Дмитрий Коржов "Позову я голубя"
«Губы окаянные, думы потаенные. Бестолковая любовь, головка забубенная…» Вновь звучит во мне эта странная старая песня: катится раздольно, словно водичка по камушкам мелкой, порожистой речушки бежит себе - и нет ей угомону. Вечный мотив. Обычная история… Не захочешь, а споешь.
«Спишь?» - ее привычный, дежурный вопрос в sms, с которого, по сути, все и началось. Первая ее smsка с этим вопросом пришла поздней ночью - в час или в полвторого. За окном были темень и холод, да утробные вздохи ветра, да скрип снега, сухого и звонкого, под ногами одинокого прохожего. Я не спал - нужно было «добить» срочный материал (в номер!). Обычная ночная работа - без неожиданностей, сквозь зубы… И ее сообщение - короткое слово, словно улыбка, на мгновенье осветившая мир, словно обещание. Что ответил я тогда? Уже и не помню, но с тех пор мы стали писать друг другу едва ли не каждый вечер. Ни о чем. Так, сущие пустяки: «Как дела?» «Хорошо» «Что делаешь?» «К урокам готовлюсь, а ты?..» - и так далее. Внешне - набор дежурных фраз и ничего более.
…Я увидел ее впервые за год до этого. Она шла навстречу по длинному университетскому коридору: высокая, загорелая, длинные каштановые волосы убраны сзади в косу. Шаг протяжен, нетороплив, - она словно несла себя, показывала миру, как хороша. И эта женская тяжесть, что всегда так притягательна, желанна - была столь реальна, физически ощутима, будоражила, возбуждала…
Мы виделись едва ли не каждую неделю - по субботам, на «Крыле». Это было что-то вроде клуба «золотой» молодежи - для умненьких, читающих книжки мальчиков и девочек. Признаться, довольно странное занятие для молодых профессионалов и студентов, которые составляли сердцевину, костяк «Крыла», - собираться вместе и решать нелепые интеллектуальные загадки ни о чем… Со стороны это казалось дурью, напоминало развлечение для тех, кому больше нечем заняться в благословенный выходной. Но смысл в этих играх все же имелся - привлекали люди, атмосфера подобных сборищ, что называется, «свой круг», где участники понимают друг друга с полуслова, а полунамеки не требуют долгих объяснений.
Вот на «Крыле»-то я и увидел ее впервые… У меня была тогда другая жизнь и я был вполне удовлетворен той своей жизнью и не хотел ничего в ней менять. Но Она мне понравилась. Что-то шевельнулось в сердце, какой-то тайный вопрос… Я знал ее молодого человека - он частенько провожал ее в клуб, даже иногда участвовал в наших экзотических сборищах. Высокий, сумрачный. На всех нас смотрел холодно и грустно, с некоторым сожаленьем, как смотрят на убогих. Впрочем, мы его не слишком интересовали - он приходил на «Крыло» только ради нее. Всюду - за ней, как на веревочке, словно тень. Он напоминал карандашик - такой же прямой и длинный, такой же деревянный. Этакий карандашик на веревочке…
После той, первой встречи я почему-то стал встречать их - ее и Карандашика в разных местах города - так, будто кто-то специально сводил нас, раз за разом обращая мое внимание на девушку, с которой я даже и не был знаком. А потом мы, наконец, познакомились. Ее имя… Простое, но с музыкой внутри. Словно ветер нет-нет да заденет за язычок маленький колокольчик и поплывет этот поющий односложный звук - ее имя. Мы познакомились в автобусе - оказалось, она жила совсем недалеко от моего дома, в каких-то двух шагах. С тех пор - в те редкие дни, когда на «Крыло» не приходил Карандашик, я стал провожать ее домой. Дважды она даже заходила ко мне - в гости. Отношения были легкими и ни к чему не обязывали - ни ее, ни меня: только кофе - и все. Вот тогда-то она и дала мне номер своего мобильного… Потом долго не виделись: отпуск, работа, мне было не до «Крыла», еще - мучительные разборки-расставания с прежней моей подружкой. И новая встреча - поздней осенью. И - та, первая ее ночная smsка: «Спишь?» И - нечто вроде еще не романа, но уже флирта. Флирта в письмах. Впрочем, со стороны все выглядело невинно, почти по-детски - так, полночная нелепица. «А как правильно пишется: скучаю «о тебе», или «по тебе»? - спрашивала она. Что и говорить, актуальный вопросец для ночных бесед. Особенно, если знать, что его автор - круглая отличница, у которой под боком мама - школьный учитель-словесник. …Как-то незаметно она стала все чаще бывать у меня дома, и мы уже не ограничивались кофе. Впрочем, дальше поцелуев дело не шло. Словно что-то ее останавливало, удерживало от последнего шага. Она как будто боялась чего-то. И все уходила, уходила… Я все время видел ее удаляющуюся спину. Сначала - в элегантном, подчеркивающем красоту, совершенство фигуры, светло-коричневом плаще, потом - в пышной дубленке, которая так ей шла. Ее sms, когда в очередной раз срывалась обещанная встреча, были такие же: «Извини, я не смогу…», «Я опять спутала твои планы…».
…А потом родная «контора» решила послать меня далеко-далеко - на границу. Задача: сделать серию репортажей о том, как живут защитники самых дальних, заповедных наших рубежей. Поездка предполагалась долгая и безрадостная - две недели вдали от шума городского и каких-либо признаков цивилизации, как говорится, «ни тебе аванса, ни тебе пивной». Когда после «Крыла» я сказал ей об ожидаемом пограничном вояже, она, как показалось, отнеслась к этому безразлично. «Ты куда сейчас?» - с надеждой спросил я. «К …» - на ходу, спокойно и безжалостно бросила она. И я вновь видел ее удаляющуюся спину. Она опять уходила. Как мне тогда казалось, навсегда. Но так уж случилось, та далекая моя командировка все изменила в наших странных, до сих пор таких неопределенных отношениях. Все решила. Свила нас в одно…
* * *
И я уехал. Без надежды. Почти с радостью оттого, что не придется видеть ее, и вряд ли доведется думать о ней - слишком непростая и хлопотная работа нам предстояла. Тысячи людей, сотни встреч и разговоров: и - новое, неизведанное пространство вокруг, другая жизнь. Иные проблемы. Чужие радости и беды. Без нее.
Но «без нее» не получилось. О проводах нас в дальний путь дружно рассказали все местные телеканалы. И, в первый же вечер в одном из приграничных городков, где нам предстояло провести ночь, меня нашла ее smsка: «Видела тебя по ТВ. Где вы сейчас? Не пропадай…» Интересно, что ее сообщение было одним из десятка полученных мной в тот вечер - с примерно тем же, стандартным текстом. Телевидение - великая сила, что и говорить… Отвечал я не всем, но с ней мы довольно долго пикировались: «Что делаете? Опять, небось, водку пьете? Ну-ну…» «Что ж еще делать, если тебя рядом нет? Тоска…» и так далее.
А на следующий день началась работа - привычное репортерское ремесло. Люди, которых видишь впервые и, может быть, больше никогда не встретишь, их дело, быт, привычки. Все, как всегда - водоворот, в который втягиваешься постепенно, а потом уже и не замечаешь, что ты - внутри этой прежде неведомой жизни - сочувствуешь ее глупостям и радостям, сопереживаешь тем, для кого этот лишь на несколько часов приоткрывшийся тебе мир - обыденность. С утра до ночи - в тесном уазике: с одной заставы на другую. В таком режиме нам предстояло прожить две недели. Но потом высокое начальство смилостивилось: было решено разбить поездку на две части, на выходные вернуться в Мурманск - сделать что-то в номер, да и передохнуть немножко, перевести дух от этого бесконечного «прыг-скока».
Надо ли говорить, что в ту субботу я был на «Крыле». Ждал ее. Мы списались за несколько часов до этого, и я уже знал, что она придет одна…
Возвращались - вместе. Шли от остановки медленно-медленно. Сквозь метель - к дому. Я что-то говорил: нес всякую чушь, шутил. А она была чуть грустна - молчалива, задумчива. Похоже, и не слушала того, что я говорил, но иногда в ответ на очередной мой словесный выверт лицо ее освещала улыбка - короткая и теплая. Она улыбалась едва-едва, уголками губ, но так светло и радостно, что я забывал про окружавшие нас холод и мрак.
И вот, наконец, мой грязный подъезд и дверь, за которой, казалось, сбудется все, о чем мечталось там - на заметенных снегом заставах, вдали от дома и от нее. Как же долго я не мог тогда найти ключ!.. По правде говоря, в пространстве многокарманного, никакими ветрами не продуваемого комбинезона, что так спасал меня на промерзших пограничных дорогах, сделать это было ой как непросто. Я даже с отчаянием подумал в какой-то момент: а вдруг выронил? - может же такое быть, бывает иногда. Да, так долго и мучительно искать заветный ключик от Нее - от ее сердца, наконец, найти, и так вот попасть с обычным входным ключом от родного логова! Больший «облом» и представить трудно. Но не допустил Господь. Ключ, в конце концов, нашелся - в самом дальнем, малюсеньком, секретном кармашке.
- Я тебя еще плохо чувствую, - сказал я потом, после всего. - Поэтому и не получилось - вместе. Впрочем, это не беда. Достигается упражнением…
Она встала, потянулась всем своим протяжным, долгим телом, безвольно, доверчиво улыбнулась, и сказала тихо-тихо, едва слышно:
- Что ж, надо упражняться…
Ушла. А потом, ночью, новая sms: «Слушай, ты не представляешь, как это было здорово. Потрясающе. У меня так никогда не было…» А дальше - коротко и жестко: «Но я не хочу ничего менять…» И объяснения: мол, привыкла, мол, три года вместе с Карандашиком - как не привыкнуть, мол, он очень хороший - заботливый, внимательный… Но я-то уже знал, что она моя. И с этим ничегошеньки не поделаешь…
А потом настал февраль - шустро, незаметно покатились его короткие деньки. В один из таких сумеречных дней она пришла в мой дом чуть не в себе - печальная, молчаливая. Лишь в самом конце, когда я провожал ее домой, рассказала:
- А я сегодня с … поругалась… - назвала она плоское, бескрылое имя Карандашика.
Помолчала, а потом добавила с едва заметной, тихой улыбкой:
- Представляешь, я его в постели назвала твоим именем…
…Мы почти не расставались в эти дни. На мой дежурный вопрос в sms о планах на вечер ответ был один: «К ТЕБЕ!». С кокетливой оговоркой: «Ну, если ты, конечно, не против…» Я не был против. Совсем не был против. Я хотел ее видеть всегда - каждый день. Она заполнила меня - до края. После нескольких суток, проведенных вместе, я пропитался ее запахом так, что коллега по работе как-то заметила: «Слушай, от тебя сегодня так пахнет женщиной - стоять рядом трудно!» Отпускать ее вечером домой было больно - словно куда-то в ночь уходит часть тебя. «Как страшно с тобой расставаться…» - как же часто в ту пору вспоминалась мне строчка любимого поэта…
Она вроде бы окончательно рассталась с Карандашиком, но он не унимался - все звонил, присылал сообщения. Одно из них довелось прочитать. Всего, что он писал, не помню, но одна фраза прочно врезалась в память: «Скажи, когда снова будешь одна…» Он убедил ее вновь с ним увидеться - поговорить. Я не хотел ее отпускать, но она пошла - как раз таки одна. Они договорились встретиться неподалеку от мореходки, где тогда собиралось «Крыло». Карандашик жил где-то в этом районе. И вот, пока мы разбирались с очередным интеллектуальным ребусом, она отправилась к нему.
От игры меня отвлек звонок на мобильный. На экране высветился хорошо знакомый номер - ее номер. Я снял трубку. Молчание. Слышны были лишь какие-то странные звуки и - ни слова. Звонок повторился - с тем же результатом. Потом еще и еще. Понимание того, что происходит там, «за кадром», на другом конце связавшей нас сотовой ниточки, пришло сходу - остро, зримо. Кнопку окончания вызова нажимала не ее - чужая рука.
Как же испугался я тогда... Я ведь даже не знал, где она - где они с Карандашиком выясняют отношения. Страшно осознавать полное свое бессилие в момент, когда с близким тебе человеком делают что-то помимо его воли - может быть, непоправимое. И, хоть ужом вывернись, ничем не поможешь… Наконец, наперекор неволе, я услышал ее в трубке - не голос, нет, она ничего не говорила - плакала. Молча, тихонько, едва слышно. «Что с тобой, что?» «Ничего, он меня ударил. Не волнуйся, он уже ушел…»
Дом Карандашика я нашел не сразу - это оказалось черт-те где, далеко за мореходкой, на какой-то тьму-тараканьей Пригородной. Он открыл - удивленно моргнул длинными ресницами своих больших, округлившихся глаз. Помню, я именно тогда впервые заметил, какие они грустные… «Выйди…» - попросил я, даже и не подумав в тот миг, что он может быть в квартире не один. Ударил сразу, как только он переступил низкий порог - снизу, справа в подбородок, потом по корпусу, и вновь - в лицо. Бил без злобы - она почти выветрилась, пока пришлось пробираться к его дому - меж сугробов, по узким, полузаметенным снежным тропкам. Он не защищался, не пытался ударить в ответ - только наклонил голову - обреченно, словно приговоренный к смерти. Мне не было его жалко, в сердце еще жил страх за нее, испытанный полчаса назад. «Не подходи больше к ней…» - только и сказал я, и начал спускаться с его второго этажа - вниз, к выходу. Вслед понеслось что-то едкое и обидное. «Ты хочешь, чтоб я вернулся и продолжил?» - предложил я - уже совсем спокойно, без нервов. «Конечно, ты ведь это любишь…» - не унимался Карандашик, но голос его звучал без задора, как будто внутри говорящего ничего не осталось - пустота одна. Подумалось: «Деревянный, острый, но - пустой. Бывает же такое…» Возвращаться я не стал.
Дни счастья… Нет им возврата. Она приходила каждый день. Иногда - всего на час, на два. Иногда - оставалась до утра.
В одну из таких ночей я так вдруг остро ощутил почти физическую, безудержную необходимость в ней, в том, чтобы она была рядом - вот так, как сейчас - всегда, не удержался и осторожно спросил:
- А ты не хотела бы остаться у меня?.. Остаться навсегда.
Она усмехнулась и с укоризной спросила в ответ:
- Надо понимать, ты делаешь мне предложение?
- Надо понимать…
- Что ж, я согласна… - так она сказала. И зажмурилась - от счастья. А точнее, наверно, от ожидания счастья…
Как хорошо мы в те дни говорили. В основном, кстати, в постели. Обо всем. И о клубе, и о родителях, и о футболе. И - еще. Она как-то спросила - очень светло, с потаенной надеждой и теплом: «А у нас будут дети?» «Да, обязательно, двое - мальчик и девочка…» «А как мы их назовем?» - продолжала она. «Я пока не знаю… - после минутной паузы ответил я. - Но, думаю, девочка будет очень похожа на тебя - такая же умная и красивая. Так что, начнем с дочки…»
* * *
В те дни я был слишком - до безрассудства - уверен в себе. Казалось, все по плечу. Все получится, надо только захотеть… В город как раз вернулось солнце - такое большое, такое яркое. Весеннее. И жизнь казалась мне тогда бесконечным днем - светлым, ласковым, словно солнце после Полярной ночи.
Помню, в один из подобных светлых дней я шел к ней. Шел не один - с красной розой в руке - без причины, просто хотелось прийти с цветами. И - снова увидеть ее тихую улыбку. Улицы Росты были пусты. Лишь у самого ее дома повстречался мне прохожий - случайный, незнакомый. Здоровенный такой мужичина лет пятидесяти. Нахмуренный, сутулый, на голове - черная моряцкая фуражка с «крабом». Странно, но, заметив меня, розу, он почему-то заулыбался - как-то очень тепло, ободряюще. Словно говорил: «Знаю-знаю, почему такой счастливый. К любимой идешь…» Я не мог не улыбнуться в ответ: «Да, к любимой…»
…А потом началось странное. Началось незаметно, словно ниоткуда. Солнце затянули тучи. Его радостный свет сменили серенькие, занудные дожди. Как это часто бывает, холод и тьма пришли, не объявляя о себе заранее, когда их никто не ждал…
Однажды после «Крыла» мы зашли к друзьям. Обычная, заурядная клубная попойка: продолжение игр интеллекта, умные разговоры. Ну и, водка, конечно.
В тот вечер она опять беспрестанно уходила, а я - видел ее спину. Словно не со мной пришла в этот дом: весело разговаривала и шутила - с кем-то, улыбалась - кому-то, пела песни под гитару - кого-то из гостей. С кем-то и кому-то - не со мной и не мне. В какой-то миг почудилось, что мы вернулись в другую жизнь - то время, когда она не была еще моей. Очень хотелось остановить ее, но одернул себя: «Ладно, не парься. К кому тут ревновать-то - все свои. Пусть отдохнет немножко от тебя…» И - принялся яростно спорить с кем-то из ребят о последнем чемпионате «Крыла», наших игрищах. Слово за слово - себя забудешь. Когда накричался вдоволь и опомнился, ее рядом не оказалось.
Я нашел ее в темной угловой комнате. Не одну. Рядом с ней был один из моих знакомых, второй - их фотографировал. Как она потом, улыбаясь, объясняла, ничего серьезного: так, несколько поцелуев в объектив цифрового «Никона»… Она улыбалась, а мне вот было не до смеха - ни тогда, ни на следующий день, когда вдруг нежданно довелось лицезреть эти фото. Она же, как показалось, даже не поняла, почему все это так меня задело - говорила с обидой:
- Подумаешь, ерунда какая. Все это - не всерьез. Ты просто мало уделяешь мне внимания…
Наверное, это так и было - так, как она говорила. Да, пожалуй, меня слишком часто отвлекали от нее, уводили от возможности быть вместе - друзья, дела, работа - вся многоликая, пошлая суета каждодневной нашей жизни. Но ее ответ на это… Целоваться с другим, когда я - в соседней комнате… Для чего? Чтоб я больше уделял ей внимания? Загадка покруче тех ребусов, что мы решали на «Крыле».
А потом был большой праздник в доме ее родителей. И жуткая, нелепая ссора на их глазах - не из-за чего, из-за нескольких неосторожных слов. Ее глухая неуступчивость, моя - гордыня…
После этого будто что-то сломалось. Она и так - по природе своей - была тиха и молчалива. А тут и вовсе - словно отрезали. Мы почти перестали общаться. Даже когда я говорил что-то долго и увлеченно, она сидела - безмолвная, пустая, как фарфоровая кукла. Нет, кое-что говорила - так, чтоб разговор поддержать. Отвечала чаще всего односложно, без эмоций, словно к столбу бездушному обращаясь: «Нормально…», «Хорошо», «Как всегда…». Но самыми любимыми словами в те дни для нее стали «Да» и «Нет». Отмеривала их скупо, холодно, казенно, как по обязанности. Вообще, слова роняла, как камешки бросала, - редко, но метко. И, хоть были они маленькие, короткие, а били порой больно. Все выглядело так, будто она непрестанно на что-то обижена.
Нет, мы еще встречались - гуляли, ходили в кино. Да что там - спали вместе… Но что-то сломалось, ушло. Без возврата.
Настало лето. У нее - каникулы, у меня - отпуск. Мы отправились вместе в Москву - погулять-проветриться - к хорошему моему другу, сокурснику по институту.
Два поезда ждали меня в этой поездке. И оба - страшные, о которых и вспоминать-то не хочется. Первый начинался замечательно - обычным вагонным балдежом - разговорами с еще несколько минут назад совершенно незнакомыми людьми, пивом на остановках, песнями. С нами ехали курсанты - приятные молодые ребята из какой-то питерской «военки». Возвращались с практики. Нашелся среди них и свой гитарист… Хорошенький такой мальчишечка с шевронами четверокурсника на рукаве. И пел неплохо, и на гитаре играл вполне сносно. Репертуар, правда, так, на «троечку», но для невзыскательной, провинциальной барышни и Розенбаум сгодится.
Вот с ним-то и начала она выходить в тамбур - раз за разом - «покурить». Это тянулось долго - песен у парня в запасе было не на одну ночь. И мы не спали. «Курить» они выходили раз семь или восемь. Мне быстро это надоело. Когда они вновь засобирались, спросил:
- Что, снова пойдешь с ним курить?
Она обернулась - резко, решительно. Ответила в никуда, словно не мне, а так - вообще, в воздух.
- Я не курю… - сказала жестко, тщательно отделяя одно слово от другого.
Вот тогда бы оглянуться и понять, что… Что? Она уже не любила меня. Закрыла свое сердце на пудовый амбарный замок: стучи - не достучишься. А я все не хотел в это верить… Все стучал в двери, за которыми мерещилось счастье.
Второй «страшный» поезд вез нас спустя несколько дней домой, в Мурманск. Точнее, сам он казался вполне симпатичным и мирным - и проводницы хорошие, соседей и вовсе нет - весь путь мы наслаждались одиночеством. И - разговаривали - так, как давно уже не говорили: легко, открыто - обо всем. Да, поезд вышел нормальный. Страшным выдалось возвращение.
Состав подходил к родному перрону - степенно, уверенно. Наш опустевший вагон чуть покачивало - так, что движение поезда к заветному рубежу было едва ощутимо. Но мы еще ехали - за окном менялись силуэты знакомых зданий: дома Первомайки, мореходка, наконец, серый асфальт привокзальной платформы… Все это время она - отрешенно, отстранясь - смотрела в окно на встречающих. Уже когда по длинному коридору шли к выходу, вдруг забрала свою сумку из моих рук и отрывисто, резко выдохнула:
- Пожалуйста, не выходи из вагона…
- С какой стати, почему?
- Я видела на перроне … - она назвала, казалось, давно забытое имя Карандашика.
- И что, он-то тут при чем, какое мне до него дело?
- Я больше не хочу скандалов и драк. Прошу тебя, оставь меня.
Она говорила все это очень тихо, почти шепотом: подбородок гордо вздернут вверх, лицо переменилось - потемнело, крылья носа нервно вздрагивали. «Опять - то же самое. И кто виноват - известно…» - пронеслось в голове. Но уступать я не хотел. С какой стати? Ведь она со мной: ездила со мной, приехала - со мной, наконец, спит - со мной, и - остаться в вагоне, словно меня и не было?
Несмотря на ее желчное шипение: «прошу тебя, останься, прошу», из вагона мы вышли вместе. Карандашик - при галстуке, с белой розой в тонких руках - увидел сначала ее: чуть улыбнулся, зашагал навстречу. Потом - меня… Шаг его оборвался, как обрывается речь - на полуслове, внезапно. Он повернулся спиной и очень быстро, почти бегом, пошел от нас - все дальше, дальше. Розу оставил на ступеньках вокзальной лестницы. Тут же кто-то из недавних пассажиров, занятый своими необъятными сумками, равнодушно наступил на нее, вдавил в камень.
Она же… Она, судорожно сжимая в руке мобильный, долго и безрезультатно набирала хорошо знакомый номер. А потом, отчаявшись, наконец, вспомнила о моем присутствии, повернулась и чеканно, размеренно, словно взвешивая на ладони каждое новое слово-камешек, сказала: «Прекрати. Портить. Мне. Жизнь».
…И снова звучат во мне слова той старой песни - спокойной, протяжной, но - с затаенной тревогой, грустью внутри: «Позову я голубя, позову я сизого - пошлю дролечке письмо, и мы начнем все сызнова…» Но я твердо знаю, что так уже не будет. Никогда.
…В том же жарком, злокозненном июле мы сидели на Пяти углах с одним моим хорошим знакомым - пили теплое темное пиво, глазели на прохожих. Говорили за жизнь. Помню, он сказал тогда - безжалостно, но точно: «Я знал, что ниче у вас с ней не будет…» На мой немой вопрос продолжил: «Это ж видно было невооруженным глазом. Ты в глаза ей посмотри внимательно…» Я его не понял, переспросил:
- И что?
- У нее глаза холодные, не живые. Она, если захочет, через тебя переступит, не кашлянув…
- Я люблю ее…
- Старичок, что б ты ни делал, твоей любви на двоих не хватит…
А потом мой товарищ - отец троих детей - вдруг заметил: «Смотри, сколько беременных женщин. Мы сидим здесь полчаса, а вот эта - уже пятая, что прошла мимо…» - указал он на маленькую, рыженькую девчоночку, отважно вышагивавшую по аллее - животом-дынькой - вперед.
- Как это здорово! Женщины готовы рожать. Значит, что бы мы ни говорили, не все так плохо в нашей распроклятой жизни… - произнес тогда мой товарищ, отец троих детей. Он говорил, а я - думал о ней. О ней и нашей несбывшейся дочке.
"Позову я голубя" в "Живом слове"
ЖЖ автора
«Спишь?» - ее привычный, дежурный вопрос в sms, с которого, по сути, все и началось. Первая ее smsка с этим вопросом пришла поздней ночью - в час или в полвторого. За окном были темень и холод, да утробные вздохи ветра, да скрип снега, сухого и звонкого, под ногами одинокого прохожего. Я не спал - нужно было «добить» срочный материал (в номер!). Обычная ночная работа - без неожиданностей, сквозь зубы… И ее сообщение - короткое слово, словно улыбка, на мгновенье осветившая мир, словно обещание. Что ответил я тогда? Уже и не помню, но с тех пор мы стали писать друг другу едва ли не каждый вечер. Ни о чем. Так, сущие пустяки: «Как дела?» «Хорошо» «Что делаешь?» «К урокам готовлюсь, а ты?..» - и так далее. Внешне - набор дежурных фраз и ничего более.
…Я увидел ее впервые за год до этого. Она шла навстречу по длинному университетскому коридору: высокая, загорелая, длинные каштановые волосы убраны сзади в косу. Шаг протяжен, нетороплив, - она словно несла себя, показывала миру, как хороша. И эта женская тяжесть, что всегда так притягательна, желанна - была столь реальна, физически ощутима, будоражила, возбуждала…
Мы виделись едва ли не каждую неделю - по субботам, на «Крыле». Это было что-то вроде клуба «золотой» молодежи - для умненьких, читающих книжки мальчиков и девочек. Признаться, довольно странное занятие для молодых профессионалов и студентов, которые составляли сердцевину, костяк «Крыла», - собираться вместе и решать нелепые интеллектуальные загадки ни о чем… Со стороны это казалось дурью, напоминало развлечение для тех, кому больше нечем заняться в благословенный выходной. Но смысл в этих играх все же имелся - привлекали люди, атмосфера подобных сборищ, что называется, «свой круг», где участники понимают друг друга с полуслова, а полунамеки не требуют долгих объяснений.
Вот на «Крыле»-то я и увидел ее впервые… У меня была тогда другая жизнь и я был вполне удовлетворен той своей жизнью и не хотел ничего в ней менять. Но Она мне понравилась. Что-то шевельнулось в сердце, какой-то тайный вопрос… Я знал ее молодого человека - он частенько провожал ее в клуб, даже иногда участвовал в наших экзотических сборищах. Высокий, сумрачный. На всех нас смотрел холодно и грустно, с некоторым сожаленьем, как смотрят на убогих. Впрочем, мы его не слишком интересовали - он приходил на «Крыло» только ради нее. Всюду - за ней, как на веревочке, словно тень. Он напоминал карандашик - такой же прямой и длинный, такой же деревянный. Этакий карандашик на веревочке…
После той, первой встречи я почему-то стал встречать их - ее и Карандашика в разных местах города - так, будто кто-то специально сводил нас, раз за разом обращая мое внимание на девушку, с которой я даже и не был знаком. А потом мы, наконец, познакомились. Ее имя… Простое, но с музыкой внутри. Словно ветер нет-нет да заденет за язычок маленький колокольчик и поплывет этот поющий односложный звук - ее имя. Мы познакомились в автобусе - оказалось, она жила совсем недалеко от моего дома, в каких-то двух шагах. С тех пор - в те редкие дни, когда на «Крыло» не приходил Карандашик, я стал провожать ее домой. Дважды она даже заходила ко мне - в гости. Отношения были легкими и ни к чему не обязывали - ни ее, ни меня: только кофе - и все. Вот тогда-то она и дала мне номер своего мобильного… Потом долго не виделись: отпуск, работа, мне было не до «Крыла», еще - мучительные разборки-расставания с прежней моей подружкой. И новая встреча - поздней осенью. И - та, первая ее ночная smsка: «Спишь?» И - нечто вроде еще не романа, но уже флирта. Флирта в письмах. Впрочем, со стороны все выглядело невинно, почти по-детски - так, полночная нелепица. «А как правильно пишется: скучаю «о тебе», или «по тебе»? - спрашивала она. Что и говорить, актуальный вопросец для ночных бесед. Особенно, если знать, что его автор - круглая отличница, у которой под боком мама - школьный учитель-словесник. …Как-то незаметно она стала все чаще бывать у меня дома, и мы уже не ограничивались кофе. Впрочем, дальше поцелуев дело не шло. Словно что-то ее останавливало, удерживало от последнего шага. Она как будто боялась чего-то. И все уходила, уходила… Я все время видел ее удаляющуюся спину. Сначала - в элегантном, подчеркивающем красоту, совершенство фигуры, светло-коричневом плаще, потом - в пышной дубленке, которая так ей шла. Ее sms, когда в очередной раз срывалась обещанная встреча, были такие же: «Извини, я не смогу…», «Я опять спутала твои планы…».
…А потом родная «контора» решила послать меня далеко-далеко - на границу. Задача: сделать серию репортажей о том, как живут защитники самых дальних, заповедных наших рубежей. Поездка предполагалась долгая и безрадостная - две недели вдали от шума городского и каких-либо признаков цивилизации, как говорится, «ни тебе аванса, ни тебе пивной». Когда после «Крыла» я сказал ей об ожидаемом пограничном вояже, она, как показалось, отнеслась к этому безразлично. «Ты куда сейчас?» - с надеждой спросил я. «К …» - на ходу, спокойно и безжалостно бросила она. И я вновь видел ее удаляющуюся спину. Она опять уходила. Как мне тогда казалось, навсегда. Но так уж случилось, та далекая моя командировка все изменила в наших странных, до сих пор таких неопределенных отношениях. Все решила. Свила нас в одно…
* * *
И я уехал. Без надежды. Почти с радостью оттого, что не придется видеть ее, и вряд ли доведется думать о ней - слишком непростая и хлопотная работа нам предстояла. Тысячи людей, сотни встреч и разговоров: и - новое, неизведанное пространство вокруг, другая жизнь. Иные проблемы. Чужие радости и беды. Без нее.
Но «без нее» не получилось. О проводах нас в дальний путь дружно рассказали все местные телеканалы. И, в первый же вечер в одном из приграничных городков, где нам предстояло провести ночь, меня нашла ее smsка: «Видела тебя по ТВ. Где вы сейчас? Не пропадай…» Интересно, что ее сообщение было одним из десятка полученных мной в тот вечер - с примерно тем же, стандартным текстом. Телевидение - великая сила, что и говорить… Отвечал я не всем, но с ней мы довольно долго пикировались: «Что делаете? Опять, небось, водку пьете? Ну-ну…» «Что ж еще делать, если тебя рядом нет? Тоска…» и так далее.
А на следующий день началась работа - привычное репортерское ремесло. Люди, которых видишь впервые и, может быть, больше никогда не встретишь, их дело, быт, привычки. Все, как всегда - водоворот, в который втягиваешься постепенно, а потом уже и не замечаешь, что ты - внутри этой прежде неведомой жизни - сочувствуешь ее глупостям и радостям, сопереживаешь тем, для кого этот лишь на несколько часов приоткрывшийся тебе мир - обыденность. С утра до ночи - в тесном уазике: с одной заставы на другую. В таком режиме нам предстояло прожить две недели. Но потом высокое начальство смилостивилось: было решено разбить поездку на две части, на выходные вернуться в Мурманск - сделать что-то в номер, да и передохнуть немножко, перевести дух от этого бесконечного «прыг-скока».
Надо ли говорить, что в ту субботу я был на «Крыле». Ждал ее. Мы списались за несколько часов до этого, и я уже знал, что она придет одна…
Возвращались - вместе. Шли от остановки медленно-медленно. Сквозь метель - к дому. Я что-то говорил: нес всякую чушь, шутил. А она была чуть грустна - молчалива, задумчива. Похоже, и не слушала того, что я говорил, но иногда в ответ на очередной мой словесный выверт лицо ее освещала улыбка - короткая и теплая. Она улыбалась едва-едва, уголками губ, но так светло и радостно, что я забывал про окружавшие нас холод и мрак.
И вот, наконец, мой грязный подъезд и дверь, за которой, казалось, сбудется все, о чем мечталось там - на заметенных снегом заставах, вдали от дома и от нее. Как же долго я не мог тогда найти ключ!.. По правде говоря, в пространстве многокарманного, никакими ветрами не продуваемого комбинезона, что так спасал меня на промерзших пограничных дорогах, сделать это было ой как непросто. Я даже с отчаянием подумал в какой-то момент: а вдруг выронил? - может же такое быть, бывает иногда. Да, так долго и мучительно искать заветный ключик от Нее - от ее сердца, наконец, найти, и так вот попасть с обычным входным ключом от родного логова! Больший «облом» и представить трудно. Но не допустил Господь. Ключ, в конце концов, нашелся - в самом дальнем, малюсеньком, секретном кармашке.
- Я тебя еще плохо чувствую, - сказал я потом, после всего. - Поэтому и не получилось - вместе. Впрочем, это не беда. Достигается упражнением…
Она встала, потянулась всем своим протяжным, долгим телом, безвольно, доверчиво улыбнулась, и сказала тихо-тихо, едва слышно:
- Что ж, надо упражняться…
Ушла. А потом, ночью, новая sms: «Слушай, ты не представляешь, как это было здорово. Потрясающе. У меня так никогда не было…» А дальше - коротко и жестко: «Но я не хочу ничего менять…» И объяснения: мол, привыкла, мол, три года вместе с Карандашиком - как не привыкнуть, мол, он очень хороший - заботливый, внимательный… Но я-то уже знал, что она моя. И с этим ничегошеньки не поделаешь…
А потом настал февраль - шустро, незаметно покатились его короткие деньки. В один из таких сумеречных дней она пришла в мой дом чуть не в себе - печальная, молчаливая. Лишь в самом конце, когда я провожал ее домой, рассказала:
- А я сегодня с … поругалась… - назвала она плоское, бескрылое имя Карандашика.
Помолчала, а потом добавила с едва заметной, тихой улыбкой:
- Представляешь, я его в постели назвала твоим именем…
…Мы почти не расставались в эти дни. На мой дежурный вопрос в sms о планах на вечер ответ был один: «К ТЕБЕ!». С кокетливой оговоркой: «Ну, если ты, конечно, не против…» Я не был против. Совсем не был против. Я хотел ее видеть всегда - каждый день. Она заполнила меня - до края. После нескольких суток, проведенных вместе, я пропитался ее запахом так, что коллега по работе как-то заметила: «Слушай, от тебя сегодня так пахнет женщиной - стоять рядом трудно!» Отпускать ее вечером домой было больно - словно куда-то в ночь уходит часть тебя. «Как страшно с тобой расставаться…» - как же часто в ту пору вспоминалась мне строчка любимого поэта…
Она вроде бы окончательно рассталась с Карандашиком, но он не унимался - все звонил, присылал сообщения. Одно из них довелось прочитать. Всего, что он писал, не помню, но одна фраза прочно врезалась в память: «Скажи, когда снова будешь одна…» Он убедил ее вновь с ним увидеться - поговорить. Я не хотел ее отпускать, но она пошла - как раз таки одна. Они договорились встретиться неподалеку от мореходки, где тогда собиралось «Крыло». Карандашик жил где-то в этом районе. И вот, пока мы разбирались с очередным интеллектуальным ребусом, она отправилась к нему.
От игры меня отвлек звонок на мобильный. На экране высветился хорошо знакомый номер - ее номер. Я снял трубку. Молчание. Слышны были лишь какие-то странные звуки и - ни слова. Звонок повторился - с тем же результатом. Потом еще и еще. Понимание того, что происходит там, «за кадром», на другом конце связавшей нас сотовой ниточки, пришло сходу - остро, зримо. Кнопку окончания вызова нажимала не ее - чужая рука.
Как же испугался я тогда... Я ведь даже не знал, где она - где они с Карандашиком выясняют отношения. Страшно осознавать полное свое бессилие в момент, когда с близким тебе человеком делают что-то помимо его воли - может быть, непоправимое. И, хоть ужом вывернись, ничем не поможешь… Наконец, наперекор неволе, я услышал ее в трубке - не голос, нет, она ничего не говорила - плакала. Молча, тихонько, едва слышно. «Что с тобой, что?» «Ничего, он меня ударил. Не волнуйся, он уже ушел…»
Дом Карандашика я нашел не сразу - это оказалось черт-те где, далеко за мореходкой, на какой-то тьму-тараканьей Пригородной. Он открыл - удивленно моргнул длинными ресницами своих больших, округлившихся глаз. Помню, я именно тогда впервые заметил, какие они грустные… «Выйди…» - попросил я, даже и не подумав в тот миг, что он может быть в квартире не один. Ударил сразу, как только он переступил низкий порог - снизу, справа в подбородок, потом по корпусу, и вновь - в лицо. Бил без злобы - она почти выветрилась, пока пришлось пробираться к его дому - меж сугробов, по узким, полузаметенным снежным тропкам. Он не защищался, не пытался ударить в ответ - только наклонил голову - обреченно, словно приговоренный к смерти. Мне не было его жалко, в сердце еще жил страх за нее, испытанный полчаса назад. «Не подходи больше к ней…» - только и сказал я, и начал спускаться с его второго этажа - вниз, к выходу. Вслед понеслось что-то едкое и обидное. «Ты хочешь, чтоб я вернулся и продолжил?» - предложил я - уже совсем спокойно, без нервов. «Конечно, ты ведь это любишь…» - не унимался Карандашик, но голос его звучал без задора, как будто внутри говорящего ничего не осталось - пустота одна. Подумалось: «Деревянный, острый, но - пустой. Бывает же такое…» Возвращаться я не стал.
Дни счастья… Нет им возврата. Она приходила каждый день. Иногда - всего на час, на два. Иногда - оставалась до утра.
В одну из таких ночей я так вдруг остро ощутил почти физическую, безудержную необходимость в ней, в том, чтобы она была рядом - вот так, как сейчас - всегда, не удержался и осторожно спросил:
- А ты не хотела бы остаться у меня?.. Остаться навсегда.
Она усмехнулась и с укоризной спросила в ответ:
- Надо понимать, ты делаешь мне предложение?
- Надо понимать…
- Что ж, я согласна… - так она сказала. И зажмурилась - от счастья. А точнее, наверно, от ожидания счастья…
Как хорошо мы в те дни говорили. В основном, кстати, в постели. Обо всем. И о клубе, и о родителях, и о футболе. И - еще. Она как-то спросила - очень светло, с потаенной надеждой и теплом: «А у нас будут дети?» «Да, обязательно, двое - мальчик и девочка…» «А как мы их назовем?» - продолжала она. «Я пока не знаю… - после минутной паузы ответил я. - Но, думаю, девочка будет очень похожа на тебя - такая же умная и красивая. Так что, начнем с дочки…»
* * *
В те дни я был слишком - до безрассудства - уверен в себе. Казалось, все по плечу. Все получится, надо только захотеть… В город как раз вернулось солнце - такое большое, такое яркое. Весеннее. И жизнь казалась мне тогда бесконечным днем - светлым, ласковым, словно солнце после Полярной ночи.
Помню, в один из подобных светлых дней я шел к ней. Шел не один - с красной розой в руке - без причины, просто хотелось прийти с цветами. И - снова увидеть ее тихую улыбку. Улицы Росты были пусты. Лишь у самого ее дома повстречался мне прохожий - случайный, незнакомый. Здоровенный такой мужичина лет пятидесяти. Нахмуренный, сутулый, на голове - черная моряцкая фуражка с «крабом». Странно, но, заметив меня, розу, он почему-то заулыбался - как-то очень тепло, ободряюще. Словно говорил: «Знаю-знаю, почему такой счастливый. К любимой идешь…» Я не мог не улыбнуться в ответ: «Да, к любимой…»
…А потом началось странное. Началось незаметно, словно ниоткуда. Солнце затянули тучи. Его радостный свет сменили серенькие, занудные дожди. Как это часто бывает, холод и тьма пришли, не объявляя о себе заранее, когда их никто не ждал…
Однажды после «Крыла» мы зашли к друзьям. Обычная, заурядная клубная попойка: продолжение игр интеллекта, умные разговоры. Ну и, водка, конечно.
В тот вечер она опять беспрестанно уходила, а я - видел ее спину. Словно не со мной пришла в этот дом: весело разговаривала и шутила - с кем-то, улыбалась - кому-то, пела песни под гитару - кого-то из гостей. С кем-то и кому-то - не со мной и не мне. В какой-то миг почудилось, что мы вернулись в другую жизнь - то время, когда она не была еще моей. Очень хотелось остановить ее, но одернул себя: «Ладно, не парься. К кому тут ревновать-то - все свои. Пусть отдохнет немножко от тебя…» И - принялся яростно спорить с кем-то из ребят о последнем чемпионате «Крыла», наших игрищах. Слово за слово - себя забудешь. Когда накричался вдоволь и опомнился, ее рядом не оказалось.
Я нашел ее в темной угловой комнате. Не одну. Рядом с ней был один из моих знакомых, второй - их фотографировал. Как она потом, улыбаясь, объясняла, ничего серьезного: так, несколько поцелуев в объектив цифрового «Никона»… Она улыбалась, а мне вот было не до смеха - ни тогда, ни на следующий день, когда вдруг нежданно довелось лицезреть эти фото. Она же, как показалось, даже не поняла, почему все это так меня задело - говорила с обидой:
- Подумаешь, ерунда какая. Все это - не всерьез. Ты просто мало уделяешь мне внимания…
Наверное, это так и было - так, как она говорила. Да, пожалуй, меня слишком часто отвлекали от нее, уводили от возможности быть вместе - друзья, дела, работа - вся многоликая, пошлая суета каждодневной нашей жизни. Но ее ответ на это… Целоваться с другим, когда я - в соседней комнате… Для чего? Чтоб я больше уделял ей внимания? Загадка покруче тех ребусов, что мы решали на «Крыле».
А потом был большой праздник в доме ее родителей. И жуткая, нелепая ссора на их глазах - не из-за чего, из-за нескольких неосторожных слов. Ее глухая неуступчивость, моя - гордыня…
После этого будто что-то сломалось. Она и так - по природе своей - была тиха и молчалива. А тут и вовсе - словно отрезали. Мы почти перестали общаться. Даже когда я говорил что-то долго и увлеченно, она сидела - безмолвная, пустая, как фарфоровая кукла. Нет, кое-что говорила - так, чтоб разговор поддержать. Отвечала чаще всего односложно, без эмоций, словно к столбу бездушному обращаясь: «Нормально…», «Хорошо», «Как всегда…». Но самыми любимыми словами в те дни для нее стали «Да» и «Нет». Отмеривала их скупо, холодно, казенно, как по обязанности. Вообще, слова роняла, как камешки бросала, - редко, но метко. И, хоть были они маленькие, короткие, а били порой больно. Все выглядело так, будто она непрестанно на что-то обижена.
Нет, мы еще встречались - гуляли, ходили в кино. Да что там - спали вместе… Но что-то сломалось, ушло. Без возврата.
Настало лето. У нее - каникулы, у меня - отпуск. Мы отправились вместе в Москву - погулять-проветриться - к хорошему моему другу, сокурснику по институту.
Два поезда ждали меня в этой поездке. И оба - страшные, о которых и вспоминать-то не хочется. Первый начинался замечательно - обычным вагонным балдежом - разговорами с еще несколько минут назад совершенно незнакомыми людьми, пивом на остановках, песнями. С нами ехали курсанты - приятные молодые ребята из какой-то питерской «военки». Возвращались с практики. Нашелся среди них и свой гитарист… Хорошенький такой мальчишечка с шевронами четверокурсника на рукаве. И пел неплохо, и на гитаре играл вполне сносно. Репертуар, правда, так, на «троечку», но для невзыскательной, провинциальной барышни и Розенбаум сгодится.
Вот с ним-то и начала она выходить в тамбур - раз за разом - «покурить». Это тянулось долго - песен у парня в запасе было не на одну ночь. И мы не спали. «Курить» они выходили раз семь или восемь. Мне быстро это надоело. Когда они вновь засобирались, спросил:
- Что, снова пойдешь с ним курить?
Она обернулась - резко, решительно. Ответила в никуда, словно не мне, а так - вообще, в воздух.
- Я не курю… - сказала жестко, тщательно отделяя одно слово от другого.
Вот тогда бы оглянуться и понять, что… Что? Она уже не любила меня. Закрыла свое сердце на пудовый амбарный замок: стучи - не достучишься. А я все не хотел в это верить… Все стучал в двери, за которыми мерещилось счастье.
Второй «страшный» поезд вез нас спустя несколько дней домой, в Мурманск. Точнее, сам он казался вполне симпатичным и мирным - и проводницы хорошие, соседей и вовсе нет - весь путь мы наслаждались одиночеством. И - разговаривали - так, как давно уже не говорили: легко, открыто - обо всем. Да, поезд вышел нормальный. Страшным выдалось возвращение.
Состав подходил к родному перрону - степенно, уверенно. Наш опустевший вагон чуть покачивало - так, что движение поезда к заветному рубежу было едва ощутимо. Но мы еще ехали - за окном менялись силуэты знакомых зданий: дома Первомайки, мореходка, наконец, серый асфальт привокзальной платформы… Все это время она - отрешенно, отстранясь - смотрела в окно на встречающих. Уже когда по длинному коридору шли к выходу, вдруг забрала свою сумку из моих рук и отрывисто, резко выдохнула:
- Пожалуйста, не выходи из вагона…
- С какой стати, почему?
- Я видела на перроне … - она назвала, казалось, давно забытое имя Карандашика.
- И что, он-то тут при чем, какое мне до него дело?
- Я больше не хочу скандалов и драк. Прошу тебя, оставь меня.
Она говорила все это очень тихо, почти шепотом: подбородок гордо вздернут вверх, лицо переменилось - потемнело, крылья носа нервно вздрагивали. «Опять - то же самое. И кто виноват - известно…» - пронеслось в голове. Но уступать я не хотел. С какой стати? Ведь она со мной: ездила со мной, приехала - со мной, наконец, спит - со мной, и - остаться в вагоне, словно меня и не было?
Несмотря на ее желчное шипение: «прошу тебя, останься, прошу», из вагона мы вышли вместе. Карандашик - при галстуке, с белой розой в тонких руках - увидел сначала ее: чуть улыбнулся, зашагал навстречу. Потом - меня… Шаг его оборвался, как обрывается речь - на полуслове, внезапно. Он повернулся спиной и очень быстро, почти бегом, пошел от нас - все дальше, дальше. Розу оставил на ступеньках вокзальной лестницы. Тут же кто-то из недавних пассажиров, занятый своими необъятными сумками, равнодушно наступил на нее, вдавил в камень.
Она же… Она, судорожно сжимая в руке мобильный, долго и безрезультатно набирала хорошо знакомый номер. А потом, отчаявшись, наконец, вспомнила о моем присутствии, повернулась и чеканно, размеренно, словно взвешивая на ладони каждое новое слово-камешек, сказала: «Прекрати. Портить. Мне. Жизнь».
…И снова звучат во мне слова той старой песни - спокойной, протяжной, но - с затаенной тревогой, грустью внутри: «Позову я голубя, позову я сизого - пошлю дролечке письмо, и мы начнем все сызнова…» Но я твердо знаю, что так уже не будет. Никогда.
…В том же жарком, злокозненном июле мы сидели на Пяти углах с одним моим хорошим знакомым - пили теплое темное пиво, глазели на прохожих. Говорили за жизнь. Помню, он сказал тогда - безжалостно, но точно: «Я знал, что ниче у вас с ней не будет…» На мой немой вопрос продолжил: «Это ж видно было невооруженным глазом. Ты в глаза ей посмотри внимательно…» Я его не понял, переспросил:
- И что?
- У нее глаза холодные, не живые. Она, если захочет, через тебя переступит, не кашлянув…
- Я люблю ее…
- Старичок, что б ты ни делал, твоей любви на двоих не хватит…
А потом мой товарищ - отец троих детей - вдруг заметил: «Смотри, сколько беременных женщин. Мы сидим здесь полчаса, а вот эта - уже пятая, что прошла мимо…» - указал он на маленькую, рыженькую девчоночку, отважно вышагивавшую по аллее - животом-дынькой - вперед.
- Как это здорово! Женщины готовы рожать. Значит, что бы мы ни говорили, не все так плохо в нашей распроклятой жизни… - произнес тогда мой товарищ, отец троих детей. Он говорил, а я - думал о ней. О ней и нашей несбывшейся дочке.
"Позову я голубя" в "Живом слове"
ЖЖ автора