Пермь-36. Правда и ложь (3.1)
Оригинал взят у Суть времени Пермь в «Пермь-36. Правда и ложь» Часть 3
Часть 3. Тюремная больница в СССР и другие «гримасы тоталитаризма» (интервью первое)
Мы продолжаем знакомить читателей с воспоминаниями сотрудников исправительно-трудовых колоний. В предыдущих интервью мы беседовали с бывшими сотрудниками колонии № 36, ныне превращённой в «музей политических репрессий Пермь-36», Терентьевым Анатолием Алексеевичем, полковником МВД в отставке, который с 1972 по 1975гг. был куратором исправительной трудовой колонии № 36 по линии МВД и с Рыжковым Сергеем Андреевичем, с 1972 по 1979 гг. бывшим начальником оперативного отдела исправительной трудовой колонии № 36.
По их свидетельствам, картина того, что в этой колонии «в годы советской власти содержались в тяжелейших условиях, страдали и погибали диссиденты, инакомыслящие, активные борцы за права человека в Советском Союзе, противники коммунистического режима, поборники национальной независимости порабощенных народов - политики, общественные деятели, писатели, ученые - люди, чьи идеи и усилия способствовали крушению человеконенавистнического режима» (как утверждает сайт организации) мягко говоря, не соответствует действительности. Контингент заключённых, по словам офицеров, составляли бойцы дивизий СС - «Ваффен СС», «Мёртвая Голова», «Галичина», бандеровцы, власовцы, а также разоблачённые шпионы и военные преступники. Режим содержания, вопреки утверждениям сотрудников музея Пермь-36, также не являлся античеловеческим, а напротив - стимулировал уголовников, сидевших в обычных зонах объявлять себя фашистами-антисоветчками, с тем, чтобы таким способом оказаться в этой «политической» колонии.
Приводимые в музее случаи систематического издевательства над заключёнными наши собеседники назвали бредом. Но, может быть, действительно 36-ая колония была мягче, и там не нарушался режим? Может быть, в других колониях было по-другому? Как вообще был устроен быт и порядок в колониях? С целью получить ответы на эти вопросы мы встретились с Ковалёвым Владиславом Максимовичем - бывшим начальником Мошевской межобластной туберкулезной больницы для осужденных, находившейся в ведении Усольского управления лагерей, заслуженным врачом России, полковником внутренней службы в отставке.
Ковалёв Владислав Максимович - бывший начальник Мошевской туберкулезной больницы для осужденных, входившей в состав Усольского управления лагерей, заслуженный врач России, полковник внутренней службы в отставке
Корреспондент: Владислав Максимович, расскажите о вашем отношении к теме репрессий, возможно, специально организованных страданиях заключенных как в колонии-36, так и в колониях, где вы работали?
Ковалёв: Эта спекулятивная тема так называемых репрессий обыгрывается со всех сторон, и трудно сказать, какая, кому и кем отведена роль и сколько она стоит в денежном выражении, потому что явно очернительские заказы очевидны. Пожалуй, деятельность ни одного государственного ведомства не была регламентирована нормативными документами столь подробно, как вся внутренняя жизнь советской пенитенциарной (или, как сейчас говорят - уголовно-исполнительной) системы. И действие этих документов распространялось на все без исключения исправительно-трудовые учреждения. Для ИТК-36 могли быть разработаны, конечно, и определённые дополнительные инструкции (что вполне естественно), но основной «несущий» каркас условий содержания был один на всех.
Корреспондент: Расскажете, пожалуйста, где и в какие годы вы работали?
Ковалёв: Это мне легче всего рассказать. В 56-м году я закончил 4-годичное Могилёвское медицинское училище, было мне 17 лет. Это была послевоенная Белоруссия. И вот из МВД - из каких структур, я точно не знаю - приехал сотрудник набирать молодых специалистов. Таким образом, я, в числе группы из 14-и выпускников, попал в Усольское управление.
Я попал на спецстрогий режим (пос. Перша Красновишерского района) с такой неблагозвучной характеристикой - «сучий». Спецстрогий - это, так сказать, «тюрьма в тюрьме» - для злостных нарушителей установленного режима, куда водворялись подобные нарушители из всех иных лагпунктов по специальному (персональному) постановлению руководства этого управления. Нарушившие воровской «закон» в уголовном обиходе назывались «суками» - это слово даже употреблялось в служебных документах в отдельных ситуациях (только бралось в кавычки).
В 58-м году, когда готовился новый уголовный кодекс, Перша была выбрана местом объединения всех враждующих преступных группировок. Кроме «воров в законе», все остальные группировки («польские воры», «ножовщики», «красные пояса», «мы на льдине», «махновцы» - их тьма была), ну и основная масса, т.н. «ссученные», были собраны на этом лагпункте Перша.
Жизнь тогда была такая: если пришли два этапа извне - скажем, один из «воровской» зоны, а другой, допустим, с «сучьей» - то, как правило, кончалось это столкновениями на ножах, и тот или иной, с той или иной стороны, мчался под защиту автоматов - в запретную зону или на КПП, на вахту - спасаться (если, конечно, успевал..) Это создавало огромные трудности, потому что нельзя было свободно перевозить заключённых, исходя из каких-то разумных требований, а служба была вынуждена подчиняться этим воровским, уголовным «законам».
И в 58-м году эта работа по объединению группировок была проведена на Перше. Результат: ни одного трупа! А это была такая работа по сложности! Незнакомому с этой закрытой стороной социального бытия представить себе невозможно. Не хочется преувеличивать, но не было такого часа - ни днём, ни ночью! - ни такого дня на протяжении более трёх месяцев, чтобы мы, сотрудники (у меня-то была медицинская сфера, но я тоже офицер) не находились под этим «дамокловым мечом». Каждому офицеру приходилось решать многие не только профессиональные вопросы, но и те, которые диктовала крайне обострившаяся оперативная обстановка. Но не только ни одного убийства не было допущено, а даже схватки, которая бы закончилась кровью, пусть и без смертельного исхода. Хотя до этого бывали серьёзные преступления. Я не слышал, чтобы кто-то из «правозащитников» где-то эту тему затрагивал. Спекулировать не на чем!
Люди.
Несмотря на то, что в 58-м году сотрудников с высшим образованием практически не было, весь внутренний уклад, весь настрой был настолько патриотичный, было настолько ответственное отношение к своему делу, что, когда я читаю или слушаю ту ахинею, которую несут политспекулянты, у меня уже и возмущения нет.
Во-первых, исправительно-трудовая система после Войны была очень сильно укреплена фронтовиками. Я приехал через 11 лет после Победы - в самой силе были молодые мужчины и даже парни, которые прошли Войну. И вот их выставляют чуть ли не супер-монстрами. На этой Перше начальником был старший лейтенант Журавлёв Виктор Михайлович, в Войну - командир взвода разведки, и его, значит, надо представлять неким «чудовищем»?! Начальник управления с 61-го по 80-й год, полковник Воробьёв Филипп Ильич, приехал, по-моему, тоже старшим лейтенантом в 45-м году. Он был командиром разведроты в Войну. Начальник отдела управления старший лейтенант Леонов Фёдор Владимирович - в прошлом морской десантник - без левого предплечья (с протезом). Капитан Звягинцев в 14-м лаготделении - танкист с обожжённым лицом, в 9-м лаготделении (Чепец) служил в звании капитана Герой Советского Союза (к сожалению, фамилию не помню - лично знаком с ним не был). Начальником спецчасти 14-го отделения Усольского управления, был капитан Матушкин Василий Иванович, с ампутированной в боевых условиях ногой. И это всё «монстры», «чудовища», которые с утра до вечера только и думали, как кого щипнуть, как кого ударить, как кого отравить! Этого по определению не могло быть! Это люди совершенно другого склада. Понимаете, людям - то есть зарвавшимся клеветникам - уже просто отказывает элементарный здравый смысл.
И вот теперь возьмём нашу больницу. Почему о ней есть смысл говорить? Это одна система, и она работала по общим для всех ведомственным приказам и одним законам. В какой бы сфере не оказывался сотрудник, он действовал по одним и тем же приказам, и прокуратура проверяла по этим же приказам и, если требовалось вмешательство, значит вмешивалась, причём, довольно жёстко. Поэтому, когда рассказывают про «издевательства» и Бог знает какие чудеса, как я могу поверить, если я когда-то подписал приказ о предании суду чести начсостава одного капитана (фамилию называть не буду - он сейчас на пенсии и там, в посёлке, живёт) за то, что он матом выразился в разговоре с осуждённым, не заметив моего присутствия неподалёку.. И когда этот капитан стоял перед коллективом, у него пот со щёк капал. А мне хотят доказать, что эти офицеры «монстры» и «мучители»!
Один младший лейтенант в 73-м году - молодой ещё был, 21 год, после армии - соблазнился изъятой банкой редкого тогда растворимого кофе. Вот, изъяли (т.к. кофе не полагался по существовавшим правилам внутреннего распорядка), я не помню, из посылки или на свидании, и он её унёс домой. Так я уверен, что он и сейчас помнит эту злополучную банку (он сейчас живёт в Кунгуре), потому что тоже был суд чести, и состоялся такой суд, что врагу не пожелаешь!
Были моменты передачи чая, допустим, надзирателями. Но всё это жёстко пресекалось.
А так, существовало понятие - «нарушение социалистической законности». И такого заключения при любых проверках (особенно жалоб) поистине боялись как огня. Потому что за этим следовал немедленный приказ, чаще всего весьма сурового содержания. А ведь это очень растяжимое понятие. Это буквально в диапазоне от того, что кто-то кого-то оскорбил, и до каких-то лишений, скажем, наказания ни за что. И чтобы адекватно мыслящий начальник в наше время просто посадил кого-то по своей прихоти - без вины - это такая басня, это просто такая степень неприличия!
А у вас, может быть, возникает вопрос, какое возможно наказание в больнице? Увы - никуда не денешься, это малоприятная специфика. Напомню, что медицинский коллектив, работавший среди сотен больных, был преимущественно женским. И в его истории - в 50-е годы - были два факта изнасилования. Кроме того, врач Теплоухова и одна медсестра (фамилию не помню - случаи имели место задолго до меня) лишились по одному глазу, став жертвами нападения больных. И в больнице тоже законом был предусмотрен штрафной изолятор, потому что без него просто не может существовать эта среда. Тут интересен такой штрих. К моменту, когда больница получила статус самостоятельного ИТУ (с 1 января 1969 г.), существовали палаты-изоляторы, куда нарушители переводились на неопределённый срок - до осознания своего неадекватного поведения, при этом условия их содержания от остальной массы отличались только замком на дверях, а питание, прогулки, не говоря уж о лечении, ничем не отличались. Но уже первая прокурорская проверка деятельности больницы в этом новом статусе закончилась предписанием немедленно организовать штрафной изолятор. Причиной этому послужили три допущенных больными преступления за проверяемый период - четыре месяца 1969 года.
Так вот, чтобы просто взять и посадить осуждённого на 15 суток без вины - у меня сознание отказывается это принимать! Может ли быть ошибка? Ошибка может быть: если недобросовестно подготовлены материалы, или, как модно говорить, начальника «подставили». Да, подставить могут, конечно. Но, если начальника подставили один раз, то тот, кто это сделал, будет очень бледно выглядеть, потому что никто не любит, когда его подставляют, какими бы причинами это ни объяснялось.
Почему ещё не могло быть этих диких «фактов», на которые ссылается большинство любителей эпатирующих опусов на столь благодатной ниве, причём всё это обычно выражается общими словами: «издевательства», «пытки» и так далее? Становой хребет каждого коллектива исправительно-трудового учреждения того времени - это три организации: партийная, профсоюзная и комсомольская (я опять говорю о своей больнице, но, подчеркиваю, она работала абсолютно по тем же законам, что и все остальные ИТУ). Это настолько сильная система защиты законности, что её просто трудно пробить.
Вот, допустим, начальник решил что-то сильно нарушить. Ну, распоясался, начал сажать налево и направо. Это же рикошетом будет бить по коллективу! Это же будет озлоблять осуждённых и таким образом ставить под удар каждого сотрудника. Да, кто-то под давлением начальника может сломаться, но коллектив, как правило, не сломается, и очень скоро такого начальника либо поставят на место, либо уберут с места, предварительно предупредив раз-другой.. Но об этом же никто нигде не пишет и не говорит!
В одном из подразделений начальником был один капитан (впоследствии он стал подполковником) - очень дельный офицер, хороший руководитель, с прекрасными личными качествами, пользовался уважением у всех, кто его знал. У него сбежал бесконвойный осуждённый. Он накануне только с ним переговорил - при расконвоировании всегда такая беседа проводится, наставление - и тот клятвенно заверял, что всё будет соблюдать, а потом сиганул в соседнюю деревню. А соседняя по тем краям - это и 15 км, возможно. Начальник лично сам - на коня: что-то он там заподозрил, где этого заключённого легче всего было найти, и настиг-таки его. Один. А надо сказать, что за побег он бы лично отвечал!
Зачем офицеру набиваться на выговор, если за этим следует задержка в звании, чтоб его склоняли по всем падежам на совещаниях, на партактиве? А партактив - вернее, обычно это был партхозактив - собирался ежеквартально: подведение итогов, постановка новых задач... Но - кому приятно, если в зале собрался цвет управления, а там будут мою фамилию полоскать из-за какого-то прохвоста, которого я, допустим, чем-то там ущемил? Кому это надо? Не надо быть семи пядей во лбу, чтобы понимать столь простые вещи. Надо просто хоть что-то понимать в людях, в мотивации их поступков, в общей профессиональной и ведомственной обстановке. И, конечно же, иметь совесть.
И вот этот капитан немножко сорвался. Он вначале вёл коня на поводу - вслед за пойманным по лесу - а лес там через 300 метров начинается - а потом скомандовал «бегом!», и тот побежал. Эту команду, конечно, сочли не необходимой в той ситуации, квалифицировали как нарушение соцзаконности, и этот бедный капитан, Павел Иванович, прошёл такое чистилище! Во-первых, бюро, далее партийное собрание, потом партийная комиссия - так он уже был как выжатый лимон (я тогда был членом партийной комиссии при политотделе, а она работала на правах райкома, поэтому принимал участие в том заседании). А «правозащитники» что-то там про «пытки» - налево и направо - пишут!
Если резюмировать, 36-я колония от меня была вдалеке, но, если мы в таёжных дебрях за эту соцзаконность так отвечали и, следовательно, спрашивали с сотрудников, то, конечно же, тому персоналу, который работал в ИТК-36, им, беднягам, приходилось это делать, может быть, вдесятеро скрупулезнее и педантичнее, чем нам.
Что касается больницы, была своя сложность, потому что больница всегда существовала на стыке требований и Минздрава, и МВД. И вот тут, на этом стыке, очень много создаётся разных ситуаций, где может подсказать и выручить только нравственный компас, когда просто надо делать по совести, совмещая медицинскую деонтологию, ведомственные нормативные акты МВД и просто здоровые нравственные представления.
Начальник нашего спецстрогого лагпункта (Перша), Лошак Михаил Фёдорович, был интересной и очень сильной личностью. Образование - меньше некуда (пять классов плюс Калининградские годичные офицерские курсы в 1950-м году), но, если бы у него было нормальное образование, я бы легко мог представить себе его хоть министром, хоть кем - от природы умный и сильный человек. Много читал, много думал. Умел прислушиваться к советам и предложениям, независимо от того, кто был инициатором (даже если это бригадир или специалист из числа заключённых). Умел и отметить за это. Он пришёл как-то на кухню, а там повар с помощником (заключённые) окорок обрезают - утаённый окорок! - и уже до кости дошли. На кухне же улучить момент легко. Допустим, дежурный наряд пришёл, проверил и пошёл дальше. А там поджарить долго ли, если воровать? И вот они намеревались это сделать. Так вот начальник, взял окорок, повару по спине «приложил», и спросил: «Добавить ещё?» А потом заставил вора пройти с этими полуобглоданными костями на вытянутых руках по нескольким жилым секциям. Что вы думаете, жалоба была? Боже упаси, потому что все знали, что - за дело. И потом этот случай, уже в виде лагерного фольклора, долгое время гулял по этапам и пересыльным пунктам. Почему? Да потому, что он сделал хоть и не по инструкции, но зато по неписаным законам справедливости - и в интересах основной массы заключённых, которых пытались обокрасть.
Лошак Михаил Фёдорович - начальник Першинского спецлагпункта
Действительно, были моменты такого взаимопонимания. Там с ними, если не учитывать фактор справедливости, нельзя работать. На несправедливости можно сколько-то проехаться, но рано или поздно этот бумеранг по затылку даст очень крепко.
Лошак Михаил Фёдорович настолько умел объективно, с пониманием и безошибочным психологическим расчётом обращаться с осужденными, что слава о нём в течение десятилетий его работы шла далеко за пределами Управления. По этапам передавали друг другу, что есть такой начальник в Усольлаге. Я три года проработал у него в подчинении. Когда он в 1966 году ушёл на пенсию и три года прожил в Соликамске, у меня было больное место - вакансия заместителя по АХЧ. Я ему и предложил: «Михаил Фёдорович, может, хватит сидеть там в квартире?» И он у меня ещё 20 лет (вторую пенсию, можно сказать) отработал! И умер, кстати говоря, на работе, ценимый и уважаемый всеми, кто его знал.
Продолжение интервью