Михаил Эпштейн: "Культура - рывок за границы природы". Беседу вела Ольга Дунаевская. 2003 год.
Михаил Эпштейн: "Культура - рывок за границы природы". Беседу вела Ольга Дунаевская.
Опубликовано: КУЛЬТУРА, №25 (7384), 26 июня - 2 июля 2003г.
(из архива М.Н.Эпштейна)
26.06.2003. Михаил Эпштейн: "Культура - рывок за границы природы". Беседу вела Ольга Дунаевская.
Перечислять направления деятельности Михаила Эпштейна долго: философ, культуролог, литературовед, филолог, писатель. Тринадцать лет назад он был приглашен в США, где работает в Университете Эмори в Атланте. За это время им выпущено 25 книг и получена престижная премия "Либерти" за выдающийся вклад в развитие российско-американской культуры. Впервые с момента основания самого "пафосного" научного журнала, издающегося в США, "Хроника высшего образования" ученый-славист назван в нем "культурным героем советской эпохи" и при этом "выдающимся американским ученым". Михаил ЭПШТЕЙН впервые после долгого отсутствия приехал в Москву.
- Только что в России у вас вышла новая книга. Расскажите о ней.
- Книгу "Отцовство" выпустило издательство "Алетейа". Это первое издание в России, хотя написана она была больше 20 лет назад, выходила в Германии, в Сербии и в США. В петербургском издательстве она открывает новую серию "Мужские исследования". Ее подзаголовок - "Метафизический дневник"; это дневник отношений отца с еще не родившимся ребенком и затем - с новорожденной дочерью, притча об отношениях творца и творения, о трагедии отчуждения. Завершается книга моментом, когда дочь сказала первое слово и ей перешло присвоенное мной в период ее молчания право на самовыражение. Работая над этой книгой, я учился любить других, по-новому понял взаимоотношения между людьми. Мне кажется, суть заповеди "люби ближнего твоего, как самого себя" означает: полюби ближнего, как отец любит свое дитя. Я учился различать, какими окружающие меня люди были в детстве - а люди, в сущности, так и остаются детьми. Учился понимать и прощать.
- У вас четверо детей, причем трое мальчиков - вы видите в них продолжение самого себя, реализацию своих несбывшихся надежд?
- Когда жена была беременна первым ребенком, мы ждали мальчика. Представляли его худым, одухотворенным, с большими грустными глазами. А родилась упитанная веселая девочка. Это был знак: нельзя вкладывать в ребенка свои представления о должном. Мы даруем детям телесное бытие, а они нам - принадлежность бессмертному роду. Рождая, мы обрекаем их на смерть, а они нам дают продление, жизнь. Дочь воплощает то прошлое твоей жены, которое тебе не принадлежит - ее детство, и любовь отца к дочери как бы замыкает любовный цикл. Поэтика "дочернего" представляется мне частью культа Прекрасной дамы, и ему в мировой культуре принадлежит будущее.
- Над чем вы сейчас работаете?
- Последний год я занимаюсь проблемой будущего гуманитарных наук. Главная тема - судьбы культуры в глобализированном обществе. Сейчас в культуре работают две противоположные тенденции: одна ведет к дальнейшей глобализации (продвижение панамериканизма и его составляющих - рока, Голливуда, Макдоналдсов и проч.), другая - к многокультурью (провозглашение ценности каждой национальной культуры). Казалось бы, они противостоят, но есть у них то общее, от чего они обе кажутся мне мрачными - это детерминизм, когда, признав ту или иную тенденцию, ты уже не можешь вырваться за ее пределы. Взамен я предлагаю концепцию транскультуры.
- В чем ее суть?
- В конце 90-х у меня вышла книга "Транскультурные эксперименты: российский и американский способы творческого общения". Для меня это новая область свободы, которая возникает в силу возможности для каждого перешагнуть границы своей собственной (гендерной, этнической, расовой, возрастной) культуры. Особенно это актуально сейчас, в эпоху массовых миграций. Суть культуры как таковой - в освобождении от природных зависимостей (например, инстинкт голода превращен нами в ритуал застолья). Но каждая культура создает свою собственную сеть зависимостей, и мы - пленники своей языковой культуры: русской, немецкой, французской, с ее фобиями, маниями и неврозами. Транскультура освобождает от этого. Обрести ее труднее, чем политическую свободу. Страшен "минусовой вариант", когда теряя свое, человек не приобретает и чужого. Классический пример - эмигрантская субкультура Брайтон-бич. Но есть и явление Набокова или Бродского, когда интерференция встречных волн дает грандиозное усиление. Транскультура движется не гордостью, но смирением. Суть ее в том, что ты открываешь себя навстречу другим культурам. При этом ты не обмениваешь, например, грузинскую культуру на русскую, но вырываешься из своей культуры в "новое нечто". Транскультура не отменяет твоей первой культурной принадлежности, как сама культура не разрушает природного тела (тот же ритуал застолья вовсе не мешает человеку насыщаться).
- Михаил, вы наверняка уже включились в московскую литературную жизнь. Какими вы видите ее направления?
- Я здесь недавно, и, возможно, пустяк могу принять за закономерность, но мне кажется, что Россия сдвинулась в поэтическую эпоху, пик которой пришелся на 60-е годы. Русское общество сейчас переживает поэтический век. Я совсем этого не ожидал. На рубеже 80 - 90-х годов Россия шла в сторону рефлексии, философии, политики, а поэзия ощущалась как эхо советского прошлого, когда поэтический язык был языком иносказания. Теперь все здесь говорят только о поэзии, это преобладающее начало интеллектуальной жизни (в отличие от западного мира, где поэзия - маленькое болотце, которое днем с огнем не сыщешь, этакая американская маргиналия). В Москве на один день приходится по два - три заметных поэтических события. Как только приехал, после вечера в клубе "Авторник", почти целиком состоящего из поэтических чтений, попадаю в Музей Маяковского на вечер свободного стиха, потом - в О.Г.И. на вечер русского слэма, оттуда - на четырехдневную конференцию-фестиваль "Язык русской поэзии", проходившую в Институте русского языка РАН, после которой в Рахманиновском зале консерватории открылась пятидневная "Поэтическая опера".
- Какое у вас впечатление от Москвы?
- Самое светлое! На собрании Клуба эссеистов я хотел предложить тему "Счастливая Москва" - это и платоновский роман, и мое восприятие. В Америке я постоянно расспрашивал тех, кто бывал здесь, и все, вслед за героем Грибоедова, кричали: "Вон из Москвы!" Говорили о невероятных контрастах, о мрачности, милицейском и бандитском беспределе. А я увидел бело-розовый город. Плотность культурных событий неимоверная. Несмотря ни на что, есть ощущение беспечности. Люди на подъеме - и это все-таки чудо.