Марина Палей "Вираж"
Holly Sierra
Обнявшись, они неподвижны на раскалённой плоскости. Пустота неба над ними, обрушиваясь, растворяет прошлые и будущие жизни. Не дури, почему тебя тянет заниматься этим на самом краю? Все там будем, лучше позже. «А может, мы уже там и есть, - посмеивается она, - может, мы на той сковородке. Красная крыша режет глаза и тело; а ты гляди вверх, - шепчет она, - в другой раз я принесу тебе голубое шёлковое покрывало, мы перепутаем верх, низ, улетим, не заметив. Тебя так и тянет сорваться, - цедит он, закуривая, - чего проще? Дай мне! - капризничает она. - Да не то! - хохочет. Сигарету. - Затягивается, кашляет, плюётся, подбегает, голая, к самому краю: - Эх, как же она пульсирует! - протягивает вперёд руки, перебирает синюю пустоту маленькими пальцами». Кто?» - расслабленно спрашивает он. «Кто?» - очень серьёзно переспрашивает она, возвращаясь вприпрыжку. - Вот кто, - садится на корточки, - да вот же! - она плашмя бросает своё маленькое твёрдое тело, прохладные руки обвивают его торс, и снова они сгорают на красной крыше, раздирая друг друга от жалости, ненависти, невозможности прорваться за предел отмеренного. Ого, ребята, - свешивает голову пролетающий на вертолёте парень, - ого! Пропеллер с треском разрывает синюю плоть неба, это совсем не страшно; смеясь, парень показывает им: браво! Разорви меня к чёрту, - шепчет она, кусая руки, - совсем разорви, ну ещё, ну рви, ну рви, ну ещё, ну, в клочья, всё, нокдаун».
«Лётчик сказал (он снова закуривает): твоя девочка что надо, она так ловко вспарывает криком небесное брюхо, и мне нравится, как она распевает свои дурацкие песенки. Ты думаешь, он именно это сказал? - она тычется губами и носом ему в шею. А по-моему, он сказал: любите друг друга, ребята, у вас это хорошо получается. Бог вам в помощь, радиационный фон сегодня тринадцать микрорентген в час. А ещё лётчик спросил, - говорит он, поглаживая её влажные бёдра, - что это вы пристрастились заниматься любовью на крыше стошестнадцатиэтажного дома? Из-за вас я каждый раз теряю управление». «А ты ему скажи, - послушно откликается она, - моя детка хочет делать это так, чтобы видеть только меня и небо. И что? Ей это удаётся? - снова закуривает он. Ни черта! - она опять пробует затянуться, кашляет. - Потому что мой любимый слишком ленив, это он, а не я лежит на спинке, пока я его развлекаю и вижу эти антенны, антенны: в глазах рябит!»
Между прочим, мне пора, - говорит он. - Где мои брюки? Ч-чёрт! - он достаёт их, смятые, из-под надувного матраса. - Очки где? - Сейчас он двинется к лестнице запасного выхода. - Ну не реви. - Я не реву. - Вот и не реви. - Просто я знаю, что тебя никогда больше не будет. - Всё, я пошёл, - говорит он, направляясь к лестнице запасного выхода. На ходу роняет и подбирает деньги: - Ччёрт!» - Исчезает.
Она легко подходит к краю, не останавливаясь, делает шаг в пустоту, срывается, пытаясь обогнать свою тень на стене.
Вот стерва! - думает он в лифте. Пока он садился в кабину, она, конечно же, сиганула с крыши, а когда он спустится, она уже будет лежать на асфальте - неподвижно, распластано, и ему придется высоко поднимать ноги, чтобы переступить через её голое тело.
Он открывает дверь подъезда, обречённо задирая ногу.
Асфальт пуст.
Он опускает ногу, задирает голову.
В пустоте между раскалённой крышей и жадной землёй замер вертолёт - а над ним, приоткрыв от восторга и любопытства рот (это видно даже издалека), позабыв всё на свете, зависла она, протягивая маленький наглый палец, желая во что бы то ни стало потрогать ревущий пропеллер.
(Из книги «Кабирия с Обводного канала» М., Эксмо, 2012. С.195-197)