Елена Шифферс 2
ЕШ: Хотела. Я хотела пойти в тюрьму - поработать там над реализацией идеи Театра Мертвого Дома. У меня есть подруга, она же теперь мой директор - директор общественной организации… Маргарита фон дер Борх. Человек с очень сильной интуицией.
ВР: Директор чего? Вот этого самого психоневрологического…?
ЕШ: Нет, нет. Она директор общественной организации «Перспективы», которую она сама создала восемь лет тому назад. Восемь лет назад она приехала в Петербург из Германии и случайно попала в детский дом для детей с умственными нарушениями. В детский дом в Павловске - сейчас там дела значительно лучше обстоят, - где дети, ну просто, умирали. Собственно говоря, их туда и отправляли умирать.
ВР: С глаз долой, да?
ЕШ: С глаз долой, да. Маргарита всегда занималась гуманитарными проектами в особо экзистенциальных местах. У нее были контакты с людьми, которые работали в колонии, в Колпино - пригороде Петербурга. Я хотела сначала пойти в тюрьму с идеей создания Театра Мертвого Дома. Я подумала, что в тюрьме человек, во-первых, безусловно, думает - занят этим процессом, это описано у Достоевского. Экзистенциальное состояние, что вполне естественно. Кроме того, преступники, я полагаю, хорошие актеры. Логично, да?
ВР: Пожалуй.
ЕШ: Это логично. Потому что надо же, знаете, как-то все-таки умудриться украсть, или организовать аферу, кого-то обмануть… Конечно, они обладают набором своих штампов пошлых, но, с другой стороны, они… артистичны.
Была у меня такая вот идея, но тогда ничего не вышло - во-первых, потому что меня не пустил Женин папа - мой второй бывший муж. Кроме того, мама уже была очень больна, умирала, и было совершенно невозможно ее покидать, я не могла переключаться. В общем, с тюрьмой не вышло. Но год назад, когда я пережила свои драмы - или думала, что пережила, - я встретилась с Маргаритой. Мы пили чай... Она сказала: «Не хочешь поработать в ПНИ?». Мне сразу на ум пришло нечто романтическое - деревья, пни, «Вишневый сад» - тоже мыслю стереотипами. Выяснилось, что ПНИ - это романтическая аббревиатура названия «психоневрологический интернат». Там люди содержатся до конца своих дней и, если из тюрьмы есть надежда когда-то выйти, то с серьезным психиатрическим диагнозом, как правило, из интерната не выходят никогда. Это такая… действительно пожизненная тюрьма. Ну, кто-то из них обладает правом с удостоверением инвалида покидать на время интернат, но большинство - это узники. Это узники, и условия, в которых они содержатся, очень тяжелые… Дети, которым исполняется 18 лет, из специализированного детского дома переводятся в такой интернат.
Так вот, наши дети, которым Маргарита помогла не умереть в детском доме в Павловске, эти дети попали в Петергоф, в Старый Петергоф, в ПНИ. Когда я там оказалась, было начало работы нашего проекта. Я помню первый мой приезд в «очках», на которых был нарисован «Вишневый сад» по ассоциации с «пни», мы вошли в комнату, где собирались все наши, чтобы пообщаться. Они так радостно заорали: «Ой, кто пришел!». Вот тут я поняла: «это то, что надо». Я поняла, что вижу идеальных актеров, просто идеальных. Они обладают, во-первых, уникальной совершенно искренностью, во-вторых, как это ни парадоксально, но они… они свободны - может быть, потому что имеют «глубокие умственные нарушения». Нет никаких стереотипов. Им никто никогда не говорил, как надо себя вести, как надо поступать, что надо делать. Поэтому в течение своей жизни, они, пока выживали - они не умерли, они остались живы, не смотря ни на что! - учились сами, т.е. каждый выбирал сам себе удивительно оригинальную, свободную манеру поведения. Таких людей, действительно, нигде не встретишь.
И когда я увидела, что это за качественные создания, я поняла, что надо работать! Маргарита приснилась мне тогда и сказала: «Пора начинать работать, хотя идет дождь». А главное, я увидела там прописанную папой в тетрадочке эстетику нищего театра - Театра Мертвого Дома. Эстетику нищего театра. Эстетику театра условного. И куклы, они возникли естественно, потому что там люди не могут иногда выразить себя никак и ничем иначе - только с помощью кукол. Ну, если они не говорят, понимаете? Куклы есть у многих, самые разнообразные, любимые куклы. Вся продуманная папой эстетика Театра Мертвого Дома там есть! И персонажи тоже есть, их я увидела попозже, когда попривыкла. Надо было просто начинать работать.
ВР: Но вы говорили про Пушкина, Ахматову… И что же, они что, способны это воспринимать?
ЕШ: Я играю вместе с ними…
ВР: А они воспринимают?
ЕШ: Воспринимают, абсолютно все воспринимают. Мы уже сделали пушкинского «Пророка» в прошлом году. Почему именно «Пророка»? Потому что там есть пророк. Там среди наших есть человек - Виталик Колузаев, который парализован практически полностью, но он пишет стихи. Речь у него такая, что его очень трудно понять. Он пишет белые стихи, он не рифмует, потому что не знает вообще, что такое рифма, хотя любит очень поэзию, и он… у него есть пластинки, где Ахматова читает свои стихи, он прекрасно знает «Творчество» и «Реквием».
Ну как? Я ему говорю: «Виталик, давай я тебе почитаю». Я читаю, и я вижу, как он это воспринимает. И дальше он пишет, естественно, что-то свое, Ахматову ничто не напоминает, конечно. Скорее - Ремизова...
Короче говоря, я увидела там персонажей Театра Мертвого Дома. Вот я что хочу сказать.
Мы сделали «Пророка». Ну как сделали? Условно, конечно. Виталик у нас сидел в центре. Мы разыграли стихотворение, как мистерию. Сделали куклу Серафима, с ней играла девочка, которая последовательно проделывала все действия, описанные в стихотворении, все этапы посвящения в «пророки»: «Перстами легкими, как сон моих зениц коснулся он», и так далее. Я читала стихотворение, а ребята его разыгрывали, трогательно, подробно, абсолютно понимая, что они делают - с верой в «предлагаемые обстоятельства». Вообще, я считаю, что, знаете, умственные нарушения это не страшно. У них очень сильно интуиция развита, и они чрезвычайно подвижны, восприимчивы, чутки. Вот. И они обладают очень глубоким, адекватным, я бы сказала, ощущением и слова, и действия.
ВР: Знаете, у меня жена связана по работе с так называемым вальдорфским движением. И вот, когда они бывали за границей, в этих вот кемпингах для людей с разными нарушениями, там тоже все время подчеркивается эта идея. И своя есть мифология на этот счет - о том, что именно эти люди, они несут в себе что-то такое…
ЕШ: Совершенно верно, именно эти люди-то и несут… Потому что, благодаря им, я на самом деле поняла все, что хотел сказать папа. Это парадоксально, но факт. Я поняла, что значит актер, играющий в куклы. Вот видите эту фотографию? Девочка с куклой. Перчаточная у нее куколка на руке. Мы недавно закончили репетировать спектакль, где разыгрываем стихотворения Хармса и Олега Григорьева. Сорок пять минут он идет. Играем все вместе, волонтеры в том числе, молодые люди из Германии, которые приезжают в нашу организацию работать. Они в интернате как санитары работают, и наши русские ребята тоже. Почему Хармса выбрали - понятно. Абсолютно такой же, как наши - с нарушениями. Абсолютно с таким же отношением к тексту, к слову и к ошибкам, да? Он не боялся делать ошибки. Они тоже постоянно ошибаются. Они ничего не могут сделать правильно с нашей точки зрения. А кто знает, как правильно?
Учить стихи приходилось с голоса. Им очень трудно запомнить текст, но если им нравится, они запоминают намертво. И ничем не вышибить из этой больной головы - ни таблетками, ни уколами, ничем не вышибить текст, который понравился. В этом спектакле играет девушка, Света Меткина, она, к счастью… у меня там очень мало таких, которые могут ходить. К тому же она действительно актриса хорошая. Со всем набором штампов: «Ой, ой, ой, опять репетиция! Ой, как мне надоело! Ой, опять…». В общем, это очень смешно. Но когда мы с ней начинали работать, она ничего не могла сделать. Она мне говорила: «Я так тебя люблю, но я стесняюсь». И один раз совершенно случайно… Я билась, билась с ней, билась - ничего не получалось… Что такое? На окошке у нас стояла какая-то детская игрушка, и вот когда она взяла куклу, стало получаться. Она без куклы не может играть, а с куклой может. Вот - актер, играющий в куклы.
И тогда я поняла, что нам надо придумать ей куклу. Мы стали шить эту куклу. Она решила, что кукла будет мальчик, что его будут звать Петя. Интересно, что когда немецкий фотограф подарил нам фотографию Светы, где она с куклой, мы увидели, как они похожи. Мы сшили куклу, похожую на Свету. И вы знаете, она с этой куклой не расстается, кукла лежит у нее под подушкой, она с ней все время ходит. В нашем спектакле она играет с куклой. Она читает там вместе со мной стихотворение Олега Григорьева.
ВР: Олег Григорьев? Я не знаю, кто это?
ЕШ: О, это очень любопытный ленинградский автор. Он писал хорошие стихи и детские, и взрослые, абсурдные, как и у Хармса. Умер он, к сожалению, довольно рано.
ВР: Простите, но вот что интересно. А каково ее восприятие абсурда? Она его чувствует?
ЕШ: Да она сама такая!
ВР: Нет, ну может быть, у нее это настолько натурально, что она не различает…
ЕШ: Мне кажется, что они чувствуют.
ВР: Чувствуют, да?
ЕШ: Мне кажется, что они чувствуют эту грань и это… это очень трудно объяснить - как? Но иногда они говорят такими удивительно абсурдистскими фразами, и мне кажется, что они так мыслят…
Вы знаете, они же на самом деле понимают, что с ними происходит. Они понимают, где они находятся. Они понимают, почему они там находятся. Они знают, что они «отказные». Но у них хватает силы духа и чувства юмора терпеть… потрясающее, просто уникальное чувство юмора!
ВР: Мой вопрос и относился к чувству юмора.
ЕШ: Удивительное чувство юмора! Меня это все время поражает… Чувство юмора - это все-таки… ну принято считать, что это признак интеллекта. У них, согласно диагнозу, интеллект нарушен… глобально. То есть его как бы и нет. Но чувство юмора потрясающее. Я за ними записываю тексты, которые они произносят... «Света! А где Бог-то, в отпуске что-ли?». Так Серега Будкин, например, расспрашивал Свету Золотую - нашу учительницу.
ВР: Но я все-таки хочу понять. Вот, знаете, когда записывают за детьми маленькими, это тоже очень смешно, но ведь ребенок не чувствует, что это смешно, он только потом начинает понимать, что это смешно. А у них это, значит, все-таки не так, т.е. они…
ЕШ: У них не так. Они знают, что это смешно.
ВР: Т.е. у них двойное сознание такое, да?
ЕШ: Многослойное, наверное. В них очень много, конечно, детского, и в то же время в них присутствует какая-то удивительная такая проникновенность… философская, я бы даже сказала. Они - как юродивые, что-то очень хорошо знают, чего мы не знаем, чего нам… ну, не дано увидеть, поскольку мы все-таки очень зажаты разными правилами, установками… А они - свободные люди, и им удается увидеть и осмыслить очень многое и выразить это, так или иначе. И моя проблема была только в том, какой найти язык, что бы они это смогли выразить. Света выражает себя через куклу. У нее бывают тяжелые обострения, тогда она болеет и бьется головой об стенку… В прошлом году она порвала эту куклу. Вы понимаете, к чему я это все говорю? К тому, что я поняла, что такое кукла. Это часть Светы, это часть любого из нас, Это часть меня. Надо было, чтобы прошло двадцать лет, чтобы я это поняла!
ВР: Я прекрасно понимаю вашу мысль: т.е. вы в своем опыте доходите до смысла того, что Евгений Львович вам говорил.
ЕШ: Я дохожу до смысла того, что он говорил, он очень много ссылался на то, какие должны быть куклы. Безусловно, фон Кляйст там припоминался… Эссе о театре марионеток.
Папа хотел, чтобы мы прочитали все, что возможно, по поводу кукол в театре, для того чтобы знать, что это такое, и для того, чтобы понять, что такое актеры, играющие в куклы. А я не понимала, что это такое, не понимала. Он-то понимал, а я не понимала. Это для меня была просто эстетическая категория, очень красивая, совершенно замечательная… И я представляла себе, что да, действительно, в театре, в определенном пространстве потрясающе будут выглядеть большие или малые куклы и живой актер, который играет в них и с ними, это его пространство и некие создания, с которыми он играет свой спектакль. Но как это сделать?
И тут я вижу человека, который показывает, как это делается, почему это делается и что для нее эта кукла. В спектакле они все для меня как любимые куклы. Мои актеры, в основном парализованы, для того, чтобы человек с церебральным параличом прошел круг, надо его буквально поставить на ноги и вести, надо поднять его руку, помахать ею и т.д. Я ни в коем случае не манипулирую ими, они свободные люди. Они - часть меня, лучшая часть, мои любимые куклы.
ВР: Директор чего? Вот этого самого психоневрологического…?
ЕШ: Нет, нет. Она директор общественной организации «Перспективы», которую она сама создала восемь лет тому назад. Восемь лет назад она приехала в Петербург из Германии и случайно попала в детский дом для детей с умственными нарушениями. В детский дом в Павловске - сейчас там дела значительно лучше обстоят, - где дети, ну просто, умирали. Собственно говоря, их туда и отправляли умирать.
ВР: С глаз долой, да?
ЕШ: С глаз долой, да. Маргарита всегда занималась гуманитарными проектами в особо экзистенциальных местах. У нее были контакты с людьми, которые работали в колонии, в Колпино - пригороде Петербурга. Я хотела сначала пойти в тюрьму с идеей создания Театра Мертвого Дома. Я подумала, что в тюрьме человек, во-первых, безусловно, думает - занят этим процессом, это описано у Достоевского. Экзистенциальное состояние, что вполне естественно. Кроме того, преступники, я полагаю, хорошие актеры. Логично, да?
ВР: Пожалуй.
ЕШ: Это логично. Потому что надо же, знаете, как-то все-таки умудриться украсть, или организовать аферу, кого-то обмануть… Конечно, они обладают набором своих штампов пошлых, но, с другой стороны, они… артистичны.
Была у меня такая вот идея, но тогда ничего не вышло - во-первых, потому что меня не пустил Женин папа - мой второй бывший муж. Кроме того, мама уже была очень больна, умирала, и было совершенно невозможно ее покидать, я не могла переключаться. В общем, с тюрьмой не вышло. Но год назад, когда я пережила свои драмы - или думала, что пережила, - я встретилась с Маргаритой. Мы пили чай... Она сказала: «Не хочешь поработать в ПНИ?». Мне сразу на ум пришло нечто романтическое - деревья, пни, «Вишневый сад» - тоже мыслю стереотипами. Выяснилось, что ПНИ - это романтическая аббревиатура названия «психоневрологический интернат». Там люди содержатся до конца своих дней и, если из тюрьмы есть надежда когда-то выйти, то с серьезным психиатрическим диагнозом, как правило, из интерната не выходят никогда. Это такая… действительно пожизненная тюрьма. Ну, кто-то из них обладает правом с удостоверением инвалида покидать на время интернат, но большинство - это узники. Это узники, и условия, в которых они содержатся, очень тяжелые… Дети, которым исполняется 18 лет, из специализированного детского дома переводятся в такой интернат.
Так вот, наши дети, которым Маргарита помогла не умереть в детском доме в Павловске, эти дети попали в Петергоф, в Старый Петергоф, в ПНИ. Когда я там оказалась, было начало работы нашего проекта. Я помню первый мой приезд в «очках», на которых был нарисован «Вишневый сад» по ассоциации с «пни», мы вошли в комнату, где собирались все наши, чтобы пообщаться. Они так радостно заорали: «Ой, кто пришел!». Вот тут я поняла: «это то, что надо». Я поняла, что вижу идеальных актеров, просто идеальных. Они обладают, во-первых, уникальной совершенно искренностью, во-вторых, как это ни парадоксально, но они… они свободны - может быть, потому что имеют «глубокие умственные нарушения». Нет никаких стереотипов. Им никто никогда не говорил, как надо себя вести, как надо поступать, что надо делать. Поэтому в течение своей жизни, они, пока выживали - они не умерли, они остались живы, не смотря ни на что! - учились сами, т.е. каждый выбирал сам себе удивительно оригинальную, свободную манеру поведения. Таких людей, действительно, нигде не встретишь.
И когда я увидела, что это за качественные создания, я поняла, что надо работать! Маргарита приснилась мне тогда и сказала: «Пора начинать работать, хотя идет дождь». А главное, я увидела там прописанную папой в тетрадочке эстетику нищего театра - Театра Мертвого Дома. Эстетику нищего театра. Эстетику театра условного. И куклы, они возникли естественно, потому что там люди не могут иногда выразить себя никак и ничем иначе - только с помощью кукол. Ну, если они не говорят, понимаете? Куклы есть у многих, самые разнообразные, любимые куклы. Вся продуманная папой эстетика Театра Мертвого Дома там есть! И персонажи тоже есть, их я увидела попозже, когда попривыкла. Надо было просто начинать работать.
ВР: Но вы говорили про Пушкина, Ахматову… И что же, они что, способны это воспринимать?
ЕШ: Я играю вместе с ними…
ВР: А они воспринимают?
ЕШ: Воспринимают, абсолютно все воспринимают. Мы уже сделали пушкинского «Пророка» в прошлом году. Почему именно «Пророка»? Потому что там есть пророк. Там среди наших есть человек - Виталик Колузаев, который парализован практически полностью, но он пишет стихи. Речь у него такая, что его очень трудно понять. Он пишет белые стихи, он не рифмует, потому что не знает вообще, что такое рифма, хотя любит очень поэзию, и он… у него есть пластинки, где Ахматова читает свои стихи, он прекрасно знает «Творчество» и «Реквием».
Ну как? Я ему говорю: «Виталик, давай я тебе почитаю». Я читаю, и я вижу, как он это воспринимает. И дальше он пишет, естественно, что-то свое, Ахматову ничто не напоминает, конечно. Скорее - Ремизова...
Короче говоря, я увидела там персонажей Театра Мертвого Дома. Вот я что хочу сказать.
Мы сделали «Пророка». Ну как сделали? Условно, конечно. Виталик у нас сидел в центре. Мы разыграли стихотворение, как мистерию. Сделали куклу Серафима, с ней играла девочка, которая последовательно проделывала все действия, описанные в стихотворении, все этапы посвящения в «пророки»: «Перстами легкими, как сон моих зениц коснулся он», и так далее. Я читала стихотворение, а ребята его разыгрывали, трогательно, подробно, абсолютно понимая, что они делают - с верой в «предлагаемые обстоятельства». Вообще, я считаю, что, знаете, умственные нарушения это не страшно. У них очень сильно интуиция развита, и они чрезвычайно подвижны, восприимчивы, чутки. Вот. И они обладают очень глубоким, адекватным, я бы сказала, ощущением и слова, и действия.
ВР: Знаете, у меня жена связана по работе с так называемым вальдорфским движением. И вот, когда они бывали за границей, в этих вот кемпингах для людей с разными нарушениями, там тоже все время подчеркивается эта идея. И своя есть мифология на этот счет - о том, что именно эти люди, они несут в себе что-то такое…
ЕШ: Совершенно верно, именно эти люди-то и несут… Потому что, благодаря им, я на самом деле поняла все, что хотел сказать папа. Это парадоксально, но факт. Я поняла, что значит актер, играющий в куклы. Вот видите эту фотографию? Девочка с куклой. Перчаточная у нее куколка на руке. Мы недавно закончили репетировать спектакль, где разыгрываем стихотворения Хармса и Олега Григорьева. Сорок пять минут он идет. Играем все вместе, волонтеры в том числе, молодые люди из Германии, которые приезжают в нашу организацию работать. Они в интернате как санитары работают, и наши русские ребята тоже. Почему Хармса выбрали - понятно. Абсолютно такой же, как наши - с нарушениями. Абсолютно с таким же отношением к тексту, к слову и к ошибкам, да? Он не боялся делать ошибки. Они тоже постоянно ошибаются. Они ничего не могут сделать правильно с нашей точки зрения. А кто знает, как правильно?
Учить стихи приходилось с голоса. Им очень трудно запомнить текст, но если им нравится, они запоминают намертво. И ничем не вышибить из этой больной головы - ни таблетками, ни уколами, ничем не вышибить текст, который понравился. В этом спектакле играет девушка, Света Меткина, она, к счастью… у меня там очень мало таких, которые могут ходить. К тому же она действительно актриса хорошая. Со всем набором штампов: «Ой, ой, ой, опять репетиция! Ой, как мне надоело! Ой, опять…». В общем, это очень смешно. Но когда мы с ней начинали работать, она ничего не могла сделать. Она мне говорила: «Я так тебя люблю, но я стесняюсь». И один раз совершенно случайно… Я билась, билась с ней, билась - ничего не получалось… Что такое? На окошке у нас стояла какая-то детская игрушка, и вот когда она взяла куклу, стало получаться. Она без куклы не может играть, а с куклой может. Вот - актер, играющий в куклы.
И тогда я поняла, что нам надо придумать ей куклу. Мы стали шить эту куклу. Она решила, что кукла будет мальчик, что его будут звать Петя. Интересно, что когда немецкий фотограф подарил нам фотографию Светы, где она с куклой, мы увидели, как они похожи. Мы сшили куклу, похожую на Свету. И вы знаете, она с этой куклой не расстается, кукла лежит у нее под подушкой, она с ней все время ходит. В нашем спектакле она играет с куклой. Она читает там вместе со мной стихотворение Олега Григорьева.
ВР: Олег Григорьев? Я не знаю, кто это?
ЕШ: О, это очень любопытный ленинградский автор. Он писал хорошие стихи и детские, и взрослые, абсурдные, как и у Хармса. Умер он, к сожалению, довольно рано.
ВР: Простите, но вот что интересно. А каково ее восприятие абсурда? Она его чувствует?
ЕШ: Да она сама такая!
ВР: Нет, ну может быть, у нее это настолько натурально, что она не различает…
ЕШ: Мне кажется, что они чувствуют.
ВР: Чувствуют, да?
ЕШ: Мне кажется, что они чувствуют эту грань и это… это очень трудно объяснить - как? Но иногда они говорят такими удивительно абсурдистскими фразами, и мне кажется, что они так мыслят…
Вы знаете, они же на самом деле понимают, что с ними происходит. Они понимают, где они находятся. Они понимают, почему они там находятся. Они знают, что они «отказные». Но у них хватает силы духа и чувства юмора терпеть… потрясающее, просто уникальное чувство юмора!
ВР: Мой вопрос и относился к чувству юмора.
ЕШ: Удивительное чувство юмора! Меня это все время поражает… Чувство юмора - это все-таки… ну принято считать, что это признак интеллекта. У них, согласно диагнозу, интеллект нарушен… глобально. То есть его как бы и нет. Но чувство юмора потрясающее. Я за ними записываю тексты, которые они произносят... «Света! А где Бог-то, в отпуске что-ли?». Так Серега Будкин, например, расспрашивал Свету Золотую - нашу учительницу.
ВР: Но я все-таки хочу понять. Вот, знаете, когда записывают за детьми маленькими, это тоже очень смешно, но ведь ребенок не чувствует, что это смешно, он только потом начинает понимать, что это смешно. А у них это, значит, все-таки не так, т.е. они…
ЕШ: У них не так. Они знают, что это смешно.
ВР: Т.е. у них двойное сознание такое, да?
ЕШ: Многослойное, наверное. В них очень много, конечно, детского, и в то же время в них присутствует какая-то удивительная такая проникновенность… философская, я бы даже сказала. Они - как юродивые, что-то очень хорошо знают, чего мы не знаем, чего нам… ну, не дано увидеть, поскольку мы все-таки очень зажаты разными правилами, установками… А они - свободные люди, и им удается увидеть и осмыслить очень многое и выразить это, так или иначе. И моя проблема была только в том, какой найти язык, что бы они это смогли выразить. Света выражает себя через куклу. У нее бывают тяжелые обострения, тогда она болеет и бьется головой об стенку… В прошлом году она порвала эту куклу. Вы понимаете, к чему я это все говорю? К тому, что я поняла, что такое кукла. Это часть Светы, это часть любого из нас, Это часть меня. Надо было, чтобы прошло двадцать лет, чтобы я это поняла!
ВР: Я прекрасно понимаю вашу мысль: т.е. вы в своем опыте доходите до смысла того, что Евгений Львович вам говорил.
ЕШ: Я дохожу до смысла того, что он говорил, он очень много ссылался на то, какие должны быть куклы. Безусловно, фон Кляйст там припоминался… Эссе о театре марионеток.
Папа хотел, чтобы мы прочитали все, что возможно, по поводу кукол в театре, для того чтобы знать, что это такое, и для того, чтобы понять, что такое актеры, играющие в куклы. А я не понимала, что это такое, не понимала. Он-то понимал, а я не понимала. Это для меня была просто эстетическая категория, очень красивая, совершенно замечательная… И я представляла себе, что да, действительно, в театре, в определенном пространстве потрясающе будут выглядеть большие или малые куклы и живой актер, который играет в них и с ними, это его пространство и некие создания, с которыми он играет свой спектакль. Но как это сделать?
И тут я вижу человека, который показывает, как это делается, почему это делается и что для нее эта кукла. В спектакле они все для меня как любимые куклы. Мои актеры, в основном парализованы, для того, чтобы человек с церебральным параличом прошел круг, надо его буквально поставить на ноги и вести, надо поднять его руку, помахать ею и т.д. Я ни в коем случае не манипулирую ими, они свободные люди. Они - часть меня, лучшая часть, мои любимые куклы.