Елена Шифферс 4
ЕШ: Когда меня брали на работу в эту организацию, я говорила о том, что не собираюсь здесь делать самодеятельность для людей с умственными нарушениями - вышли там, ложками постучали, как это обычно бывает. У нас это будет высококлассное художественное произведение, и у зрителей ни разу не должно возникнуть сомнение в том, что вообще должно быть по-другому. Это особый театр. Попробуй найти такого артиста, как Валера Стрельников. Можно, скажем, на худой конец - загримировать его под Валеру, одеть, научить так ходить и так говорить. Не получится, не получится так, как Валера, прочитать стихотворение Олега Григорьева, вообще так спросить: «Яму копал?»
Валера по жизни в своей роли, и никогда не наскучит смотреть на него - так он искренен и открыт. Это тоже искусство - настолько быть самим собой.
Есть у нас один мальчик - уникальное создание, я думаю, он умирает, и очевидно, так и должно быть, так он решил для себя. Сначала он жил дома, в семье, потом мама его отдала в детский дом - я не знаю по каким причинам. Их может быть множество и все - объективные. Когда его привезли в детский дом - еще ходил, двигался, был такой довольно бойкий. Личико у него совершенно замечательное, иконописное. Ну и короче, когда мама его оставила, он стал биться, жутко просто, в отчаянии. Колотился о кровати, о стены, его стали привязывать и… колоть. И вот сейчас - это удивительное такое существо, которое сложилось в эмбрион. Он так сложился в какой-то момент, как будто бы обратно родиться захотел, знаете, в мать, в ее живот, так вот и лежит. Усох, совсем крохотный стал…
ВР: А в каком он возрасте сейчас?
ЕШ: Ой, ну, если он к нам попал, значит, ему лет девятнадцать. Такое создание, он даже расти перестал, он не захотел, вы понимаете? Мы его моем, даем ему чаек, носим на руках, он нам улыбается, но, конечно, умрет, потому что он хочет, он хочет обратно, понимаете, к маме - попробовать родиться обратно. Он уходит, но пусть мы рядом будем.
ВР: Вы его провожаете…
ЕШ: Мы его провожаем… Вот «мертвый дом». Это - наше общество, это общество такое! Интернат - только зеркало, только отражение.
Иногда трудно бывает объяснить, почему я там работаю, в «мертвом доме», но благодаря всем нашим я из собственного «мертвого дома» вышла, они вывели меня оттуда. Я все время думаю, что они хотят сказать, чему научить? Зеркало...
Я папе очень благодарна за то, что он… просто вышибал из меня желание вписаться в какой-либо стереотип. Очень хочется иногда механически вписаться в стереотип и начать его воспроизводить. Потому что вся наша жизнь виртуальная, на этом построена, с детства закладывают в тебя стереотипы. Они меняются. Сейчас другие стереотипы, изменилась ситуация в нашей стране. У Запада - свои стереотипы. Но все это - стереотипы, какая разница? И человек склонен их воспроизводить и превращаешься в… - папа часто цитировал Гурджиева - «спящий автомат». Папа снимал этот слой. Слой, так сказать, нарастет на мне, приезжаю к папе, папа железной рукой начинает все соскребать, анимирует то лучшее, в которое он верил, которое есть во мне, как и в любом другом человеке. Очень я ему благодарна, что-то глаза еще видят помимо клише. Это - его работа.
Я бы сказала, что у него было адекватное восприятие реальности, не придуманное. Можно было бы предположить, что он, знаете, как режиссер выстраивает ситуации…
ВР: Многие так его и воспринимали…
ЕШ: Но нет! Нет. Он как раз очищал реальность, скрытую за этой многослойностью клише, которая у всех очень быстро нарастает. И частенько он довольно жестко это делал. Он, вообще… Иллюзии ему были не свойственны. Никогда. И я, благодаря ему, научилась, все-таки - ну, может быть, уже после его смерти - отличать иллюзии от реальности.
ВР: Лена, я еще вот что спрошу: а вся линия его историософских исследований, она вне поля вашего зрения или вы тоже…
ЕШ: Над этим я, к сожалению, может быть, не думала.
Я спросил о впечатлениях от «Пути царей».
Я очень хорошо фильм помню. Потому что… Ну это естественно: там такой видеоряд, очень на самом деле простроенный, - т.е. он как бы «въезжает» в сознание, ну как икона. Все продумано, закономерно, - железная структурность. Очевидно, папа воспроизвел такой ряд, который просто попадает и остается внутри глаз, где-то там отпечатывается - как фотография.
В этом фильме… Опять-таки, в контексте моих интернатских впечатлений… я очень много об этом думала и поняла, насколько актуальна для меня сейчас тема фильма, тема жертвы, жертвенности… спокойное отношение к себе, как к жертве - «упражнение в смерти». Кротость и спокойствие жертв поражает. Поражает кротость. Казалось бы, они должны жаловаться хотя бы. Они не жалуются. В обоих папиных фильмах, и в «Первороссиянах», и в «Пути царей» жертвы просто смотрят тебе в глаза. Жертва, которая знает, что она жертва, и абсолютно кротко и спокойно принимает свою роль. Почему? Может быть, от осознания того, что смерти нет. Ты закладываешься в фундамент строительства этого мира, становишься «строительной жертвой», еще одним кирпичиком.
У наших «отказных» в интернате есть, мне кажется, ощущение своей роли как жертвы и необходимости жервоприношения. Для чего? Может быть, для того, чтобы мы увидели жервоприношение и что-то бы изменилось в наших душах. Такая вот мистерия, которая нам дана Господом Богом. Сначала Сына нам своего послал, принес в жертву - не врубились. Сколько было следующих посланий и посланников в истории человеческого воспитания Отцом! Семья последнего русского царя - очередные посланники для нас, об этом идет речь в фильме. Они знают, что делают, они - «следующие». Наших в интернате я воспринимаю тоже как посланников - таких тысячи «отказных», спрятанных в пригородные интернаты. Ничего не хотим видеть и знать о них, вновь послание не принимаем. Вот так.
ВР: А вам не приходило в голову, что, может быть, надо было бы… Две по этому поводу таких шальных мысли. Первое: показать им фильм.
ЕШ: Моим-то? А покажу…
ВР: «Путь царей».
ЕШ: Моим - покажу. Мы видеомагнитофон купили недавно. Конечно.
ВР: А вторая идея подсказывается мне моим опытом участия в фестивалях антропологического кино. Вообще-то говоря, фильм надо снять. Туда войдет и ваш спектакль, и может быть, повседневная их жизнь. Это же будет потрясающий фильм по такому социальному действию…
ЕШ: Мы думаем об этом, но пока есть идея книгу написать. Что касается фильма, боимся, чтобы не получилась пошлость, понятно, как можно спекулировать на этой теме. Но я все время думаю, какой классный может получиться фильм, если просто снимать наших на камеру - смех и слезы…
Разговор как-то перешел на отношение «деда Жени» к Жене, сыну Лены…
Женя считал дедушку своим старшим братом и называл его «брат Женя». И папа тоже называл Женю «мой брат Женя».
Я спросил, как это получилось.
Папа, конечно, приезжал, когда Женя был еще совсем маленьким. Папа приезжал качать его на ручках. У нас Женя воспитывался сурово с точки зрения дедушки. Т.е. он жил в отдельной комнате в младенческом состоянии, лежал себе тихо в кровати. Папа, который приехал с Машей - Жене было тогда, по-моему, месяца три или четыре, меньше полугода - был очень возмущен: что это такое? Что это ребенок все время лежит один в кровати, слушает какую-то музыку? Ребенок должен быть вот здесь! (Показывал на живот). Я вас все время носил на руках, тебя я носил вот здесь за портупеей (это когда он был офицером). И действительно, это правда. Он нас нянчил, как мама. «Что это такое?!» - папа, значит, схватил брата, будущего «брата Женю» (смеется) на руки, а «брат Женя» к этому не привык, он жутко изворачивался и не давался быть на ручках, и дрыгал ногами, так что ничего в этом плане не получилось. Папа был возмущен. Он говорил: «Я заберу ребенка! Я заберу ребенка, что это такое?! Ребенок должен чувствовать родительское тепло, а у вас он все время лежит в кровати». В общем, был не доволен… Как-то в один из очередных приездов папы, Женя - ему было три года, кажется, - сказал моей маме: «Бабушка! Приехал дед Женя, брат мой». Так это и осталось в истории, папа обращался к нему не иначе, как «брат мой, Женя». И думаю, что о своем брате папа продолжает заботиться. Я иногда вижу очень конкретные сны, с конкретными указаниями…
ВР: Да?
ЕШ: Железно. Я просыпаюсь и знаю, что надо делать.
Так что, смерти нет. Указания совершенно конкретные дает. И абсолютно со своей интонацией, ироничной. Он может здорово обругать и куда-нибудь послать, там во сне, но даст определенную установку на то, что… что это надо сделать. Так на него похоже… Может быть, я воспроизвожу какую-то информацию со своего жесткого диска. Но получаю тот совет, который мне нужен, от отца, во сне. Очень в его стиле.
Да, я хочу сказать, что сны - это тоже моя реальность, понимаете? После того, как они оба умерли…
ВР: Они оба?
ЕШ: Мама и папа. Это было в один год, фактически.
ВР: Расскажите немного о маме.
ЕШ: О, мама - загадочное создание!
ВР: Я совсем ничего не знаю…
ЕШ: Мама загадочное создание, причем, мне кажется, что…
ВР: Как ее звали?
ЕШ: Нурия. Она родилась в Дагестане, и отец ее был оттуда. Он был просто выслан в Россию и умер в городе Верхнеуральске, это под Магнитогорском на Урале, от туберкулеза. Я не знаю, за что его сослали с Кавказа вместе со всеми детьми и женой…
ВР: Это какие годы?
ЕШ: Ну, это было до войны, в тридцатые, конечно, в те самые…
ВР: То есть, это не какое-то массовое…
ЕШ: Они никогда ничего не рассказывали на эту тему. Бабушка (мамина мама) просто боялась, очевидно, говорить об этом… Но дед был выслан и умер от туберкулеза, полученного в тюрьме. И бабушка воспитывала маму и двоих братьев. Кстати, папе она очень нравилась, бабушка, мамина мама. Она читала по-арабски, «Анну Каренину» по-русски и очень хорошо по-арабски.
Мама… мне кажется, она была не раскрыта. Она, вообще, мне всегда казалась человеком, который не живет свою жизнь или проживает какую-то чужую жизнь… Она все время была как бы не с нами, понимаете, это удивительно! Была очень красива всегда, какой-то удивительной такой, тонкой красотой. Как будто по ошибке родилась не в своем времени и пространстве. И поэтому, наверное, она была закрыта для всех нас. Несмотря на то, что нас любила.
ВР: Когда они расстались?
ЕШ: Они расстались, если мне было… какой это был год… если мне было 12-13 лет, а родилась я в пятьдесят шестом - 68-й, 69-й год…
ВР: Как раз когда он уехал из Петербурга?
ЕШ: Да, когда он уехал из Ленинграда. Иногда я думаю, мама чувствовала, что информация, с которой она пришла в наш мир - программа ее личности - не реализовалась. Самореализация - это проблема для любого человека. Мне повезло, папа работал над моей программой, он помог мне узнать ее. Мама осталась загадкой, но такой прекрасной... Я сожалею о них обоих, но все-таки думаю, что он собственную программу реализовал, несмотря на то, что ему постоянно мешали работать. Но он работал, работал «в стол». Я скучаю по этому уходящему поколению, они могли работать «в стол» Вечности.
Папа мне часто говорил: «Так… Тебе что, нужен социальный заказ? Без социального заказа ты не будешь писать, не будешь думать, не будешь работать?». Уезжая тогда в Москву из Ленинграда в конце шестидесятых, получив от властей официальное запрещение на возможность заниматься своей профессией, он подарил мне икону «Всех Скорбящих Радость», на обороте иконы письмо от него на всю мою жизнь им написанное: «Я посылаю тебе маленькую иконку, которая называется “Всех Скорбящих Радость”. Храни ее, люби слабых и играй, как и прежде с дурачками наших улиц»… Вот я и играю.
Валера по жизни в своей роли, и никогда не наскучит смотреть на него - так он искренен и открыт. Это тоже искусство - настолько быть самим собой.
Есть у нас один мальчик - уникальное создание, я думаю, он умирает, и очевидно, так и должно быть, так он решил для себя. Сначала он жил дома, в семье, потом мама его отдала в детский дом - я не знаю по каким причинам. Их может быть множество и все - объективные. Когда его привезли в детский дом - еще ходил, двигался, был такой довольно бойкий. Личико у него совершенно замечательное, иконописное. Ну и короче, когда мама его оставила, он стал биться, жутко просто, в отчаянии. Колотился о кровати, о стены, его стали привязывать и… колоть. И вот сейчас - это удивительное такое существо, которое сложилось в эмбрион. Он так сложился в какой-то момент, как будто бы обратно родиться захотел, знаете, в мать, в ее живот, так вот и лежит. Усох, совсем крохотный стал…
ВР: А в каком он возрасте сейчас?
ЕШ: Ой, ну, если он к нам попал, значит, ему лет девятнадцать. Такое создание, он даже расти перестал, он не захотел, вы понимаете? Мы его моем, даем ему чаек, носим на руках, он нам улыбается, но, конечно, умрет, потому что он хочет, он хочет обратно, понимаете, к маме - попробовать родиться обратно. Он уходит, но пусть мы рядом будем.
ВР: Вы его провожаете…
ЕШ: Мы его провожаем… Вот «мертвый дом». Это - наше общество, это общество такое! Интернат - только зеркало, только отражение.
Иногда трудно бывает объяснить, почему я там работаю, в «мертвом доме», но благодаря всем нашим я из собственного «мертвого дома» вышла, они вывели меня оттуда. Я все время думаю, что они хотят сказать, чему научить? Зеркало...
Я папе очень благодарна за то, что он… просто вышибал из меня желание вписаться в какой-либо стереотип. Очень хочется иногда механически вписаться в стереотип и начать его воспроизводить. Потому что вся наша жизнь виртуальная, на этом построена, с детства закладывают в тебя стереотипы. Они меняются. Сейчас другие стереотипы, изменилась ситуация в нашей стране. У Запада - свои стереотипы. Но все это - стереотипы, какая разница? И человек склонен их воспроизводить и превращаешься в… - папа часто цитировал Гурджиева - «спящий автомат». Папа снимал этот слой. Слой, так сказать, нарастет на мне, приезжаю к папе, папа железной рукой начинает все соскребать, анимирует то лучшее, в которое он верил, которое есть во мне, как и в любом другом человеке. Очень я ему благодарна, что-то глаза еще видят помимо клише. Это - его работа.
Я бы сказала, что у него было адекватное восприятие реальности, не придуманное. Можно было бы предположить, что он, знаете, как режиссер выстраивает ситуации…
ВР: Многие так его и воспринимали…
ЕШ: Но нет! Нет. Он как раз очищал реальность, скрытую за этой многослойностью клише, которая у всех очень быстро нарастает. И частенько он довольно жестко это делал. Он, вообще… Иллюзии ему были не свойственны. Никогда. И я, благодаря ему, научилась, все-таки - ну, может быть, уже после его смерти - отличать иллюзии от реальности.
ВР: Лена, я еще вот что спрошу: а вся линия его историософских исследований, она вне поля вашего зрения или вы тоже…
ЕШ: Над этим я, к сожалению, может быть, не думала.
Я спросил о впечатлениях от «Пути царей».
Я очень хорошо фильм помню. Потому что… Ну это естественно: там такой видеоряд, очень на самом деле простроенный, - т.е. он как бы «въезжает» в сознание, ну как икона. Все продумано, закономерно, - железная структурность. Очевидно, папа воспроизвел такой ряд, который просто попадает и остается внутри глаз, где-то там отпечатывается - как фотография.
В этом фильме… Опять-таки, в контексте моих интернатских впечатлений… я очень много об этом думала и поняла, насколько актуальна для меня сейчас тема фильма, тема жертвы, жертвенности… спокойное отношение к себе, как к жертве - «упражнение в смерти». Кротость и спокойствие жертв поражает. Поражает кротость. Казалось бы, они должны жаловаться хотя бы. Они не жалуются. В обоих папиных фильмах, и в «Первороссиянах», и в «Пути царей» жертвы просто смотрят тебе в глаза. Жертва, которая знает, что она жертва, и абсолютно кротко и спокойно принимает свою роль. Почему? Может быть, от осознания того, что смерти нет. Ты закладываешься в фундамент строительства этого мира, становишься «строительной жертвой», еще одним кирпичиком.
У наших «отказных» в интернате есть, мне кажется, ощущение своей роли как жертвы и необходимости жервоприношения. Для чего? Может быть, для того, чтобы мы увидели жервоприношение и что-то бы изменилось в наших душах. Такая вот мистерия, которая нам дана Господом Богом. Сначала Сына нам своего послал, принес в жертву - не врубились. Сколько было следующих посланий и посланников в истории человеческого воспитания Отцом! Семья последнего русского царя - очередные посланники для нас, об этом идет речь в фильме. Они знают, что делают, они - «следующие». Наших в интернате я воспринимаю тоже как посланников - таких тысячи «отказных», спрятанных в пригородные интернаты. Ничего не хотим видеть и знать о них, вновь послание не принимаем. Вот так.
ВР: А вам не приходило в голову, что, может быть, надо было бы… Две по этому поводу таких шальных мысли. Первое: показать им фильм.
ЕШ: Моим-то? А покажу…
ВР: «Путь царей».
ЕШ: Моим - покажу. Мы видеомагнитофон купили недавно. Конечно.
ВР: А вторая идея подсказывается мне моим опытом участия в фестивалях антропологического кино. Вообще-то говоря, фильм надо снять. Туда войдет и ваш спектакль, и может быть, повседневная их жизнь. Это же будет потрясающий фильм по такому социальному действию…
ЕШ: Мы думаем об этом, но пока есть идея книгу написать. Что касается фильма, боимся, чтобы не получилась пошлость, понятно, как можно спекулировать на этой теме. Но я все время думаю, какой классный может получиться фильм, если просто снимать наших на камеру - смех и слезы…
Разговор как-то перешел на отношение «деда Жени» к Жене, сыну Лены…
Женя считал дедушку своим старшим братом и называл его «брат Женя». И папа тоже называл Женю «мой брат Женя».
Я спросил, как это получилось.
Папа, конечно, приезжал, когда Женя был еще совсем маленьким. Папа приезжал качать его на ручках. У нас Женя воспитывался сурово с точки зрения дедушки. Т.е. он жил в отдельной комнате в младенческом состоянии, лежал себе тихо в кровати. Папа, который приехал с Машей - Жене было тогда, по-моему, месяца три или четыре, меньше полугода - был очень возмущен: что это такое? Что это ребенок все время лежит один в кровати, слушает какую-то музыку? Ребенок должен быть вот здесь! (Показывал на живот). Я вас все время носил на руках, тебя я носил вот здесь за портупеей (это когда он был офицером). И действительно, это правда. Он нас нянчил, как мама. «Что это такое?!» - папа, значит, схватил брата, будущего «брата Женю» (смеется) на руки, а «брат Женя» к этому не привык, он жутко изворачивался и не давался быть на ручках, и дрыгал ногами, так что ничего в этом плане не получилось. Папа был возмущен. Он говорил: «Я заберу ребенка! Я заберу ребенка, что это такое?! Ребенок должен чувствовать родительское тепло, а у вас он все время лежит в кровати». В общем, был не доволен… Как-то в один из очередных приездов папы, Женя - ему было три года, кажется, - сказал моей маме: «Бабушка! Приехал дед Женя, брат мой». Так это и осталось в истории, папа обращался к нему не иначе, как «брат мой, Женя». И думаю, что о своем брате папа продолжает заботиться. Я иногда вижу очень конкретные сны, с конкретными указаниями…
ВР: Да?
ЕШ: Железно. Я просыпаюсь и знаю, что надо делать.
Так что, смерти нет. Указания совершенно конкретные дает. И абсолютно со своей интонацией, ироничной. Он может здорово обругать и куда-нибудь послать, там во сне, но даст определенную установку на то, что… что это надо сделать. Так на него похоже… Может быть, я воспроизвожу какую-то информацию со своего жесткого диска. Но получаю тот совет, который мне нужен, от отца, во сне. Очень в его стиле.
Да, я хочу сказать, что сны - это тоже моя реальность, понимаете? После того, как они оба умерли…
ВР: Они оба?
ЕШ: Мама и папа. Это было в один год, фактически.
ВР: Расскажите немного о маме.
ЕШ: О, мама - загадочное создание!
ВР: Я совсем ничего не знаю…
ЕШ: Мама загадочное создание, причем, мне кажется, что…
ВР: Как ее звали?
ЕШ: Нурия. Она родилась в Дагестане, и отец ее был оттуда. Он был просто выслан в Россию и умер в городе Верхнеуральске, это под Магнитогорском на Урале, от туберкулеза. Я не знаю, за что его сослали с Кавказа вместе со всеми детьми и женой…
ВР: Это какие годы?
ЕШ: Ну, это было до войны, в тридцатые, конечно, в те самые…
ВР: То есть, это не какое-то массовое…
ЕШ: Они никогда ничего не рассказывали на эту тему. Бабушка (мамина мама) просто боялась, очевидно, говорить об этом… Но дед был выслан и умер от туберкулеза, полученного в тюрьме. И бабушка воспитывала маму и двоих братьев. Кстати, папе она очень нравилась, бабушка, мамина мама. Она читала по-арабски, «Анну Каренину» по-русски и очень хорошо по-арабски.
Мама… мне кажется, она была не раскрыта. Она, вообще, мне всегда казалась человеком, который не живет свою жизнь или проживает какую-то чужую жизнь… Она все время была как бы не с нами, понимаете, это удивительно! Была очень красива всегда, какой-то удивительной такой, тонкой красотой. Как будто по ошибке родилась не в своем времени и пространстве. И поэтому, наверное, она была закрыта для всех нас. Несмотря на то, что нас любила.
ВР: Когда они расстались?
ЕШ: Они расстались, если мне было… какой это был год… если мне было 12-13 лет, а родилась я в пятьдесят шестом - 68-й, 69-й год…
ВР: Как раз когда он уехал из Петербурга?
ЕШ: Да, когда он уехал из Ленинграда. Иногда я думаю, мама чувствовала, что информация, с которой она пришла в наш мир - программа ее личности - не реализовалась. Самореализация - это проблема для любого человека. Мне повезло, папа работал над моей программой, он помог мне узнать ее. Мама осталась загадкой, но такой прекрасной... Я сожалею о них обоих, но все-таки думаю, что он собственную программу реализовал, несмотря на то, что ему постоянно мешали работать. Но он работал, работал «в стол». Я скучаю по этому уходящему поколению, они могли работать «в стол» Вечности.
Папа мне часто говорил: «Так… Тебе что, нужен социальный заказ? Без социального заказа ты не будешь писать, не будешь думать, не будешь работать?». Уезжая тогда в Москву из Ленинграда в конце шестидесятых, получив от властей официальное запрещение на возможность заниматься своей профессией, он подарил мне икону «Всех Скорбящих Радость», на обороте иконы письмо от него на всю мою жизнь им написанное: «Я посылаю тебе маленькую иконку, которая называется “Всех Скорбящих Радость”. Храни ее, люби слабых и играй, как и прежде с дурачками наших улиц»… Вот я и играю.