* * *
прозрачен как печатный лист,
замысловат и неказист,
живет пейзаж в моем окне,
но то, что кажется вовне
окна, живет внутри меня -
в саду белеет простыня,
кипит похлебка на огне,
который тоже есть во мне,
и тридцать три окна в дому
открыто на меня - во тьму
души, где тот же сад, и в нем
горит, горит сухим огнем
что было на моем веку
(кукушка делает «ку-ку») -
и вырастает из огня
пейзаж, в котором нет меня
* * *
как лыжник, идущий по снегу во тьму,
держу на уме, что не видно ему -
все дальше уходит по лесу лыжня,
все больше того, что в уме у меня;
сосна, как положено древу, скрипит
в ночи на морозе, который сердит;
и лыжник выходит из леса к реке
(я вижу цветные огни вдалеке) -
спускается вниз, и скрипит языка
большая, как память, ночная река
КАМПО ДИ ФЬОРИ*
…Тогда, через многие годы,
На новом Кампо ди Фьори
Поэт разожжет мятеж.
Чеслав Милош**
1.
…по пути на площадь -
узкий проход, проулок (даже
не проулок, а щель, лазейка).
Солнце не заглядывает сюда.
Купишь пиццу, сядешь у стены
- кусаешь, пока не остыла,
и смотришь в толпу.
Стена (не мрамор, а гладкий
обмылок) - белая, теплая.
Над крышами висит купол -
шар воздушный, железный.
Тащит пустую корзину
- только мелькают тени.
А толпа все прибывает.
Чужой в этом городе, я
прихожу сюда каждый день.
Ни Колизей или Форум,
суды или банки, Термы,
но темный проулок:
вот где ось мира. Здесь
время сошлось, сжалось.
Американцы, французы, немцы
- галдят, хрустят картами.
Сытые, самодовольные
мошки в янтарной капле
(и я вместе с ними).
И маленький индиец -
продает зажигалки.
В кафе по телевизору суд:
“Миссис Кембелл, скажите,
откуда эти бриллианты?”
И толпа замирает у экрана.
“Как она держится!” Шепчут.
А я читаю бегущую строчку:
“Число жертв… выброс нефти…”
Рядом француз-кукольник
заводит свою шарманку.
Толпа окружает его, хохочет.
Смешно - певец умер, а его кукла
кривляется на помосте.
И монеты летят в шляпу.
А я затыкаю уши:
“Жги мир как Нерон,
убивай в гетто - ничего
кроме чужих бриллиантов
ему не интересно!”
Не шум вечного города,
но скрип ледяного ворота
- каменной ступицы,
вот что я слышу.
Не булыжник, но жернова
под нашими ногами.
Не шарманку, но молох
вращает кукольник.
Не вальс, но марш
звучит над головами.
“Мир, люди -
как разбудить вас?
Как растопить время?”
И тогда я решаю вот что.
2.
…когда ты спал. Просто
собрала вещи, закрыла номер.
Улыбаюсь портье сквозь слезы -
а сама не знаю, куда бежать.
Как сомнамбула, выхожу
из гостиницы на площадь
и сажусь в кафе, нашем.
“Синьорита?” Официант кивает.
Заказываю кофе и граппу.
Что ты заказываешь обычно.
А рынок бурлит, торгует
- Джордано Бруно в цветах!
Закуриваю, пишу. Но что?
Слов для тебя у меня нет.
“Не могу больше…” Стираю.
“Пойми, мне не хватает тепла…”
А сама слышу твою усмешку:
“Тебе со мной так плохо?”
Кричу: “Хорошо, слишком!
Но это “хорошо” - холодное…”
И не могу отправить.
И тут этот парень.
Шорты, майка - обычный.
Задел столик, извинился
- акцент, иностранец.
Стоит под памятником, смотрит
поверх голов. Улыбается
и отвинчивает крышку.
Вокруг пьют, стучат вилками.
Продавец отвешивает лимоны.
А у него побелели губы.
Хочет говорить, но слова? И я
понимаю, что сейчас будет.
Теперь это не лицо, а маска,
которую вот-вот снимут.
Пустая канистра падает.
Волосы слиплись, одежда промокла.
(Официант нюхает воздух).
А толпа уже собралась.
Какая-то девочка бросает монету.
Взгляд отрешенный, в себя:
щелчок! еще! еще раз!
И разочарованный выдох.
Он поднимает глаза
- пустые, прозрачные.
Лицо заплаканное.
И находит меня взглядом.
Очнувшись, встаю. “Пустите!”
- пробираюсь к памятнику.
Протягиваю сухую зажигалку.
И сразу на площадь.
Шаг, другой. Еще. Хлопок!
- как парусина на ветру -
и мир взрывается.
Крики, звон, стук, топот.
Карабинер на бегу достает рацию.
А я спускаюсь в переулок.
В проход, в щель - туда,
где таксист тянет шею.
- “Что там, синьорита?”
“На вокзал”. Ко мне
возвращается мой голос.
Мимо, размахивая руками,
бежит маленький
индиец.
* Площадь цветов в Риме, на которой сожгли Джордано Бруно. Одно из самых популярных туристических мест города.
** Перевод с польского Натальи Горбаневской.
Click to view
Click to view