.
- Трубку? Не знаю… А ты разве трубку куришь? - спросил он с лукавой усмешкой и даже подмигнул мне и Давыдову, как сообщникам.
- Конечно, трубку, - сдвигая брови, сказал Андрюша. - И Митя и Коля - все курят трубку. - И тут же быстро пояснил: - Не все время, а на совете великих вождей.
- У вас и такой есть? - спросил комиссар.
Я объяснил, что так как мы с самой весны играем в индейцев и объединились для этого в славное племя делаваров, то уж, конечно, обойтись без совета вождей совершенно невозможно.
- Так, так… Значит, что-то вроде штаба…- протянул комиссар. - И вы все трое входите в этот … как его …великий совет?
- А как же, - сказал я. Все мы великие вожди. Я - Большой Змей, Колька - Быстроногий Олень, а он, - я ткнул пальцем в сторону Андрюши, - великий вождь Рысь.
- А вы никогда не играли в индейцев? - неожиданно спросил Андрюша, тронув комиссара за локоть.
- В индейцев? Да нет, не приходилось. Я, понимаете ли, ребята, о них ничего не знал. Играл, понятно, в «казаков-разбойников», в «сыщиков», но только до того, как на завод пошел. А там уж и некогда было. Подпольщики стали давать кое-какие поручения: листовки за пазухой пронести или, когда они собрания свои проводили, посмотреть, нет ли поблизости фараонов - так мы городовых звали…А в тысяча девятьсот двенадцатом году меня уже в партию большевистскую приняли.
- Значит, вы уже старый? - спросил Андрюша, сосредоточенно разглядывая квадратную, точно из бронзы отлитую бороду комиссара.
- Я же тебе говорил, что он в большевиках… - зашипел мне в самое ухо Давыдов, хотя ничего подобного он никогда раньше не говорил. И громко: - Мой отец тоже был партийным, только его расстреляли по приказу самого Деникина. Совсем недавно. Месяца два назад. Мне дядя Филипп письмо об этом прислал. Он тоже в Красной Армии сражается…
- Вот что! - Комиссар стремительно повернулся к Давыдову. - Ну, не робей, малый… Сиротами при Советской власти никто ходить не будет, а с царскими генералами рассчитаемся. За все рассчитаемся.
Он протянул руку, будто намереваясь потрепать Давыдова по щеке, но, видно, раздумал и только поправил на на вихрастой Колькиной голове свой кожаный картуз.
- И ты коммунаром будешь. Обязательно, - сказал он с такой убежденностью и теплотой в голосе, что мне стало обидно, что мой отец никогда не сражался против Деникина в полках Красной Армии, а преспокойно служит себе в Туле в каком-то учреждении.
И, странное дело, комиссар словно заглянул в мою душу и сразу понял, что в ней происходит.
Поочередно посмотрев на нас внезапно просветлевшими глазами, он пружинисто поднялся, аккуратно притиснул толстой подошвой сапога недокуренную «козью ножку» и бросил коротко, как приказ:
- Все вы коммунарами будете, иначе и представить себе невозможно.
Андрюша, волнуясь и гордясь, вскинул голову, а Давыдов так посмотрел на меня, что я без слов понял: «Вот это человек, Митька!»
А комиссар совсем будничным голосом проворчал: - Хоть бы скамейки какие сделали! Ни сесть ни лечь… Как же это вы свои великие советы проводите?
- На корточках. У индейцев скамеек не бывает, - охотно разъяснил Андрюша.
Комиссар крякнул и вновь опустился на корточки.
- Колени что-то ломит. И впрямь, должно быть, старость. Двадцать восьмой год пошел… А тебе сколько? - спросил он Андрюшу.
- Скоро двенадцать, - смущенно ответил великий вождь Рысь.
- Ну. А тебе?
- Уже двенадцать, - сказал я. - А Коля на год старше.
- На год и два месяца я тебя старше, - сипловатым баском уточнил Давыдов.
- Вот я и говорю, - вполне взрослые ребята. А заведующая - твоя мать, кажется? - все вас за детей считает. Тут, конечно, ничего поделать нельзя. Служба у нее такая. Но я к вам серьезный разговор имею…
Мы трое опустились на корточки возле комиссара и восхищенно смотрели ему в рот.
- В общем, положение на фронтах создалось, ребята, тяжелое. Вот смотрите…
Комиссар достал из кармана карандаш с револьверной гильзой вместо наконечника. Эти -то патроном он и начертил прямо на пыли контуры карты России. Потом вывел большой кружок - Москву и поменьше - Тулу. И со всех сторон нацелил на эти кружки свирепые стрелы. Белые развивали наступление со стороны Орла и от Воронежа, стремясь захлестнуть петлей и задушить Москву. Комиссар бросил карандаш на пол и, опершись ладонями о колени, спросил:
- Что нужно делать?
Мы посмотрели друг на друга.
- Никак нельзя белой сволочи Москву отдавать! - едва слышно выдохнул Давыдов.
- Правильно сказал - никак нельзя. Вот и не отдадим! И к Туле их не подпустим! Ведь Тула - красная кузница революции… Не видать им Тулы! - угрожающе закричал комиссар, да так громко, что испугались воробьи и заметались под крышей башни. - Теперь вам понятно, ребята, почему сюда прислана наша батарея и почему, следовательно, вам придется потесниться? - уже спокойно продолжал комиссар.
- Конечно, понятно, товарищ комиссар. Мы и сам так думали, - ответил я , стараясь как можно отчетливее и тверже произнести каждое слово.
- А вы называйте меня как-нибудь проще… Ну, скажем, дядей Иваном…
- Никак невозможно, товарищ комиссар… Уж вы разрешите называть вас товарищем комиссаром, - умоляюще сказал Колька.
- Ладно! Комиссаром так комиссаром. Суть, как говорится, не в названии… Я от вас настоящего дела требовать буду.
Мы сразу же вскочили на ноги. Пойти в разведку? Или, может, проникнуть в тыл к Деникину и достать комиссару важные сведения? Или научиться заряжать орудия и стрелять из них?
Я так и сказал комиссару, что мы на все согласны и на все готовы.
- В тыл к белякам - это мы еще подождем, - протянул комиссар, пощипывая бороду. - Понадобится - тогда и обсудим. Из орудий стрелять, да так, чтобы не в небо, а в определенную цель, научиться надо. А вы пока на своем великом индейском совете продумайте и решите, какую помощь можно оказать нашим красноармейцам. Ну, скажем, концерт бы для них разыграть, книги выдавать, если таковые у вас имеются. Есть среди бойцов и неграмотные. Им письма домой написать… Тут уйма всякого дела найдется. Подумайте получше, со мной посоветуйтесь и … полным ходом… Ясно?
-Ясно, товарищ комиссар, гаркнули мы в один голос, вытягиваясь в струнку и сурово хмуря брови.
- Тогда все, ребята…
Он снял свой картуз с головы Давыдова, провел пятерней снизу вверх по растрепавшимся густым волосам и надел его, сбив чуть на правую сторону.
- Действуйте, молодые коммунары!
…Эту ночь я спал плохо. Мама дважды подходила ко мне и прикладывала ласковую ладонь к моему лбу.
- Уж не простудился ли ты, Митюша? Вчера целый день бегал в расстегнутой курточке… Давай-ка померяем температуру.
- Мамочка, я совершенно, ну совершенно здоров.
- Почему же ты не спишь?
- Я думаю, мамочка.
Тут она улыбнулась. Я почти не различал ее лица, так как коптилка стояла на полочке у самых дверей и огонек был так мал, что едва вырывал из тьмы маленький кружок обоев. Но я знал, что мама улыбается.
О чем же ты думаешь, Митя?
Ах, если б я мог ответить ей так же ясно и коротко, как отвечаешь таблицу умножения! Скажем, пятью восемь - сорок.
А тут… Я думал о комиссаре - первом большевике, которого я увидел в своей жизни… И о том, что он назвал нас молодыми коммунарами. А какие они - молодые коммунары? Что они должны делать?.. И как быть теперь с индейцами? Может ли быть молодой коммунар Большим Змеем - великим вождем делаваров? И захотят ли наши ребята и девочки стать молодыми коммунарами? Я, конечно, исключал себя, Колю Давыдова и Андрюшу. Для нас этот вопрос был решен раз и навсегда. Но ведь предстояло вести с собой и других: Вальку Федорова, например, Витю Кругликова, Саньку и Наташу Фуллер, Катю Леденеву!..
Совсем нелегко было заставить их этой весной по-настоящему играть в индейцев. Когда на чердаке, роясь в груде старых, главным образом написанных не по-русски, книг, принадлежавших помещикам Челищевым, я внезапно обнаружил «Последнего из могикан» Фенимора Купера и «Охотников за черепами» Майн Рида, пришлось читать их вслух и подробно объяснять ребятам, кто такие индейцы. Только Андрюша понял меня сразу и сделал великолепный головной убор из гусиных перьев, подкрасив их под орлиные. А Колька Давыдов долго не соглашался играть в индейцев, говорил, что он не маленький. Как же теперь? Я что-то нигде не читал, что индейцы могут быть коммунарами… Комиссар ничего не знает об индейцах. Он распространял листовки и охранял большевиков от сыщиков и городовых…Но он сказал, что Ленин объявил всю РСФСР единым военным лагерем. Значит, и мы в этом лагере. Нужно собрать великий совет и все решить. Хорошо бы, конечно, позвать на совет товарища комиссара. Но ему, наверное, некогда. Ведь он по приказу Ленина тоже превращает всю Советскую республику в военный лагерь.
Как же рассказать обо всем этом маме, которая ничего не понимает в индейцах и почему-то не вступила в партию большевиков? Весьма, впрочем, возможно, что женщин в большевики не принимают. Как же тогда быть с нашими девчонками? С Катей Леденевой?
Огонек коптилки делается длинным, с черными усиками на конце.
- Мамочка, коптит, - говорю я.
- Ах, боже мой, с этими коптилками всегда такая возня!..
И мама, неслышно ступая в своих веревочных туфлях, быстро проходит через комнату и заслоняет маленький кружок света. И тогда в темной щелке окна между занавесками возникает звездочка, сверкающая, как капелька ртути.
И вдруг она тоже гаснет. И мама больше не спрашивает меня, о чем я думаю.
Часть первая
Федяшовские индейцы
Глава 1
Делавары и красноармейцы
Куст бузины, разросшийся на самом краю оврага, вдруг зашевелился. Гроздья мелких красных ягод запрыгали вверх и вниз.
Перья головного убора Андрюши защекотали мой висок.
- Они… Минги, - выдохнул Андрюша мне в ухо.
Я еще раз осмотрел расположение нашей засады.
Делавары полукольцом охватывали овраг. Рядом со мной, раскинув длинные тонкие ноги, лежал великий вождь Рысь - Андрюша Устинович. В руке он стискивал томагавк. Немного правее, уткнув круглое лицо с черными и оранжевыми спиралями на щеках - боевая татуировка - в корни наполовину вывороченного из земли пня, притаился воин Ястребиный Клюв, или, иначе, Валька Федоров. Он поклялся, что принесет сегодня скальп Одноглазого Лиса - главного вождя ирокезов. Ох, и здоров же Валька врать! Быков справится с ним одним пальчиком. Дальше, в черемухе, засел великий вождь Быстроногий Олень - Колька Давыдов - и еще семь храбрейших воинов нашего племени. Стоит только ирокезам выползти из оврага, - а другой дороги у них нет, глубокий сырой овраг обрывает тропу, вьющуюся от самой Федяшовки, мимо овсяного поля, к окраине нашего парка, - и десятки стрел со свистом соскользнут с тетивы луков и понесут им гибель.
А куст бузины опять шевелится. Вот пригнулись к самой земле нижние толстые его ветки, мелькнула чья-то рука, розовый рукав рубашки. И прежде чем я успел опомниться и издать условный клич: «Хей-о хо!» - небольшая фигурка в розовой рубахе, повиснув на пружинящих ветках куста, выпрыгивает из оврага.
- Сам Одноглазый Лис, - шепчет Андрюша, торопливо поднимаясь на одно колено.
Да, конечно, это сам Федька Быков. У него крутые, как у взрослого, плечи, рубаха распахнута до самого пупа, картузишко сбит на затылок.
- Ээ-эй, приютские!.. Много вас на фунт сушеных?! Выходи, что ли, там! - Кричит он и неторопливо подсучивает кулак на левой руке.
Всем известно, что Федька левша и кулак у него - как свинчатка. Поэтому-то с ним так трудно драться.
- Будем выходить? - осведомился Андрюша.
- Пойдем.
Я поднялся с земли и выпрыгнул из-за кустов. Андрюша за мной. Что же касается Вальки Федорова, то он сделал вид, что заснул: уложил свою толстую щеку на корень и из всех сил зажмурил глаза. Он даже всхрапнул разок, или, быть может, это веточка хрустнула под моими ногами.
Увидя нас, Быков вытаращил свои зеленоватые, веселые, но какие-то беспощадные глаза.
- Ух ты! В перьях, и морды размалеваны! - изумленно заорал он. - Смотри, ребята, какая у приютских мода пошла!
Из оврага точно горохом выстрелило: так и посыпались федяшовские ребята, которых мы с недавних пор стали называть ирокезами или презренными мингами, хотя сами они об этом, конечно, ничего не знали.
Пять, шесть, семь… Ого, восемь человек! Они сгрудились чуть позади Федьки, рассматривали меня и Андрюшу Устиновича, как будто бы мы были не живые, а нарисованные на картинке, и громко хохотали.
Но уже из густых зарослей черемухи метнулся сам Быстроногий Олень и с ним семь наших воинов. Получалось то ж на то ж.
- Еще с перьями! Точь-в- точь на птичьем дворе! Ну хоть лопни! - заливаясь смехом и хлопая себя по ляжке, выкрикивал Федька Быков.
Своими зеленоватыми глазами он рыскнул в сторону Быстроногого Оленя - самого сильного из всех детдомовских ребят - и, шагнув к нам навстречу и широко ухмыльнувшись, спросил Андрюшу:
- Какого петуха ощипал?.. Али селезня? - И довольно сильно дернул за роскошный хвост из перьев, спадавший на спину великого вождя Рыси.
Этого вождь никак не мог стерпеть. Щеки его покраснели, ноздри короткого вздернутого носа раздулись, и он, длинноногий, узкоплечий и совершенно бесстрашный - надвинулся на Федьку.
- Чего хватаешься?
- Ну как есть петух. Отступись-ка…
Грязная ладонь Федьки уперлась в грудь Андрюше, и тот, словно сдунутый ветром, отлетел шага на три в сторону и, уронив томагавк, замахал руками, стараясь удержаться на ногах.
- Чего толкаешься? - спросил я Федьку, сжимая кулаки.
- Это ты меня спрашиваешь?
- А может, тебя и спросить нельзя?
- Можно, - лениво ответил Федька. - Вот захотелось толкнуть, я и толкнул. Тебе понятно?
Надо было сразу же из всех сил толкнуть Федьку в грудь, толкнуть так, чтобы «с копыт долой». А потом будь, что будет! Но я слишком долго собирался. И вот Федька расслабил свою мускулатуру и презрительно спросил:
Ты, что ли, у них главный?
- А что?
- А то, что сильно я тебя жалею, что ты на свет народился.
- Ты себя наперед пожалей.
Федька растянул в улыбке потрескавшиеся губы.
- А ну, скидывай свои перья да становись на кулачках биться.
- Давай со мной! - крикнул Коля Давыдов и, чуть отстранив меня плечом, стал прямо против Федьки.
Федька окинул его с ног до головы оценивающим и по-прежнему беспощадным взглядом.
Они, конечно, слышали друг о друге: вожак федяшовских ребят - Федька Быков и Коля Давыдов, недавно переведенный к нам из лаптевского детского дома. Но вот так - лицом к лицу - они встретились впервые.
- Можно и с тобой, - согласился Федька, отступая на полшага, чтобы удобнее было размахнуться.
Быстроногий Олень одним движением сдернул головной убор и сунул мне в руки.
- Подержи, Митька.
Делавары и их противники, прижимаясь друг к другу, плотно окружили готовившихся к бою вождей.
- Сними с него скальп, Быстроногий Олень! - мстительно выкрикнул вождь Рысь.
- Ладно, - улыбнулся Коля.
И вожди неотвратимо двинулись друг на друга.
Вдруг точно из-под земли вырос воин Белая Сова - беловолосый и круглоглазый Санька Фуллер и благим матом заорал:
- Ребята! Бросайте все!.. К нам приехали красноармейцы… И пушки привезли… Святой крест, не вру!
- Не врешь? - переспросил Давыдов, разжимая кулаки и отворачиваясь от Федьки Быкова.
-А чего мне врать? - обиделся Саня Фуллер. - Я из всех сил торопился, а ты - «не врешь»…
- Тогда побежали! - крикнул Коля Давыдов.
- Эх, вот бы и нам с вами, - завистливо пробормотал Федька Быков.
Существовал неписаный, но нерушимый закон - федяшовские ребята никогда не заходили на территорию, занятую «приютскими», а мы кружным путем обходили деревню.
- Потом придете - из-за ограды поглядите. Я маме скажу, она не рассердится, - пообещал я.
- Скорее, - дернул меня за рукав Коля.
- Бежим.
И мы помчались, стиснув зубы, из всех сил работая согнутыми в локтях руками, по узкой тропинке, завивающейся вокруг кустов, потом мимо темно-зеленого пруда, наконец по длинной липовой аллее, по шуршащей дорожке увядших листьев, до самого дома.
Дом - белый двухэтажный, с четырьмя толстыми колоннами, подпирающими балкон второго этажа, - выдвигался из гущи старого липового парка.
Еще год назад в доме жила низенькая полная старушка с трясущимися румяными щечками. Все звали ее барыней и, наверное, по привычке низко кланялись при встрече. В двадцати трех комнатах дома - подумать только! - жила эта самая старушка со взрослой дочерью и двумя жирными коротконогими собачками.
А потом приехала моя мама. Старушка с дочерью, собачками, дюжиной чемоданов и узлов быстро погрузилась на обыкновенную крестьянскую телегу и куда-то уехала.
В дом, который стал называться федяшовским детским домом Тулунаробраза, стали привозить мальчишек и девчонок из какого-то распределителя. Они были закутаны в тряпье, худые и очень голодные. Раньше их называли жалобным словом «сироты», но привозивший их представитель Унаробраза - высокий дядя в военной фуражке и в желтых глянцевых крагах - приказал называть их «детьми революции». Большинство было малоинтересной мелюзгой, но некоторые из детей революции оказались моими сверстниками. Крепче всех я сдружился с Колькой Давыдовым и Андрюшей Устиновичем - сыном назначенной в наш дом фельдшерицы.
Когда мы подбежали к дому, то сразу же убедились, что Санька Фуллер ни чуточки не соврал.
За домом, где в виде буквы «П» располагались конюшни, каретный сарай, птичник, погреба и кирпичное здание с непонятным названием «людская», было полным-полно чужих, одетых в шинели и вооруженных винтовками людей. Они громко переговаривались, поили лошадей и с видимым удовольствием возились со всей нашей мелюзгой, как горох высыпавшей из дома, несмотря на строжайшее запрещение дежурной воспитательницы - Лидии Алексеевны.
Тут мы увидели пушки. Их было шесть штук, и столько же ящиков со снарядами.
Стояли тут еще и какие-то невиданные машины на колесах: черные, овальной формы, с дымящимися трубами. От них тянулся приятный запах вареной капусты и баранины.
- Наверное, это бомбометы, - высказал предположение Андрюша.
- Ну и дурак, - спокойно возразил Давыдов. - Это полевые кухни.
Андрюша начал яростно возражать, но Колька только рукой махнул.
- Пойдем послушаем, о чем говорят с твоей матерью красные командиры, - торопил он меня, кося голубым глазом. Он откуда-то узнал, что командиры пошли к моей маме.
Мы обежали вокруг дома. На балконе, увитом лозами дикого винограда, стояла моя мать, как всегда прямая и подтянутая, в вязаной кофте василькового цвета, и два незнакомых военных.
Один из них, бледный и худой, в длинной шинели и странной шапке с красной звездой и высоким шишаком, похожей на богатырский шлем, стоял рядом с мамой и, опершись одной рукой на баллюстраду, другой показывал куда-то вдаль, в сторону станции. У него были небольшие черные усы и очень строгое выражение лица.
Рыжебородый, с глазами еще более синими, чем у Кольки, в потертой кожаной куртке и таком же картузе со звездочкой, проворно скручивал «козью ножку».
- В кожанке, наверное, комиссар, - шепнул мне Давыдов, и мы, шмыгнув в двери, галопом проскакали по лестнице и, как по льду, проехались по натертому паркету длинного зала.
- Ты иди первым, - сказал Быстроногий Олень, подтолкнув меня к двери, выходящей из зала на террасу.
Я взялся за медную ручку и осторожно потянул ее на себя, стараясь, чтобы дверь приоткрылась бесшумно.
Как бы не так! Дверь заблеяла, словно старая коза, и мама немедленно повернулась в нашу сторону.
Обратившись к командиру в шинели, она сказала:
- Это мои старшие.
Затем к нам:
- Вам здесь делать совершенно нечего.
Но тут вмешался командир в кожаной куртке с рыжей курчавой бородой.
- Не гоните их, Софья Александровна. Пусть узнают что к чему. Ведь совсем взрослые ребята!
И, обхватив меня и Кольку Давыдова за плечи, на мгновение прижал к своей старой кожаной куртке. Она пахла кожей, махорочным дымом и, как мне показалось, порохом.
- Так вот, Софья Александровна, - сказал командир в шинели, - как я вам уже докладывал, деникинцы вчера на рассвете захватили Орел.
Меня точно ткнули кулаком в сердце. Орел был в ста восьмидесяти верстах от Тулы. Значит, Деникин находится теперь где-то совсем близко от нас. Я заметил, как побледнел Колька Давыдов. Его отец был расстрелян по приказу Деникина.
- Я все понимаю, - сказала мама и как-то беспомощно развела руками. - Но и вы, товарищ Прошин, поймите. У меня двести двадцать детей. Скученность страшная. Мальчики спят по двое на топчане. Слава богу, никто еще не заболел тифом. Я считаю это каким-то чудом. А если я выделю вам две спальни в нижнем этаже и «людскую», вы представляете, что у нас будет? И как посмотрит на это Унаробраз!
- С Унаробразом все согласовано, - вмешался комиссар в кожаной тужурке. - У меня здесь, - он хлопнул широкой сильной ладонью по полевой сумке, - сильнейший мандат. Но дело-то не в мандате, Софья Александровна, - нам этих вот хлопцев защищать надобно. - Он провел ладонью по моим коротко остриженным волосам. - От больших бед защищать. В этом и состоит главная оперативная задача.
- А ваши пушки? А если начнется канонада? - не сдавалась мама.
- Так мы же батарею около дома размещать не намерены. Для укрытия орудий мы подходящее местечко уже присмотрели, - высоким голосом сказал Прошин и, махнув рукою куда-то в сторону Старого яра, добавил: - Там их и упрячем.
И тут мне пришла в голову очень важная мысль.
Наш дом венчала маленькая шестигранная башенка, формой напоминающая большой колокол. Поднявшись по винтовой лесенке в единственную ее комнатку с шестью окнами, смотревшими на все стороны света, мы вели наблюдение за вражескими племенами ирокезов и арапахов - ребятами из Федяшова и Руднева. Оттуда просматривалась вся округа.
- Одно из ваших орудий надо установить на башне, - торопливо предложил я. - Во-первых, оттуда все кругом видно, а во-вторых, стрелять сверху удобнее и можно во все стороны.
- А насчет наших спален вы не беспокойтесь. Мы потеснимся. Составим, например, два топчана и спать ляжем поперек впятером. Очень просто! - хриплым от волнения голосом заявил Коля Давыдов.
Комиссар посмотрел на Прошина и кивнул головой.
-Разумная мысль. Башню в случае необходимости превращаем в командный пункт. Пушку туда, пожалуй, поднимать не стоит… А за то, что обещаете потесниться, вам, ребята, наше красноармейское спасибо.
Мама хотела что-то сказать, но только покачала головой.
- Значит, договорились по всем статьям, Софья Александровна, - продолжал комиссар. - Давайте команду по своей линии, и приступим к размещению. А мы с командиром в долгу не останемся…Как у вас с топливом на зиму?
- Заготовляем. Своими силами. Лес прямо за парком. Только с транспортом плохо. Лошадь у нас одна.
- В этом поможем, - сказал комиссар и коротко рубанул ладонью воздух. - Можете не сомневаться. И знаешь что, Прошин? Ребят надо подкормить. Худые они больно. Я проведу с бойцами митинг. Кое-что выделим.
Мама улыбнулась, и лицо ее сразу стало молодым и очень добрым.
- Ну, спасибо вам, товарищи, - сказала она, протянув руку Прошину, а затем и комиссару. - С питанием у нас действительно совсем плохо - капуста и просяная мука. Клянчишь, клянчишь в отделе снабжения, и все завтраками кормят.
Мы сошли с террасы и пошли по залу.
- Видать, неплохая жизнь у здешних помещиков была, - сказал комиссар, останавливаясь перед портретом толстого старика с белыми завитыми волосами в синем, расшитом золотом мундире. Старик, прищурив левый глаз, смотрел на комиссара правым, выпученным и огромным. - Не нравится лупоглазому нынешняя жизнь. Небось тоже Деникина дожидается. А зал-то какой огромный! Вы бы, ребята, театр, что ли, организовали. В той стороне - сцена, а здесь публику посадите… Ты как считаешь, Прошин?
Командир шел рядом с мамой, бряцая шпорами на стоптанных сапогах.
Услышав слова комиссара, он улыбнулся, как девочка, и мечтательно сказал:
- Вот бы «Разбойников» Шиллера поставить. Такая пьеса… Ну просто берет тебя за самое горло и душит, пока слеза сама не потечет. Я ее в Пензе один раз видел!
- Слушай, парень, - сказал комиссар, взяв меня за плечо. Отведи-ка ты меня на эту самую башню, и мы решим что к чему.
Я тут же послал Андрюшу к нашему завхозу за ключом от башни.
Мы поднялись на чердак, где как раз тетя Маруся и Лиза снимали с веревок белье. Я обратил внимание на поразительное количество заплат, украшавших штаны и рубашки. Когда одежда надета на человека, заплаты как-то менее заметны. А сейчас их точно выставили на осмотр.
Ключ, вставленный в замок башенной двери, долго не хотел поворачиваться, хотя мы трое - Андрюша, Коля и я - поочередно пробовали на нем силу своих пальцев.
Потом за дело взялся комиссар. В замке что-то лязгнуло, и ключ сразу же повернулся.
-Вы, видать, очень сильный! - с уважением сказал Коля Давыдов. - Мы вот каждый день гирьки поднимаем, чтобы силы набраться, а он, проклятый, все равно не поворачивается, пока не вставишь гвоздь. А вы только взялись за него - и готово.
- Я в кузне работал молотобойцем, коротко ответил комиссар и, навалившись на узкую, обшитую железом дверку, легко распахнул ее.
Мы поднялись по скрипучей, закрученной штопором лесенке на самый верх и вошли в башенную комнату. Комиссар оглянулся по сторонам.
- Действительно, все как на ладони! - воскликнул он и, подойдя к окну, выходящему на юго-запад, снял свой кожаный картуз.
Тут я по-настоящему разглядел комиссара. Был он не очень высок ростом, но плечи распирали потертую кожаную тужурку, а грудь, выпуклая, крест-накрест перетянутая двумя желтыми ремнями, была необыкновенно широкой. На красновато-коричневом лице его смеялись синие глаза. Вероятно, именно так выглядел победитель страшного Чернозуба викинг Эрик Светлоокий, о котором мы с Андрюшей недавно прочли толстую книгу.
Комиссар отошел от окна и посмотрел, куда бы пристроить картуз. Все стены и подоконники были покрыты толстым слоем пыли. Комиссар быстрым движением надел картуз с красной звездочкой на голову покрасневшего от удовольствия Давыдова, а сам, совершенно по-индейски, присел на корточки, достал из кармана кисет и клочок газетной бумаги. Его сильные пальцы мгновенно скрутили «козью ножку», из кисета на ладонь он высыпал немного махорки, похожей на гречневую крупу, не уронив ни одной крошки, пересыпал ее в раструб «козьей ножки», аккуратно заделал отверстие и закурил.
- А почему вы трубку не курите? - Спросил Андрюша, недавно слепивший из глины настоящую индейскую трубку мира, которую мы в особых случаях набивали сушеными березовыми листьями и курили, испытывая невыносимое щекотанье в горле.
- Комиссар изумленно уставился на Устиновича.
- Трубку? Не знаю… А ты разве трубку куришь? - спросил он с лукавой усмешкой и даже подмигнул мне и Давыдову, как сообщникам.
- Конечно, трубку, - сдвигая брови, сказал Андрюша. - И Митя и Коля - все курят трубку. - И тут же быстро пояснил: - Не все время, а на совете великих вождей.
- У вас и такой есть? - спросил комиссар.
Я объяснил, что так как мы с самой весны играем в индейцев и объединились для этого в славное племя делаваров, то уж, конечно, обойтись без совета вождей совершенно невозможно.
- Так, так… Значит, что-то вроде штаба…- протянул комиссар. - И вы все трое входите в этот … как его …великий совет?
- А как же, - сказал я. Все мы великие вожди. Я - Большой Змей, Колька - Быстроногий Олень, а он, - я ткнул пальцем в сторону Андрюши, - великий вождь Рысь.
- А вы никогда не играли в индейцев? - неожиданно спросил Андрюша, тронув комиссара за локоть.
- В индейцев? Да нет, не приходилось. Я, понимаете ли, ребята, о них ничего не знал. Играл, понятно, в «казаков-разбойников», в «сыщиков», но только до того, как на завод пошел. А там уж и некогда было. Подпольщики стали давать кое-какие поручения: листовки за пазухой пронести или, когда они собрания свои проводили, посмотреть, нет ли поблизости фараонов - так мы городовых звали…А в тысяча девятьсот двенадцатом году меня уже в партию большевистскую приняли.
- Значит, вы уже старый? - спросил Андрюша, сосредоточенно разглядывая квадратную, точно из бронзы отлитую бороду комиссара.
- Я же тебе говорил, что он в большевиках… - зашипел мне в самое ухо Давыдов, хотя ничего подобного он никогда раньше не говорил. И громко: - Мой отец тоже был партийным, только его расстреляли по приказу самого Деникина. Совсем недавно. Месяца два назад. Мне дядя Филипп письмо об этом прислал. Он тоже в Красной Армии сражается…
- Вот что! - Комиссар стремительно повернулся к Давыдову. - Ну, не робей, малый… Сиротами при Советской власти никто ходить не будет, а с царскими генералами рассчитаемся. За все рассчитаемся.
Он протянул руку, будто намереваясь потрепать Давыдова по щеке, но, видно, раздумал и только поправил на на вихрастой Колькиной голове свой кожаный картуз.
- И ты коммунаром будешь. Обязательно, - сказал он с такой убежденностью и теплотой в голосе, что мне стало обидно, что мой отец никогда не сражался против Деникина в полках Красной Армии, а преспокойно служит себе в Туле в каком-то учреждении.
И, странное дело, комиссар словно заглянул в мою душу и сразу понял, что в ней происходит.
Поочередно посмотрев на нас внезапно просветлевшими глазами, он пружинисто поднялся, аккуратно притиснул толстой подошвой сапога недокуренную «козью ножку» и бросил коротко, как приказ:
- Все вы коммунарами будете, иначе и представить себе невозможно.
Андрюша, волнуясь и гордясь, вскинул голову, а Давыдов так посмотрел на меня, что я без слов понял: «Вот это человек, Митька!»
А комиссар совсем будничным голосом проворчал: - Хоть бы скамейки какие сделали! Ни сесть ни лечь… Как же это вы свои великие советы проводите?
- На корточках. У индейцев скамеек не бывает, - охотно разъяснил Андрюша.
Комиссар крякнул и вновь опустился на корточки.
- Колени что-то ломит. И впрямь, должно быть, старость. Двадцать восьмой год пошел… А тебе сколько? - спросил он Андрюшу.
- Скоро двенадцать, - смущенно ответил великий вождь Рысь.
- Ну. А тебе?
- Уже двенадцать, - сказал я. - А Коля на год старше.
- На год и два месяца я тебя старше, - сипловатым баском уточнил Давыдов.
- Вот я и говорю, - вполне взрослые ребята. А заведующая - твоя мать, кажется? - все вас за детей считает. Тут, конечно, ничего поделать нельзя. Служба у нее такая. Но я к вам серьезный разговор имею…
Мы трое опустились на корточки возле комиссара и восхищенно смотрели ему в рот.
- В общем, положение на фронтах создалось, ребята, тяжелое. Вот смотрите…
Комиссар достал из кармана карандаш с револьверной гильзой вместо наконечника. Эти -то патроном он и начертил прямо на пыли контуры карты России. Потом вывел большой кружок - Москву и поменьше - Тулу. И со всех сторон нацелил на эти кружки свирепые стрелы. Белые развивали наступление со стороны Орла и от Воронежа, стремясь захлестнуть петлей и задушить Москву. Комиссар бросил карандаш на пол и, опершись ладонями о колени, спросил:
- Что нужно делать?
Мы посмотрели друг на друга.
- Никак нельзя белой сволочи Москву отдавать! - едва слышно выдохнул Давыдов.
- Правильно сказал - никак нельзя. Вот и не отдадим! И к Туле их не подпустим! Ведь Тула - красная кузница революции… Не видать им Тулы! - угрожающе закричал комиссар, да так громко, что испугались воробьи и заметались под крышей башни. - Теперь вам понятно, ребята, почему сюда прислана наша батарея и почему, следовательно, вам придется потесниться? - уже спокойно продолжал комиссар.
- Конечно, понятно, товарищ комиссар. Мы и сам так думали, - ответил я , стараясь как можно отчетливее и тверже произнести каждое слово.
- А вы называйте меня как-нибудь проще… Ну, скажем, дядей Иваном…
- Никак невозможно, товарищ комиссар… Уж вы разрешите называть вас товарищем комиссаром, - умоляюще сказал Колька.
- Ладно! Комиссаром так комиссаром. Суть, как говорится, не в названии… Я от вас настоящего дела требовать буду.
Мы сразу же вскочили на ноги. Пойти в разведку? Или, может, проникнуть в тыл к Деникину и достать комиссару важные сведения? Или научиться заряжать орудия и стрелять из них?
Я так и сказал комиссару, что мы на все согласны и на все готовы.
- В тыл к белякам - это мы еще подождем, - протянул комиссар, пощипывая бороду. - Понадобится - тогда и обсудим. Из орудий стрелять, да так, чтобы не в небо, а в определенную цель, научиться надо. А вы пока на своем великом индейском совете продумайте и решите, какую помощь можно оказать нашим красноармейцам. Ну, скажем, концерт бы для них разыграть, книги выдавать, если таковые у вас имеются. Есть среди бойцов и неграмотные. Им письма домой написать… Тут уйма всякого дела найдется. Подумайте получше, со мной посоветуйтесь и … полным ходом… Ясно?
-Ясно, товарищ комиссар, гаркнули мы в один голос, вытягиваясь в струнку и сурово хмуря брови.
- Тогда все, ребята…
Он снял свой картуз с головы Давыдова, провел пятерней снизу вверх по растрепавшимся густым волосам и надел его, сбив чуть на правую сторону.
- Действуйте, молодые коммунары!
…Эту ночь я спал плохо. Мама дважды подходила ко мне и прикладывала ласковую ладонь к моему лбу.
- Уж не простудился ли ты, Митюша? Вчера целый день бегал в расстегнутой курточке… Давай-ка померяем температуру.
- Мамочка, я совершенно, ну совершенно здоров.
- Почему же ты не спишь?
- Я думаю, мамочка.
Тут она улыбнулась. Я почти не различал ее лица, так как коптилка стояла на полочке у самых дверей и огонек был так мал, что едва вырывал из тьмы маленький кружок обоев. Но я знал, что мама улыбается.
О чем же ты думаешь, Митя?
Ах, если б я мог ответить ей так же ясно и коротко, как отвечаешь таблицу умножения! Скажем, пятью восемь - сорок.
А тут… Я думал о комиссаре - первом большевике, которого я увидел в своей жизни… И о том, что он назвал нас молодыми коммунарами. А какие они - молодые коммунары? Что они должны делать?.. И как быть теперь с индейцами? Может ли быть молодой коммунар Большим Змеем - великим вождем делаваров? И захотят ли наши ребята и девочки стать молодыми коммунарами? Я, конечно, исключал себя, Колю Давыдова и Андрюшу. Для нас этот вопрос был решен раз и навсегда. Но ведь предстояло вести с собой и других: Вальку Федорова, например, Витю Кругликова, Саньку и Наташу Фуллер, Катю Леденеву!..
Совсем нелегко было заставить их этой весной по-настоящему играть в индейцев. Когда на чердаке, роясь в груде старых, главным образом написанных не по-русски, книг, принадлежавших помещикам Челищевым, я внезапно обнаружил «Последнего из могикан» Фенимора Купера и «Охотников за черепами» Майн Рида, пришлось читать их вслух и подробно объяснять ребятам, кто такие индейцы. Только Андрюша понял меня сразу и сделал великолепный головной убор из гусиных перьев, подкрасив их под орлиные. А Колька Давыдов долго не соглашался играть в индейцев, говорил, что он не маленький. Как же теперь? Я что-то нигде не читал, что индейцы могут быть коммунарами… Комиссар ничего не знает об индейцах. Он распространял листовки и охранял большевиков от сыщиков и городовых…Но он сказал, что Ленин объявил всю РСФСР единым военным лагерем. Значит, и мы в этом лагере. Нужно собрать великий совет и все решить. Хорошо бы, конечно, позвать на совет товарища комиссара. Но ему, наверное, некогда. Ведь он по приказу Ленина тоже превращает всю Советскую республику в военный лагерь.
Как же рассказать обо всем этом маме, которая ничего не понимает в индейцах и почему-то не вступила в партию большевиков? Весьма, впрочем, возможно, что женщин в большевики не принимают. Как же тогда быть с нашими девчонками? С Катей Леденевой?
Огонек коптилки делается длинным, с черными усиками на конце.
- Мамочка, коптит, - говорю я.
- Ах, боже мой, с этими коптилками всегда такая возня!..
И мама, неслышно ступая в своих веревочных туфлях, быстро проходит через комнату и заслоняет маленький кружок света. И тогда в темной щелке окна между занавесками возникает звездочка, сверкающая, как капелька ртути.
И вдруг она тоже гаснет. И мама больше не спрашивает меня, о чем я думаю.