Бабушкин патефон
А что вы делаете, когда вам совсем-совсем не хочется быть взрослыми? Ходить на работу, компостировать талончики в транспорте, есть гарнир, менять электрические лампочки.
Я придумываю, как будто мне двенадцать лет и у меня есть вихрастая рыжая подруга и новый велосипед и бабушка, которая печет пироги и закатывает в огромные банки вишневый компот. Мне кажется, что у всех счастливых людей была бабушка, на кухне у которой стояли бесконечные банки с домашними джемами, а в ящичках буфета хранились многочисленные сокровища. Замечательная бабушка, такая, как у Светы. Для Светы, с огромной нежностью, я и написала эту историю.
Я, вот честное слово, никогда не подслушиваю чужие разговоры. Зачем? Ведь так нечаянно можно услышать много лишнего и даже узнать страшные тайны, а что мне потом делать со страшной тайной, да еще и с чужой? Свои собственные страшные тайны я рассказываю маме за утренней чашкой какао - тогда они кажутся менее страшными. Я собиралась было рассказать ей о тайном обществе фей и нашей с Лекой роли в обретении тетей Агатой личного счастья, но Лека сказала: “Подожди, Переполька. Еще неизвестно как твоя мама отнесется к краже ее бельевой веревки.” Собственно, никакой кражи не было - просто мы с Лекой отдолжили у мамы прочную бельевую веревку, по которой танцующий трубочист спустился с крыши соседнего Леденцового дома прямо на нашу кухню и в объятия тети Агаты, и забыли вернуть ее на место.
В общем, я никогда не подслушиваю чужие разговоры и даже стараюсь закрыть от них уши, а если делать это не позволяет вежливость, то я погромче шуршу страницами книги, стучу чашками или напеваю себе под нос.
- Перепелка завела патефон, - смеется в таких случаях папа и все присутствующие, даже я, смеются вслед за ним, хотя что в этом смешного?
Я даже не знала толком, что такое патефон и как его заводят, пока папа не нашел один весьма старинный экземпляр на чердаке у моей бабушки, которая приходится ему и тете Агате родной матерью. Бабушкин дом мог бы посоперничать с историческим музеем, столько в нем старых вещей и все расставлены по полочкам и ничего нельзя трогать, особенно детям. Даже чашки, из которых бабушка поит нас ромашковым чаем, принадлежат к какому-то редкому сервизу, выпущеному Мейсенской фарфоровой фабрикой еще до первой мировой войны. Я так трепещу при мысли, что могу разбить бабушкину реликвию, что всегда проливаю половину чая на себя.
Бабушка воспитала папу и тетю Агату в строгом уважении к традициям, так она сама говорит. В бабушкином доме обувь нужно оставлять на веранде и заходить внутрь только в тапочках, нельзя чихать и зевать, не прикрыв рот платочком, и еще дети не должны перебивать старших, поэтому сначала говорит бабушка, потом папа, потом тетя Агата, а когда очередь доходит до меня, я начисто забываю, что собиралась сказать. - “Как ты думаешь, Перепелка?” - серьезно спрашивает меня папа. Я пожимаю плечами и ухожу из дома в сад искать улиток и гусенниц-путешественниц. Бабушкин сад тоже растет в строгом соответствии с традициями: деревянную ограду оплетают бурбонские розы, справа от дома аккуратными рядами растут ягодные кустарники, слева - лечебные травы и лук, а посередине возвышается великолепная, раскидистая старая вишня, залазить на которую мне, разумеется, строго запрещается. Когда первые созревшие вишни падают черными каплями на дорожки сада, бабушка объявляет всеобщую мобилизацию: папа, вооружившись высоченной приставной лестницей, лезет за урожаем, бабушка дает ему снизу ценные указания, а мы с тетей Агатой вынимаем из вишен косточки, забрызгивая при этом кухонные стены, самих себя и бабушкины занавески из самого что ни на есть редкого кружева.
В этом году старая вишня решила показать свою прыть и разжилась крупными, спелыми плодами к середине июня. Бабушка тут же позвонила по телефону и приказала нам собираться, а заодно поинтересовалась, чем занята ее младшая дочь и почему она пропустила закатку клубничного варенья. Младшая дочь, то есть тетя Агата, позволила себе взбунтоваться и заявила матери, что у нее теперь есть личная жизнь, которая в миллион раз важнее всякой клубники, а так же вишни, малины и крыжовника и что раньше яблочной пастилы ее могут не ждать. Телефон у бабушки тоже старой закалки: он полированный, тяжелый, с тугим пожелтевшим диском, на котором нарисованы красивые цифры, и стоит на специальном столике в прихожей. Он любит хрипеть, говорить басом и вплетать в разговор обрывки чужих голосов, поэтому бабушке и тете Агате пришлось кричать так громко, что их услышали не только мы с Лекой, но и прохожие на улице, жители Леденцового дома и, наверняка, сам трубочист. Возможно, трубочисту было приятно, что тетя Агата ценит его выше, чем клубничное варенье и желе из крыжовника, а я расстроилась не на шутку. Во-первых, потому что тетя Агата собиралась до самого августа спать на раскладушке в гостинной и заражать окружающих бациллами влюбленности, во-вторых, потому что мне придется ехать к бабушке, оставив Леку в одиночестве осчастливливать город и поедать пирожные на заседаниях Тайного общества фей, а я тем временем буде в одиночестве выковыривать косточки из ста миллионов киллограммов скользких вишен.
- А патефон? - Спросила Лека, выслушав мои жалобы. - Патефон тебе твоя бабушка позволит заводить?
Я неопределенно пожала плечами. При чем здесь патефон к ста миллионам киллограммов вишен?
- Не дрейфь, Переполька! - Великодушно сказала Лека. - Мы оставим тетю Агату на попечение твоих мамы и папы и отправимся вместе с тобой на помощь твоей бабушке.
- Кто это “мы”? - С подозрением спросила я.
- Я и Александр, конечно! - С достоинством ответила Лека. - Я уверена, что Александру понравится выковыривать косточки из вишен, а я лажу по деревьям не хуже твоего папы!
- Лазаю, - поправила я, радуясь Лекиной идее.
- Не потеряйтесь, не заблудитесь, не опоздайте на поезд, не оставляйте Александра без присмотра! - Сказала мама, вручая нам с Лекой по увесистому чемодану с чистыми вещами и подарками для бабушки.
Моя мама вовсе не похожа на тех мам, которые не позволяют детям ступить за порог без горы носовых платков и тонны нотаций, - просто она помнит, что нам с Лекой уже доводилось теряться и опаздывать на поезд.
- И будьте вежливы с бабушкой! - Крикнула мама нам вслед.
По дороге на вокзал мы с Лекой собирались навестить Луи, но увлеченно беседовал с девушкой из пекарни.
- Не будем мешать им, - прошипела я и ускорила шаг, за мной энергично трусили Лека и Александр и таким образом мы пришли на вокзал на целых двадцать минут раньше поезда.
- Переполька, - серьезно сказала Лека.- Поезд уедет только через полчаса, а в вокзальном кафе есть горячий шоколад и наверняка найдутся песочные корзинки с заварным кремом.
- У моей бабушки наверняка найдется какао и остатки прошлогоднего персикового компота, - возразила я. - И нам капитально влетит, если мы пропустим поезд.
- Если верить твоим рассказам, Переполька, - не сдавалась Лека, - твоя бабушка не признает других напитков, кроме ромашкового чая. А значит, не видать нам какао до самого воскресенья. И к тому же мы оставим Александра на платформе с вещами, а сами сбегаем - одна нога здесь, другая там.
Лека оказалась права: когда мы вернулись, поезд все еще стоял у платформы, натужно пыхтя, машинист ругался, показывая на часы, а посреди платформы на груде наших вещей сидел Александр и угрожающе шипел на проводницу, не позволяя ей закрыть двери вагона.
- Вот видишь, Переполька, - важно сказала Лека, почесав Александра за ухом. - Я же говорила, что мы успеем.
От нашего города до бабушкиного городка ходит прямой поезд, поэтому потеряться в пути у нас с Лекой не было ни единой возможности.
- Вот моя бабушка, - прошептала я Леке, когда поезд уже замедлял ход, подъезжая к станции. - Называй ее, пожалуйста, на “вы” и ни в чем ей не противоречь - она этого не любит.
Лека размазала нос по стеклу, пытаясь рассмотреть одинокую фигуру на перроне. При первом взгляде на бабушку было ясно, от кого тетя Агата унаследовала гренадерскую стать: бабушка была ужасно высокой, ужасно прямой, ужасно старомодно одетой и на носу у нее грозно сверкали круглые очки.
- Она ничего не видит вблизи, зато вдалеке - ого-го! - Прошептала я Леке, пока мы выгружали из вагона свои чемоданы, утомленного поездкой Александра и самих себя.
- Иди сюда, Мария, - трубно позвала бабушка с другого конца перрона, - и поздоровайся как следует! Я очень разочарованна поведением твоего отца. Как можно отправлять детей одних в путешествие на поезде?
Я никогда не возражаю бабушке, даже когда она отчитывает папу как мальчишку, поэтому ограничилась почтительным “здрасьте”.
- Как зовут твою подругу? - Поинтересовалась бабушка, уводя нас прочь с узкого перрона маленькой провинциальной станции.
- Лека, - пропищала я. - Лека, а с ней Александр.
Но Александра близорукая бабушка не успела заметить.
На ужин полагался суп из старинной супницы и бутерброды из мягкого хлеба с сыром, но сначала нам с Лекой было позволенно распаковать чемоданы, аккуратно разложить свои вещи на полки необъятного бабушкиного гардероба и преподнести ей заготовленные заранее подарки: серебрянные щипчики для сахара, которые мама купила по случаю в антикварном магазине, новые резиновые сапоги и непромокаемый плащ, настойку конского каштана для растирания ног, спицы девятого номера и несколько мотков шерсти.
- Как мило, - сказала бабушка. - А зачем вы привезли меховую шапку?
Я собиралась было объяснить бабушке, что это вовсе не шапка, а живой кот по имени Александр - верный спутник Леки во всех ее приключениях, но не успела, потому что бабушка схватила кота за холку, собираясь, видимо, его померять, и в ответ на это Александр поступил совершенно неподобающим гостям образом, а именно укусил бабушку за палец и одним прыжком сиганул на шкаф.
- Что это?! - Вскричала бабушка, тряся укушенным пальцем.
- Мяу! - Хрипло ответил Александр со шкафа, давая бабушке понять, что не намерен терпеть фривольное к себе отношение.
После ужина позвонила мама узнать, все ли у нас хорошо. Бабушкин черный телефон превращал мамин голос в хриплый бас просоленного морского волка. Все хорошо, заверила я ее: бабушка в гостинной как раз объясняла недовольному Александру, что в ее доме котам не позволено лежать на диване, а на кухне Лека, вызвавшаяся убрать со стола, опасно гремела коллекционными тарелками.
- Не бейте посуду, - взволнованно прихрипела мама в трубке, - и ничего не трогайте без спроса. И главное не пытайтесь...
Тут мамин голос превратился в фальцет, потом кто-то другой начал гнусаво диктовать “семь яиц, три стакана муки с горкой, щепотка молотой корицы” и связь прервалась.
Интересно, что именно мы не должны пытаться. Прыгнуть с крыши? Выкопать тайный ход из погреба, где бабушка хранит банки с вареньем, до самой реки? Есть неспелый крыжовник?
- Нехорошо со стороны твоей мамы прервать разговор, не сказав самого главного, - обиделась Лека.
Я принялась с ней спорить, что мама тут совершенно не при чем, а все дело в бабушкином черном телефоне, но тут пришла бабушка собственной персоной и объяснила нам, что в такое время в ее доме дети прекращают шумные игры, чистят зубы и идут спать.
К счастью, в бабушкиной гостевой комнате имелось две кровати. Я отдала ту из них, что ближе к окну, Леке, а сама клубочком устроилась на другой и сразу заснула. Кажется, мне снились говорящие рыбы, мечтающие превратиться в морских бабочек. Я рассказывала им как из листьев морской травы ламинарии сделать вполне приличный кокон, но так и не договорила, потому что меня разбудила Лека.
- Вставай, Переполька, вставай! - Повторяла шепотом Лека, тряся меня за плечо. На улице была глубокая ночь. - Вставай, покажи мне, как заводить патефон.
- Какой патефон? Ты что, с ума сошла? - Уставилась я на едва различимую в темноте Леку. - Ложись спать, завтра попросим патефон у бабушки.
- Переполька, ты прекрасно знаешь, что твоя бабушка не разрешит нам даже приблизиться к патефону, - ответила Лека с отчаянием в голосе, - особенно после того, как я чуть не разбила ее любимое блюдце. Переполька, это мой единственный шанс! Я, может быть, только для этого и приехала.
Я и не знала, что Леке так хотелось покрутить ручку настоящего патефона! Я даже почувствовала легкое над ней превосходство.
- Ладно, - смягчилась я и вылезла из теплой постели. - Только бы не разбудить бабушку.
В доме раздавался оглушительный бабушкин храп - еще одна фамильная черта, унаследованная тетей Агатой. Мы тихо, как мышки, выскользнули из комнаты и босиком пробрались на чердак. Александр увязался было за нами, но Лека отправила его назад, охранять бабушкин сон.
Я только раз была на бабушкином чердаке, вместе с папой, и тогда он показался мне обычной пыльной комнатой, полной никому не нужных, кое-как сваленых в кучи вещей. Сейчас, залитый лунным светом, он выглядел волшебной пещерой Али-Бабы.
- Смотри, Переполька! - Дернула меня Лека за рукав пижамы и мое сердце заколотилось быстро-быстро. По углам чердака качались странные тени, похожие то на драконов, то на корабли, то на ветряные мельницы. Где-то под потолком что-то таинственно шуршало. Я крепко схватила Леку за руку. Хорошо, что даже на чердаке был слышен успокаивающий бабушкин храп.
Лека потянула меня к ближайшей куче.
- Смотри, Переполька, - прошептала она, - это только кажется, что все свалено вместе как попало, на самом деле все аккуратно расставлено.
Куча оказалась на самом деле аккуратно построенной пирамидой. Внизу стояли массивные напольные вазы, прикрытые сверху томами энциклопедии.
- Думаешь, в них что-то спрятанно? - Предположила Лека.
На втором этаже пирамиды стояли вазы поменьше, некоторые целые, некоторые слегка надколотые. Осколки совсем разбитых ваз были сложены в хрустальные салатницы. Лека взяла одну небольшую вазу и высыпала ее содержимое себе на ладонь - это были крупные янтарные бусины. Венчала все это великолепие белая фарфоровая статуэтка балерины невероятной красоты, у которой не было левой ноги.
- Не повезло, - огорченно прошептала Лека и погладила балерину указательным пальцем.
Мы нашли пирамиду поломанных игрушек и пахнущих старостью книг и разных непрактичных вещей: музыкальных шкатулок, пудренниц, альбомов для акварели, пластинок и коробок со старыми диапозитивами. Лека извлекла из недр пирамиды пластинку Эдит Пиаф, сдула с нее пыль и восторженно чихнула.
- Тихо! Всю улицу перебудишь! - Зашипела я на нее, опасливо косясь в сторону чердачного окна, и тут увидела что-то замечательное.
- Смотри, Лека, смотри! - У окна, на специальном столике стоял старый бабушкин патефон, нисколько не запыленный, как будто им пользовались только вчера. Лека благоговейно приподняла его черную лакированную крышку и потрогала пальцем резную звуковую головку.
- Перепелка, как его заводить? - Прошептала она.
- Не знаю точно, - промямлила я. - Кажется, нужно сначала положить пластинку, а потом крутануть ручку.
Лека так и сделала - внутри патефона раздалось неуверенное клокотание.
- Может быть, пластинка испортилась? - Неуверенно предположила я.
- А может быть, ты просто не знаешь, как обращаться с патефоном, а сама хвастаешься? - Рассердилась Лека.
- А может быть, я никогда и не хвасталась, ты сама все придумала! - Обиделась я в ответ.
Мы еще немного попререкались, потом немного повозились с патефоном, потом почувствовали, что устали.
- Пойдем спать, Лека! - Примирительно позвала я, - а то еще сломаем что-нибудь.
Лека тяжело вздохнула, как вздыхает, наверное, человек, навсегда расстающийся с мечтой, и оставила патефон в покое.
- Смотри, Переполька, - сказала она, высунув в чердачное окно вихрастую рыжую голову, - видишь ковш Большой Медведицы? Рядом с ней - хвост Дракона. А там, на севере, видишь пять ярких звезд? Это Кассиопея.
Я мельком посмотрела на звезды, потом на Леку - это была какая-то другая, взрослая Лека, с грустными и нежными глазами. Я протянула было руку, чтобы погладить ее по голове, но тут новая Лека зевнула во весь рот и снова превратилась в мою непоседливую подругу.
- Пошли спать, Переполька! - Сказала она, как будто я не предложила первой. - А то нам влетит от твоей бабушки.
И мы отправились спать.
Я придумываю, как будто мне двенадцать лет и у меня есть вихрастая рыжая подруга и новый велосипед и бабушка, которая печет пироги и закатывает в огромные банки вишневый компот. Мне кажется, что у всех счастливых людей была бабушка, на кухне у которой стояли бесконечные банки с домашними джемами, а в ящичках буфета хранились многочисленные сокровища. Замечательная бабушка, такая, как у Светы. Для Светы, с огромной нежностью, я и написала эту историю.
Я, вот честное слово, никогда не подслушиваю чужие разговоры. Зачем? Ведь так нечаянно можно услышать много лишнего и даже узнать страшные тайны, а что мне потом делать со страшной тайной, да еще и с чужой? Свои собственные страшные тайны я рассказываю маме за утренней чашкой какао - тогда они кажутся менее страшными. Я собиралась было рассказать ей о тайном обществе фей и нашей с Лекой роли в обретении тетей Агатой личного счастья, но Лека сказала: “Подожди, Переполька. Еще неизвестно как твоя мама отнесется к краже ее бельевой веревки.” Собственно, никакой кражи не было - просто мы с Лекой отдолжили у мамы прочную бельевую веревку, по которой танцующий трубочист спустился с крыши соседнего Леденцового дома прямо на нашу кухню и в объятия тети Агаты, и забыли вернуть ее на место.
В общем, я никогда не подслушиваю чужие разговоры и даже стараюсь закрыть от них уши, а если делать это не позволяет вежливость, то я погромче шуршу страницами книги, стучу чашками или напеваю себе под нос.
- Перепелка завела патефон, - смеется в таких случаях папа и все присутствующие, даже я, смеются вслед за ним, хотя что в этом смешного?
Я даже не знала толком, что такое патефон и как его заводят, пока папа не нашел один весьма старинный экземпляр на чердаке у моей бабушки, которая приходится ему и тете Агате родной матерью. Бабушкин дом мог бы посоперничать с историческим музеем, столько в нем старых вещей и все расставлены по полочкам и ничего нельзя трогать, особенно детям. Даже чашки, из которых бабушка поит нас ромашковым чаем, принадлежат к какому-то редкому сервизу, выпущеному Мейсенской фарфоровой фабрикой еще до первой мировой войны. Я так трепещу при мысли, что могу разбить бабушкину реликвию, что всегда проливаю половину чая на себя.
Бабушка воспитала папу и тетю Агату в строгом уважении к традициям, так она сама говорит. В бабушкином доме обувь нужно оставлять на веранде и заходить внутрь только в тапочках, нельзя чихать и зевать, не прикрыв рот платочком, и еще дети не должны перебивать старших, поэтому сначала говорит бабушка, потом папа, потом тетя Агата, а когда очередь доходит до меня, я начисто забываю, что собиралась сказать. - “Как ты думаешь, Перепелка?” - серьезно спрашивает меня папа. Я пожимаю плечами и ухожу из дома в сад искать улиток и гусенниц-путешественниц. Бабушкин сад тоже растет в строгом соответствии с традициями: деревянную ограду оплетают бурбонские розы, справа от дома аккуратными рядами растут ягодные кустарники, слева - лечебные травы и лук, а посередине возвышается великолепная, раскидистая старая вишня, залазить на которую мне, разумеется, строго запрещается. Когда первые созревшие вишни падают черными каплями на дорожки сада, бабушка объявляет всеобщую мобилизацию: папа, вооружившись высоченной приставной лестницей, лезет за урожаем, бабушка дает ему снизу ценные указания, а мы с тетей Агатой вынимаем из вишен косточки, забрызгивая при этом кухонные стены, самих себя и бабушкины занавески из самого что ни на есть редкого кружева.
В этом году старая вишня решила показать свою прыть и разжилась крупными, спелыми плодами к середине июня. Бабушка тут же позвонила по телефону и приказала нам собираться, а заодно поинтересовалась, чем занята ее младшая дочь и почему она пропустила закатку клубничного варенья. Младшая дочь, то есть тетя Агата, позволила себе взбунтоваться и заявила матери, что у нее теперь есть личная жизнь, которая в миллион раз важнее всякой клубники, а так же вишни, малины и крыжовника и что раньше яблочной пастилы ее могут не ждать. Телефон у бабушки тоже старой закалки: он полированный, тяжелый, с тугим пожелтевшим диском, на котором нарисованы красивые цифры, и стоит на специальном столике в прихожей. Он любит хрипеть, говорить басом и вплетать в разговор обрывки чужих голосов, поэтому бабушке и тете Агате пришлось кричать так громко, что их услышали не только мы с Лекой, но и прохожие на улице, жители Леденцового дома и, наверняка, сам трубочист. Возможно, трубочисту было приятно, что тетя Агата ценит его выше, чем клубничное варенье и желе из крыжовника, а я расстроилась не на шутку. Во-первых, потому что тетя Агата собиралась до самого августа спать на раскладушке в гостинной и заражать окружающих бациллами влюбленности, во-вторых, потому что мне придется ехать к бабушке, оставив Леку в одиночестве осчастливливать город и поедать пирожные на заседаниях Тайного общества фей, а я тем временем буде в одиночестве выковыривать косточки из ста миллионов киллограммов скользких вишен.
- А патефон? - Спросила Лека, выслушав мои жалобы. - Патефон тебе твоя бабушка позволит заводить?
Я неопределенно пожала плечами. При чем здесь патефон к ста миллионам киллограммов вишен?
- Не дрейфь, Переполька! - Великодушно сказала Лека. - Мы оставим тетю Агату на попечение твоих мамы и папы и отправимся вместе с тобой на помощь твоей бабушке.
- Кто это “мы”? - С подозрением спросила я.
- Я и Александр, конечно! - С достоинством ответила Лека. - Я уверена, что Александру понравится выковыривать косточки из вишен, а я лажу по деревьям не хуже твоего папы!
- Лазаю, - поправила я, радуясь Лекиной идее.
- Не потеряйтесь, не заблудитесь, не опоздайте на поезд, не оставляйте Александра без присмотра! - Сказала мама, вручая нам с Лекой по увесистому чемодану с чистыми вещами и подарками для бабушки.
Моя мама вовсе не похожа на тех мам, которые не позволяют детям ступить за порог без горы носовых платков и тонны нотаций, - просто она помнит, что нам с Лекой уже доводилось теряться и опаздывать на поезд.
- И будьте вежливы с бабушкой! - Крикнула мама нам вслед.
По дороге на вокзал мы с Лекой собирались навестить Луи, но увлеченно беседовал с девушкой из пекарни.
- Не будем мешать им, - прошипела я и ускорила шаг, за мной энергично трусили Лека и Александр и таким образом мы пришли на вокзал на целых двадцать минут раньше поезда.
- Переполька, - серьезно сказала Лека.- Поезд уедет только через полчаса, а в вокзальном кафе есть горячий шоколад и наверняка найдутся песочные корзинки с заварным кремом.
- У моей бабушки наверняка найдется какао и остатки прошлогоднего персикового компота, - возразила я. - И нам капитально влетит, если мы пропустим поезд.
- Если верить твоим рассказам, Переполька, - не сдавалась Лека, - твоя бабушка не признает других напитков, кроме ромашкового чая. А значит, не видать нам какао до самого воскресенья. И к тому же мы оставим Александра на платформе с вещами, а сами сбегаем - одна нога здесь, другая там.
Лека оказалась права: когда мы вернулись, поезд все еще стоял у платформы, натужно пыхтя, машинист ругался, показывая на часы, а посреди платформы на груде наших вещей сидел Александр и угрожающе шипел на проводницу, не позволяя ей закрыть двери вагона.
- Вот видишь, Переполька, - важно сказала Лека, почесав Александра за ухом. - Я же говорила, что мы успеем.
От нашего города до бабушкиного городка ходит прямой поезд, поэтому потеряться в пути у нас с Лекой не было ни единой возможности.
- Вот моя бабушка, - прошептала я Леке, когда поезд уже замедлял ход, подъезжая к станции. - Называй ее, пожалуйста, на “вы” и ни в чем ей не противоречь - она этого не любит.
Лека размазала нос по стеклу, пытаясь рассмотреть одинокую фигуру на перроне. При первом взгляде на бабушку было ясно, от кого тетя Агата унаследовала гренадерскую стать: бабушка была ужасно высокой, ужасно прямой, ужасно старомодно одетой и на носу у нее грозно сверкали круглые очки.
- Она ничего не видит вблизи, зато вдалеке - ого-го! - Прошептала я Леке, пока мы выгружали из вагона свои чемоданы, утомленного поездкой Александра и самих себя.
- Иди сюда, Мария, - трубно позвала бабушка с другого конца перрона, - и поздоровайся как следует! Я очень разочарованна поведением твоего отца. Как можно отправлять детей одних в путешествие на поезде?
Я никогда не возражаю бабушке, даже когда она отчитывает папу как мальчишку, поэтому ограничилась почтительным “здрасьте”.
- Как зовут твою подругу? - Поинтересовалась бабушка, уводя нас прочь с узкого перрона маленькой провинциальной станции.
- Лека, - пропищала я. - Лека, а с ней Александр.
Но Александра близорукая бабушка не успела заметить.
На ужин полагался суп из старинной супницы и бутерброды из мягкого хлеба с сыром, но сначала нам с Лекой было позволенно распаковать чемоданы, аккуратно разложить свои вещи на полки необъятного бабушкиного гардероба и преподнести ей заготовленные заранее подарки: серебрянные щипчики для сахара, которые мама купила по случаю в антикварном магазине, новые резиновые сапоги и непромокаемый плащ, настойку конского каштана для растирания ног, спицы девятого номера и несколько мотков шерсти.
- Как мило, - сказала бабушка. - А зачем вы привезли меховую шапку?
Я собиралась было объяснить бабушке, что это вовсе не шапка, а живой кот по имени Александр - верный спутник Леки во всех ее приключениях, но не успела, потому что бабушка схватила кота за холку, собираясь, видимо, его померять, и в ответ на это Александр поступил совершенно неподобающим гостям образом, а именно укусил бабушку за палец и одним прыжком сиганул на шкаф.
- Что это?! - Вскричала бабушка, тряся укушенным пальцем.
- Мяу! - Хрипло ответил Александр со шкафа, давая бабушке понять, что не намерен терпеть фривольное к себе отношение.
После ужина позвонила мама узнать, все ли у нас хорошо. Бабушкин черный телефон превращал мамин голос в хриплый бас просоленного морского волка. Все хорошо, заверила я ее: бабушка в гостинной как раз объясняла недовольному Александру, что в ее доме котам не позволено лежать на диване, а на кухне Лека, вызвавшаяся убрать со стола, опасно гремела коллекционными тарелками.
- Не бейте посуду, - взволнованно прихрипела мама в трубке, - и ничего не трогайте без спроса. И главное не пытайтесь...
Тут мамин голос превратился в фальцет, потом кто-то другой начал гнусаво диктовать “семь яиц, три стакана муки с горкой, щепотка молотой корицы” и связь прервалась.
Интересно, что именно мы не должны пытаться. Прыгнуть с крыши? Выкопать тайный ход из погреба, где бабушка хранит банки с вареньем, до самой реки? Есть неспелый крыжовник?
- Нехорошо со стороны твоей мамы прервать разговор, не сказав самого главного, - обиделась Лека.
Я принялась с ней спорить, что мама тут совершенно не при чем, а все дело в бабушкином черном телефоне, но тут пришла бабушка собственной персоной и объяснила нам, что в такое время в ее доме дети прекращают шумные игры, чистят зубы и идут спать.
К счастью, в бабушкиной гостевой комнате имелось две кровати. Я отдала ту из них, что ближе к окну, Леке, а сама клубочком устроилась на другой и сразу заснула. Кажется, мне снились говорящие рыбы, мечтающие превратиться в морских бабочек. Я рассказывала им как из листьев морской травы ламинарии сделать вполне приличный кокон, но так и не договорила, потому что меня разбудила Лека.
- Вставай, Переполька, вставай! - Повторяла шепотом Лека, тряся меня за плечо. На улице была глубокая ночь. - Вставай, покажи мне, как заводить патефон.
- Какой патефон? Ты что, с ума сошла? - Уставилась я на едва различимую в темноте Леку. - Ложись спать, завтра попросим патефон у бабушки.
- Переполька, ты прекрасно знаешь, что твоя бабушка не разрешит нам даже приблизиться к патефону, - ответила Лека с отчаянием в голосе, - особенно после того, как я чуть не разбила ее любимое блюдце. Переполька, это мой единственный шанс! Я, может быть, только для этого и приехала.
Я и не знала, что Леке так хотелось покрутить ручку настоящего патефона! Я даже почувствовала легкое над ней превосходство.
- Ладно, - смягчилась я и вылезла из теплой постели. - Только бы не разбудить бабушку.
В доме раздавался оглушительный бабушкин храп - еще одна фамильная черта, унаследованная тетей Агатой. Мы тихо, как мышки, выскользнули из комнаты и босиком пробрались на чердак. Александр увязался было за нами, но Лека отправила его назад, охранять бабушкин сон.
Я только раз была на бабушкином чердаке, вместе с папой, и тогда он показался мне обычной пыльной комнатой, полной никому не нужных, кое-как сваленых в кучи вещей. Сейчас, залитый лунным светом, он выглядел волшебной пещерой Али-Бабы.
- Смотри, Переполька! - Дернула меня Лека за рукав пижамы и мое сердце заколотилось быстро-быстро. По углам чердака качались странные тени, похожие то на драконов, то на корабли, то на ветряные мельницы. Где-то под потолком что-то таинственно шуршало. Я крепко схватила Леку за руку. Хорошо, что даже на чердаке был слышен успокаивающий бабушкин храп.
Лека потянула меня к ближайшей куче.
- Смотри, Переполька, - прошептала она, - это только кажется, что все свалено вместе как попало, на самом деле все аккуратно расставлено.
Куча оказалась на самом деле аккуратно построенной пирамидой. Внизу стояли массивные напольные вазы, прикрытые сверху томами энциклопедии.
- Думаешь, в них что-то спрятанно? - Предположила Лека.
На втором этаже пирамиды стояли вазы поменьше, некоторые целые, некоторые слегка надколотые. Осколки совсем разбитых ваз были сложены в хрустальные салатницы. Лека взяла одну небольшую вазу и высыпала ее содержимое себе на ладонь - это были крупные янтарные бусины. Венчала все это великолепие белая фарфоровая статуэтка балерины невероятной красоты, у которой не было левой ноги.
- Не повезло, - огорченно прошептала Лека и погладила балерину указательным пальцем.
Мы нашли пирамиду поломанных игрушек и пахнущих старостью книг и разных непрактичных вещей: музыкальных шкатулок, пудренниц, альбомов для акварели, пластинок и коробок со старыми диапозитивами. Лека извлекла из недр пирамиды пластинку Эдит Пиаф, сдула с нее пыль и восторженно чихнула.
- Тихо! Всю улицу перебудишь! - Зашипела я на нее, опасливо косясь в сторону чердачного окна, и тут увидела что-то замечательное.
- Смотри, Лека, смотри! - У окна, на специальном столике стоял старый бабушкин патефон, нисколько не запыленный, как будто им пользовались только вчера. Лека благоговейно приподняла его черную лакированную крышку и потрогала пальцем резную звуковую головку.
- Перепелка, как его заводить? - Прошептала она.
- Не знаю точно, - промямлила я. - Кажется, нужно сначала положить пластинку, а потом крутануть ручку.
Лека так и сделала - внутри патефона раздалось неуверенное клокотание.
- Может быть, пластинка испортилась? - Неуверенно предположила я.
- А может быть, ты просто не знаешь, как обращаться с патефоном, а сама хвастаешься? - Рассердилась Лека.
- А может быть, я никогда и не хвасталась, ты сама все придумала! - Обиделась я в ответ.
Мы еще немного попререкались, потом немного повозились с патефоном, потом почувствовали, что устали.
- Пойдем спать, Лека! - Примирительно позвала я, - а то еще сломаем что-нибудь.
Лека тяжело вздохнула, как вздыхает, наверное, человек, навсегда расстающийся с мечтой, и оставила патефон в покое.
- Смотри, Переполька, - сказала она, высунув в чердачное окно вихрастую рыжую голову, - видишь ковш Большой Медведицы? Рядом с ней - хвост Дракона. А там, на севере, видишь пять ярких звезд? Это Кассиопея.
Я мельком посмотрела на звезды, потом на Леку - это была какая-то другая, взрослая Лека, с грустными и нежными глазами. Я протянула было руку, чтобы погладить ее по голове, но тут новая Лека зевнула во весь рот и снова превратилась в мою непоседливую подругу.
- Пошли спать, Переполька! - Сказала она, как будто я не предложила первой. - А то нам влетит от твоей бабушки.
И мы отправились спать.