Валерия ИВАНОВА "День ангела"
Зима пятьдесят седьмого от прочих зим отличалась мало. Слепые стекла под слоями льда, столбы инея из форточек; промороженные стыки весной оттают и потекут разводами, смывая известку и штукатурку со стен, - такое повторялось каждый год. Двадцатое ноября тысяча девятьсот пятьдесят седьмого (а ноябрь в Сибири - уже зима, и глубокая зима) пришлось на среду, и была бы это обыкновенная рабочая среда, когда б не день рождения. Исполнилось Лидке девятнадцать.
Будильник загудел под ватной подушкой у кровати. Вскочила сразу, отжала кнопку, - отца бы не разбудить. В кухне, пока терпели ладони, держалась за чайник на конфорке, отогревалась. На скрип обернулась - Натка, чудо сонное. На цыпочках по ледяному полу проскочила, голые пятки высоко, как над углями. Влезла на колени, прижалась. Потом из-под майки открытку вытянула - подарок. Лида качнулась назад, поймала свет от лампочки.
- Сама, что ли, нарисовала?
Фыркает. Нет, не сама. Открытка старинная, с салонной фотографией. По черно-белому снимку неведомый ретушер щедро, по-кондитерски, прошелся краской, в основном розовой: усатый кавалер во фраке протягивает румяной даме коробку с тортом и букет в лентах. По лаковым его штиблетам и по белому подолу барышни надпись с вензелями: “С днем ангела!”
- Ты где ее стащила? - в ответ сопенье. Уснула красотка, пригрелась.
Лида дотянулась до выключателя, чайник всхлипнул и затих. На окне оттаявшее паровое пятно снова подернулось льдом, будто растрескалось. Лида прижалась щекой к стриженной наголо Наткиной макушке. Грубо подстригли, рубец возле уха вспух. Вшей из школы принесла. Мать пробовала вычесывать гниды из кос, но плюнула: и долго, и смысла нет. Ездили на выходных к тетке в деревню, та церемониться не стала, схватила ножницы овечьи - и готово. Ничего, обрастет еще. Лида легонько потянула сестру за нос:
- Натка, слышишь? Беги-ка в постель, досыпай. Ну?..
* * *
В каморке при складе холодно, вода в графине за ночь замерзла, стекло на боку лопнуло, будто шов разошелся. “Надо бы выбросить, а то оттает, потечет”, - подумала Лида, но вместо этого прислонила к графину открытку. Шнурованный дамский башмак завис над казенной расходной книгой, почти касаясь мыском чернильных цифровых колонок. В дверь заколотили, полетела из-под реек деревянная труха пополам с инеем:
- Открывай, слышь! Чего заперлась? Давай склад открывай, мне верхонки получать.
Грузчики комбинатовские были для Лиды все на одно лицо, а Семенова отличать научилась. Он, хоть и ругал лядащей, а с верхних полок тюки брезентовые или штабеля крышек для майонезки всегда сам снимет и с замками-засовами поможет. Вот и сейчас - отобрал у нее ключи, ловко скинул с дужек амбарный замок, пощелкал выключателем.
- Лампа, похоже, гикнулась. Давай посвечу.
Тут же и фонарь в кармане нашелся. Запасливый. Так и шли вдоль стеллажей рядком, плечами толкаясь. У ящика с верхонками фонарь Лидке под мышку пристроили; пока Семенов тюки пересчитывал, она накладную заполняла. Пальцы застыли, не сладили с копиркой, вспорхнул чернильный листок куда-то под ноги, в темноту. Пока шарила одной рукой под полками, у ладони что-то мягкое скользнуло - крыса. Лида выпрямилась рывком, поймала на лету фонарь - и вдруг разревелась.
- Ты чего? Ну? Чего ревешь-то? Поранилась, что ль?
- Чего-чего... День рожденья у меня сегодня, вот чего.
- Ого! Поздравляю. Лидк, так отметить надо, а? Давай, может, спиртику оформим? Потом спишешь, не маленькая ведь. А, именинница?..
Лидка плечом оттолкнула Семенова, утерла нос чернильными пальцами.
- Обойдешься. Спиртику ему, как же. Подержи фонарь, верхонки пересчитаю. Знаю я вас, ухарей. Уйди, говорю, с дороги, ну!
К вечеру в кладовщицкой потеплело. Открытка сползла на стол и свернулась трубочкой. Лида разгладила картонку. Лаковый слой пошел трещинами, как глазурь на пирожном. Зарешеченное окошко под потолком снова ослепло. “Будто и не светало”, - вздохнула Лидка и стала собираться. Заперла каморку, ввернула лампочку у складских ворот, та сразу вспыхнула. В синеватом круге закружились мухами снежинки. На лестнице стряхнула валенком со ступеньки замерзшего воробья. За ночь крысы съедят вчистую, костей не останется.
До проходной идти далеко, да и шмонают там. А Лидке этого нельзя: под ватником кофта рукавами вкруг живота обвязана, в ней бутыль со спиртом. Семья большая, ртов много, а спирт - валюта верная. Так что дорога одна: склад обогнуть, там за бытовками дыра в бетонном заборе. Если не знать, можно на арматурину напороться, но Лидке и этот штырь кстати: хватаешься, ноги подтягиваешь - и спрыгиваешь уже на той стороне. Теперь через пустырь до дому рукой подать. Сугробы высокие, но наст крепкий, намороженный. Да и Лидка легкая. На ногах пимы отцовы, огромные. Она уж наловчилась пальцы кверху задирать, чтоб валенки держались. Сегодня луна высоко, пустырь как на ладони, надо бы поторопиться. Не дай бог, кто из охраны с проходной выйдет покурить на мороз. Вдруг сбоку тень мелькнула, Лида шарахнулась, оступилась. Из-под изломанного ивового куста, будто со звериной лежки, поднимался мужик. Ухватил за рукав, повалил, зашарил под ватником. Кофта развязалась, бутыль тюкнулась о камень. Плеснуло спиртовым духом, обожгло ноздри. Мужик застыл, принюхиваясь. Лидка очнулась, вцепилась зубами ему в ладонь, выкрутилась из-под тяжелого ватника, рванулась. Громила спохватился, уцепил за ноги. Так с пустыми валенками в руках и остался. Сама же она по сугробам в носках припустила, отплевываясь на бегу соленым. Там, в левом пиме, за голенищем открытка Наткина приткнута. Добыча мужикова теперь. С днем ангела тебя, дядя.
Пока до дому долетела, шерстяные носки о наст изрезала вчистую. В доме спали. Прошла тихонько в кухню, нашарила на столе вареную картошку в миске, поела в темноте, слезами присаливая. Завтра с утра с отцом придется объясняться - и про пимы, и про спирт. Не уберегла. В комнату шла ощупью, света не зажигая, будить никого не хотелось. За занавеской в кровати Натка заснула, приткнулась к стенке, скорчившись, как давешний мерзлый воробей. Восьмой год, а совсем кроха, и пяти-то не дашь. Лида укутала сестру шалью поверх одеяла, угнездилась рядом, начала задремывать в тишине. Сквозь сон опять мужик из-за ивы потянулся, за плечо тряхнул. Лидка вскинулась, рванулась.
- Тише, тише! С днем рождения, доча. Пошарь под подушкой, носки я тебе связала, из собачьей шерсти. Говорят, от ревматизма хорошо. А отцу-то на базе рыбы дали, вроде как на аванс. В субботу пирогов напечем, да? Ну спи, спи, ладно.
Мать погладила Лидку по плечу, чмокнула неловко в макушку и вышла. Занавеска качалась на сквозняке, звякая кольцами. Натка рядом заворочалась, зашептала что-то во сне и снова стихла. В кухне мать зажгла свечу, как делала всегда по ночам, чтоб большим светом своих не будить.
Лидка смотрела сквозь ситцевые складки на теплый отсвет, слушала, как плещется вода, как тихонько звякает посуда, и мягко соскальзывала в сон. Там, во сне, она снова бежала через пустырь. Новые шерстяные носки держали тепло надежно, а рядом, у плеча, неслышно летел стриженый лопоухий ангел в шнурованных ботинках. Летел совсем близко, касаясь крылом. И пахло от него горячей хлебной коркой.
«Сибирские огни» 2013, №1
http://magazines.russ.ru/sib/2013/1/i3.html
Будильник загудел под ватной подушкой у кровати. Вскочила сразу, отжала кнопку, - отца бы не разбудить. В кухне, пока терпели ладони, держалась за чайник на конфорке, отогревалась. На скрип обернулась - Натка, чудо сонное. На цыпочках по ледяному полу проскочила, голые пятки высоко, как над углями. Влезла на колени, прижалась. Потом из-под майки открытку вытянула - подарок. Лида качнулась назад, поймала свет от лампочки.
- Сама, что ли, нарисовала?
Фыркает. Нет, не сама. Открытка старинная, с салонной фотографией. По черно-белому снимку неведомый ретушер щедро, по-кондитерски, прошелся краской, в основном розовой: усатый кавалер во фраке протягивает румяной даме коробку с тортом и букет в лентах. По лаковым его штиблетам и по белому подолу барышни надпись с вензелями: “С днем ангела!”
- Ты где ее стащила? - в ответ сопенье. Уснула красотка, пригрелась.
Лида дотянулась до выключателя, чайник всхлипнул и затих. На окне оттаявшее паровое пятно снова подернулось льдом, будто растрескалось. Лида прижалась щекой к стриженной наголо Наткиной макушке. Грубо подстригли, рубец возле уха вспух. Вшей из школы принесла. Мать пробовала вычесывать гниды из кос, но плюнула: и долго, и смысла нет. Ездили на выходных к тетке в деревню, та церемониться не стала, схватила ножницы овечьи - и готово. Ничего, обрастет еще. Лида легонько потянула сестру за нос:
- Натка, слышишь? Беги-ка в постель, досыпай. Ну?..
* * *
В каморке при складе холодно, вода в графине за ночь замерзла, стекло на боку лопнуло, будто шов разошелся. “Надо бы выбросить, а то оттает, потечет”, - подумала Лида, но вместо этого прислонила к графину открытку. Шнурованный дамский башмак завис над казенной расходной книгой, почти касаясь мыском чернильных цифровых колонок. В дверь заколотили, полетела из-под реек деревянная труха пополам с инеем:
- Открывай, слышь! Чего заперлась? Давай склад открывай, мне верхонки получать.
Грузчики комбинатовские были для Лиды все на одно лицо, а Семенова отличать научилась. Он, хоть и ругал лядащей, а с верхних полок тюки брезентовые или штабеля крышек для майонезки всегда сам снимет и с замками-засовами поможет. Вот и сейчас - отобрал у нее ключи, ловко скинул с дужек амбарный замок, пощелкал выключателем.
- Лампа, похоже, гикнулась. Давай посвечу.
Тут же и фонарь в кармане нашелся. Запасливый. Так и шли вдоль стеллажей рядком, плечами толкаясь. У ящика с верхонками фонарь Лидке под мышку пристроили; пока Семенов тюки пересчитывал, она накладную заполняла. Пальцы застыли, не сладили с копиркой, вспорхнул чернильный листок куда-то под ноги, в темноту. Пока шарила одной рукой под полками, у ладони что-то мягкое скользнуло - крыса. Лида выпрямилась рывком, поймала на лету фонарь - и вдруг разревелась.
- Ты чего? Ну? Чего ревешь-то? Поранилась, что ль?
- Чего-чего... День рожденья у меня сегодня, вот чего.
- Ого! Поздравляю. Лидк, так отметить надо, а? Давай, может, спиртику оформим? Потом спишешь, не маленькая ведь. А, именинница?..
Лидка плечом оттолкнула Семенова, утерла нос чернильными пальцами.
- Обойдешься. Спиртику ему, как же. Подержи фонарь, верхонки пересчитаю. Знаю я вас, ухарей. Уйди, говорю, с дороги, ну!
К вечеру в кладовщицкой потеплело. Открытка сползла на стол и свернулась трубочкой. Лида разгладила картонку. Лаковый слой пошел трещинами, как глазурь на пирожном. Зарешеченное окошко под потолком снова ослепло. “Будто и не светало”, - вздохнула Лидка и стала собираться. Заперла каморку, ввернула лампочку у складских ворот, та сразу вспыхнула. В синеватом круге закружились мухами снежинки. На лестнице стряхнула валенком со ступеньки замерзшего воробья. За ночь крысы съедят вчистую, костей не останется.
До проходной идти далеко, да и шмонают там. А Лидке этого нельзя: под ватником кофта рукавами вкруг живота обвязана, в ней бутыль со спиртом. Семья большая, ртов много, а спирт - валюта верная. Так что дорога одна: склад обогнуть, там за бытовками дыра в бетонном заборе. Если не знать, можно на арматурину напороться, но Лидке и этот штырь кстати: хватаешься, ноги подтягиваешь - и спрыгиваешь уже на той стороне. Теперь через пустырь до дому рукой подать. Сугробы высокие, но наст крепкий, намороженный. Да и Лидка легкая. На ногах пимы отцовы, огромные. Она уж наловчилась пальцы кверху задирать, чтоб валенки держались. Сегодня луна высоко, пустырь как на ладони, надо бы поторопиться. Не дай бог, кто из охраны с проходной выйдет покурить на мороз. Вдруг сбоку тень мелькнула, Лида шарахнулась, оступилась. Из-под изломанного ивового куста, будто со звериной лежки, поднимался мужик. Ухватил за рукав, повалил, зашарил под ватником. Кофта развязалась, бутыль тюкнулась о камень. Плеснуло спиртовым духом, обожгло ноздри. Мужик застыл, принюхиваясь. Лидка очнулась, вцепилась зубами ему в ладонь, выкрутилась из-под тяжелого ватника, рванулась. Громила спохватился, уцепил за ноги. Так с пустыми валенками в руках и остался. Сама же она по сугробам в носках припустила, отплевываясь на бегу соленым. Там, в левом пиме, за голенищем открытка Наткина приткнута. Добыча мужикова теперь. С днем ангела тебя, дядя.
Пока до дому долетела, шерстяные носки о наст изрезала вчистую. В доме спали. Прошла тихонько в кухню, нашарила на столе вареную картошку в миске, поела в темноте, слезами присаливая. Завтра с утра с отцом придется объясняться - и про пимы, и про спирт. Не уберегла. В комнату шла ощупью, света не зажигая, будить никого не хотелось. За занавеской в кровати Натка заснула, приткнулась к стенке, скорчившись, как давешний мерзлый воробей. Восьмой год, а совсем кроха, и пяти-то не дашь. Лида укутала сестру шалью поверх одеяла, угнездилась рядом, начала задремывать в тишине. Сквозь сон опять мужик из-за ивы потянулся, за плечо тряхнул. Лидка вскинулась, рванулась.
- Тише, тише! С днем рождения, доча. Пошарь под подушкой, носки я тебе связала, из собачьей шерсти. Говорят, от ревматизма хорошо. А отцу-то на базе рыбы дали, вроде как на аванс. В субботу пирогов напечем, да? Ну спи, спи, ладно.
Мать погладила Лидку по плечу, чмокнула неловко в макушку и вышла. Занавеска качалась на сквозняке, звякая кольцами. Натка рядом заворочалась, зашептала что-то во сне и снова стихла. В кухне мать зажгла свечу, как делала всегда по ночам, чтоб большим светом своих не будить.
Лидка смотрела сквозь ситцевые складки на теплый отсвет, слушала, как плещется вода, как тихонько звякает посуда, и мягко соскальзывала в сон. Там, во сне, она снова бежала через пустырь. Новые шерстяные носки держали тепло надежно, а рядом, у плеча, неслышно летел стриженый лопоухий ангел в шнурованных ботинках. Летел совсем близко, касаясь крылом. И пахло от него горячей хлебной коркой.
«Сибирские огни» 2013, №1
http://magazines.russ.ru/sib/2013/1/i3.html