фаринелли рагина
Derek Lee Ragin(countertenor, USA)
+ Florilegium (UK)
В Дорпате этой осенью только успевай посетовать на трудность выбора между музыкальными событиями. В Ивановой церкви британский блюзовик Jason Carter, в концертном зале контр-тенор мировой величины Дерек Ли Рагин.
Это было наглядное и очень миметически острое становление голоса. Полностью он распелся к третьему бису, причем повторил третью вещь (Siete rose rugiadose Генделя), и тут все кончилось. Трагедия.
Но само становление, развитие было более чем поучительно и драматично. Гримасы и судороги до пота в первой вещи (Mi palpita il cor Генделя). Прижимал руки к низу живота, то ли подавляя, заталкивая обратно, то ли помогая звуку состояться оттуда, от гениталий, гениталий отсутствующих по принятой на себя певческой роли. Замещая их голосом. Поймала себя на том, что гримасничаю вслед за ним. Очень мягкое оглушенное вибрато речетатива превращает твое ухо и горло в войлочную ловушку. Горло неконтролируемо прорастает шерстью, и звук толчками против ворса проникает все глубже и глубже. Потому и чувствуешь, чем именно выдыхается звук, отнюдь не полостью рта, а ниже, ниже, ниже, из-под диафрагмы трудно вверх.
На Ah dispetto из Тамерлана Генделя он задергался как лягушачья тушка, подвешенная за лапку, под электрическими разрядами скрипичных, пытка после смерти. На миг подумалось, что инструменты в руках восставших полуразложившихся мертвецов, а голос ведет вниз и вверх, как Вергилий Данте - вечные качели песочных часов, целующихся зияющим зевом.
В Siete rose rugiadose он устроил настоящий скандал, язык спорил с гармонией так явственно, что казалось передерутся, и никто не уйдет живым (в повторе на бис они установили благословенное перемирие - это был рог изобилия - фигуры выталкивались музыкой естественно как вскрытой артерией кровь).
На Amor nel mio penar стало понятно, как рождается его звук, он набирал и набирал силу в объеме. Это было так, как если бы гончар лепил свой сосуд глубокой глоткой, а потом тонко формовал его губами и языком на выходе. Голос потек из сосуда медом, полновесным тягучим, светлым на верхах и гре(чи)шно-темным на низах. И как полоска ножа, перерезающая струю, звучало Respondi, отзеркаленное скрипками один в один. Amor же при этом пропевалось четким романским шрифтом, ну разве что чуть отсвечивающим жертвенным пламенем по кромке букв.
И наконец, языческая молитва Alto giove из Полифема Порпора открыла все шлюзы и плотины. Голос восходил и нисходил свободно, забыв, что выше и ниже никак по закону, казалось, лишь по желанию, по чувству. Не осталось ни глотки, ни сложенных страдальческим домиком бровей, ни судорог. Свобода дыхания звуком, который дышит, где хочет, как хочет и когда хочет. Ни языка, ни мысли, прямой выход вокала, выбравшего своим репродуктором по случайной прихоти конкретное черное тело.
Florilegium достоин отдельных славословий, или - выше любых из них. Я не слышала лучше исполненного Вивальди. Они сделали La Follia как пассионы с многоступенчатой возгонкой сексуального посыла. При этом для темперированного уха звук скрипичных был размазанным, собирающимся в гармонию на пиках, и это дополнительно будоражило и тревожило. Как если бы в последний момент удавалось ловко подхватить начинающую пришепетывать выпадающую вставную челюсть. Я перевозбудилась до выкриков "Вау!" и "Браво!". В Concerto C-dur же Вивальди же зависание задохнувшейся флейты при очень чистом звуке скрипичных способно довести до сердечного приступа. Как, интересно, они так делают? Специально расстраивают инструменты на специальные вещи?
Прокачало, да, вантузом.
Все, теперь можно и за атчеты.
+ Florilegium (UK)
В Дорпате этой осенью только успевай посетовать на трудность выбора между музыкальными событиями. В Ивановой церкви британский блюзовик Jason Carter, в концертном зале контр-тенор мировой величины Дерек Ли Рагин.
Это было наглядное и очень миметически острое становление голоса. Полностью он распелся к третьему бису, причем повторил третью вещь (Siete rose rugiadose Генделя), и тут все кончилось. Трагедия.
Но само становление, развитие было более чем поучительно и драматично. Гримасы и судороги до пота в первой вещи (Mi palpita il cor Генделя). Прижимал руки к низу живота, то ли подавляя, заталкивая обратно, то ли помогая звуку состояться оттуда, от гениталий, гениталий отсутствующих по принятой на себя певческой роли. Замещая их голосом. Поймала себя на том, что гримасничаю вслед за ним. Очень мягкое оглушенное вибрато речетатива превращает твое ухо и горло в войлочную ловушку. Горло неконтролируемо прорастает шерстью, и звук толчками против ворса проникает все глубже и глубже. Потому и чувствуешь, чем именно выдыхается звук, отнюдь не полостью рта, а ниже, ниже, ниже, из-под диафрагмы трудно вверх.
На Ah dispetto из Тамерлана Генделя он задергался как лягушачья тушка, подвешенная за лапку, под электрическими разрядами скрипичных, пытка после смерти. На миг подумалось, что инструменты в руках восставших полуразложившихся мертвецов, а голос ведет вниз и вверх, как Вергилий Данте - вечные качели песочных часов, целующихся зияющим зевом.
В Siete rose rugiadose он устроил настоящий скандал, язык спорил с гармонией так явственно, что казалось передерутся, и никто не уйдет живым (в повторе на бис они установили благословенное перемирие - это был рог изобилия - фигуры выталкивались музыкой естественно как вскрытой артерией кровь).
На Amor nel mio penar стало понятно, как рождается его звук, он набирал и набирал силу в объеме. Это было так, как если бы гончар лепил свой сосуд глубокой глоткой, а потом тонко формовал его губами и языком на выходе. Голос потек из сосуда медом, полновесным тягучим, светлым на верхах и гре(чи)шно-темным на низах. И как полоска ножа, перерезающая струю, звучало Respondi, отзеркаленное скрипками один в один. Amor же при этом пропевалось четким романским шрифтом, ну разве что чуть отсвечивающим жертвенным пламенем по кромке букв.
И наконец, языческая молитва Alto giove из Полифема Порпора открыла все шлюзы и плотины. Голос восходил и нисходил свободно, забыв, что выше и ниже никак по закону, казалось, лишь по желанию, по чувству. Не осталось ни глотки, ни сложенных страдальческим домиком бровей, ни судорог. Свобода дыхания звуком, который дышит, где хочет, как хочет и когда хочет. Ни языка, ни мысли, прямой выход вокала, выбравшего своим репродуктором по случайной прихоти конкретное черное тело.
Florilegium достоин отдельных славословий, или - выше любых из них. Я не слышала лучше исполненного Вивальди. Они сделали La Follia как пассионы с многоступенчатой возгонкой сексуального посыла. При этом для темперированного уха звук скрипичных был размазанным, собирающимся в гармонию на пиках, и это дополнительно будоражило и тревожило. Как если бы в последний момент удавалось ловко подхватить начинающую пришепетывать выпадающую вставную челюсть. Я перевозбудилась до выкриков "Вау!" и "Браво!". В Concerto C-dur же Вивальди же зависание задохнувшейся флейты при очень чистом звуке скрипичных способно довести до сердечного приступа. Как, интересно, они так делают? Специально расстраивают инструменты на специальные вещи?
Прокачало, да, вантузом.
Все, теперь можно и за атчеты.