БУНТ, КОТОРОГО НЕ БЫЛО. Часть вторая.

[ed_glezin]

Разрыв

Между тем бурная деятельность Бориса Николаевича не оставалась незамеченной "в верхних слоях атмосферы". На заседаниях Политбюро и Секретариата ЦК Ельцину да­леко не всегда приходилось слышать комплементы в свой адрес.

История точно зафиксировала дату первого открытого конфликта Горбачева и Ельцина. Произошел он на заседании Политбюро 19 января 1987 года при обсуждении проекта доклада к Пленуму ЦК по кадровому вопросу. 
          Все присутствующие высказывались ''по кругу". Подошла очередь Ельцина: "Оценки состояния перестройки в проекте завышены. Во многих эшелонах не произошло ни оздоровления, ни перестройки. Критика идёт пока в основном сверху вниз. За положение дел в 70-х годах виновато Политбюро того состава. О, так называемом, "революционном" характере перестройки. Сомнитель­ный тезис. - Говорил он и ещё что-то, при чём резко, безапелляционно" - вспоминает Виталий Воротников, тогдашний член Политбюро. [В.И.Воротников "А было это так... Из дневника члена Политбюро ЦК КПСС" с.122]
           Завершая заседание и подводя итог обсуждению, Горбачев, в частности, ответил на выступление руководителя столичной парторганизации. Он посетовал на недостаточно внимательное ознакомление Ельцина с документами к пленуму и зачитал те самокритичные места из своего доклада, в которых говорилось о недопустимо медленном ходе перестройки. А также высказывался против того, чтобы в оценке прошлого всё сводилось к персональной ответственности членов Политбюро прежних составов, в том числе и потому, что многие решения принимались узкой группой лиц, минуя Политбюро.

Ельцин снова взял слово: "Для меня это урок. Думаю, он не запоздал". "Всё это не выходило за рамки обычных дискуссий на Политбюро. - Вспоминает ещё один участник заседания В.А.Медведев. - Но Борис Николаевич воспринял это болез­ненно. Все разошлись, а он остался в своём кресле. Он сидел с перекошенным от до­сады лицом, стучал кулаками по столу. Потом вызвали врачей и его успокоили". В сво­их мемуарах Вадим Андреевич приводит содержание любопытной записки, в которой он обменивался мнением о выступлении Ельцина со своим коллегой А.Н. Яковлевым (там же, на Политбюро):

-   Медведев - Яковлеву: "Оказывается, есть и левее нас, это хорошо."

-   Яковлев - Медведеву: "Хорошо, но я почувствовал какое-то позерство, чего не люб­лю."

-   Медведев - Яковлеву: "Может быть, но такова роль".

-   Яковлев - Медведеву: "Отставать - ужасно, забегать - разрушительно". [В.А.Медведев "В команде Горбачева. Взгляд изнутри" с.46]

На следующий день после заседания Горбачев созвонился с Воротниковым и сказал, что выступление Ельцина оставило у него "неприятный осадок". " Методы Ельцина -заигрывание с массами, обещания, перетряска кадров, много слов, мало конкретной ра­боты. Состояние хозяйства и торговли в Москве, несмотря на огромную помощь других республик, не улучшилось. Все время ссылки на прежние упущения". [Б.Н.Воротников "А было это так...Из дневника члена политбюро ЦК КПСС" с.122]

В тот же день (у Виталия Ивановича был день рождения) позвонил и Ельцин, пережи­вая за своё выступление:

" - Занесло меня. Видимо, я перегнул где-то, как считаете?

-   Нередко и другие вступают в споры. Только ведь надо как-то спокойнее выступать. Ты всегда обвинитель. Говоришь резко. Так нельзя.

- Согласен, такой характер". [Б.Н.Воротников "А было это так... Из дневника члена политбюро ЦК КПСС" с.124]

Как видим, его оправдания больше подходят для признающего свою ошибку, осту­пившегося человека, чем для принципиального ниспровергателя коммунистических догм. Та же ситуация повторилась и на знаменитом октябрьском (1987 год) Пленуме ЦК. Но об этом несколько позже.

Как бы то ни было отношения Горбачева и Ельцина резко охладели, стали крайне натянутыми.


Как пишет сам Ельцин в своей первой книге "это было началом финала. После этого заседания Политбюро, он как бы не замечал меня, хотя официально мы встречались минимум два раза в неделю: в четверг - на Политбюро и ещё на каком-нибудь мероприятии или совеща­нии (...) Я чувствовал, что он уже в это время решил, что надо со мной всю эту кани­тель заканчивать. Я оказался явным чужаком в его команде". [Б.Н.Ельцин "Исповедь на заданную тему" с. 100]

Двум медведям стало тесно в одной берлоге. И хотя Ельцин активизировал свою работу на Политбюро и выступал на всех Пленумах, но былая помощь Генерального ощущалась всё реже и реже, чего нельзя было сказать о народной поддержке. Ель­цин не мог не видеть, как в процессе критикуемой им перестройки создаётся прин­ципиально иной механизм прихода к власти, минуя партийные органы. Проведённый летом 1987 года эксперимент по выборам в местные советы на альтер­нативной основе, решено было распространить на общесоюзный уровень. В своих речах Горбачев всё чаще настаивал на том, что именно советы должны стать полно­правными органами власти в стране. И Ельцин, как профессиональный строитель, не мог остаться в стороне от возведения новой лестницы вверх. Как известно, его по­литическое возрождение началось именно с триумфальной победы на выборах в народные депутаты СССР.

Но вернёмся к 1987 году. Тогда последним формальным шагом на пути Ельцина к официальному оформлению своего суверенитета от партноменклатуры стала оче­редная перепалка с Лигачевым, который 10 сентября вел заседание Политбюро (Горбачев был в отпуске).

Тогда Егор Кузьмич позволил себе покритиковать принятый Моссоветом порядок проведения митингов и демонстраций. Этот "порядок" не определял ни как оформ­ляется предварительное соглашение, ни место, ни продолжительность массовых мероприятий. Видимо, восприняв разбор решения Моссовета, как оскорбление в свой адрес, Ельцин принялся за написание прошения об отставке. И уже 12 сентября на дачу в Пицунде, где отдыхал Генеральный, пришёл конверт от первого секретаря МГК.

"Уважаемый Михаил Сергеевич!

Долго и не просто приходило решение написать это письмо... От человеческого отношения, поддержки, особенно от некоторых из числа состава Политбюро и секретарей ЦК, наметился переход к равнодушию к московским делам и холодному отношению ко мне".

Сославшись на это обстоятельство Ельцин львиную долю своих упрёков адресо­вал лично Лигачеву.

"В целом у Егора Кузьмича, по-моему, нет системы и культуры в работе (...). По­лучается, что он в партии не настраивается, а расстраивает партийный механизм (...). Нападки с его стороны, в отношении меня, я не могу назвать иначе, как скоорди­нированная травля... Я неудобен и понимаю это. Понимаю, что непросто и решить со мной вопрос. Но лучше сейчас признаться в ошибке. Дальше, при сегодняшней кад­ровой ситуации, число вопросов, связанных со мной будет возрастать и мешать Вам в работе. Этого я от души не хотел бы...

Прошу освободить меня от должности первого секретаря МГК КПСС и обязанно­стей кандидата в члены Политбюро ЦК КПСС. Прошу считать это официальным за­явлением...

С уважением Б.Ельцин". [Б.Н. Ельцин "Исповедь на заданную тему" с.7-8]

Прочитав это заявление об уходе "по собственному желанию", Горбачев позвонил своему неуживчивому коллеге и пытался уговорить его не торопиться с выводами:

"Подожди, Борис, не горячись, разберёмся. Дело идёт к 70-летию Октября. Москва здесь заглавная. Работай, давай, как следует, проведём это мероприятие. Я прошу тебя: не поднимай сейчас вопроса об отставке. После праздников разберёмся". [А.С. Черняев "Шесть лет с Горбачевым" с. 175]

Но, несмотря на заключительное «джентльменское соглашение, Ельцин не сдержал своего слова и решил уйти, громко хлопнув дверью. На Пленуме 21 октября он настоял на том, чтобы ему дали слово.

Далее следуют основные тезисы из его выступления (вместе с после­дующим их «разоблачением» ораторами, возмущенными нелепостью этих высказы­ваний):

1) Неудовлетворительная работа Секретариата ЦК и его "ведущего" - Лигачева.

С.А. Шалаев (председатель ВЦСПС): "Мне удалось быть на заседаниях Секре­тариата в разное время. И в то время, когда эти заседания вели товарищи Су­слов, затем Черненко, Лигачев. То есть я могу объективно сравнивать работу Секретариата. Хочу сказать, что Секретариат Центрального Комитета партии сегодня проводит свои заседания, с одной стороны, действительно очень по-деловому, требовательно, и в то же время очень коллегиально. Для каждого имеется возможность высказать свою точку зрения”. [Здесь и далее фрагменты стенограммы пленума цитируются по журналу "Известия ЦК КПСС" №2,1989г.]

2) Медленный темп перестройки (о чем, кстати, говорилось в заключительной час­ти доклада генсека на этом же Пленуме). По мнению Ельцина " партия сейчас должна взять именно революционный путь и действовать по-революционному". Сейчас же "у людей стала падать вера в перестройку", так как" они реально ни­чего за это время не получили".

Н.И. Рыжков (Председатель Совета Минист­ров): Весь народ говорит о перестройке. Но говорим мы честно и открыто. Что перестройка идёт трудно, тяжело (...). Какие процессы идут сегодня? Во многом это закономерные процессы, потому что, по сути дела, мы переворачиваем всё, что было. Да как же сегодня можно давать такую оценку? Ведь, товарищи, про­шло два с половиной года. Вы помните, в каком состоянии была страна, какая идеология была в стране, какая морально-политическая обстановка; да и у мно­гих членов партии в то время такой же был облик. За два с половиной года, по сути дела, перевернули всё. Да, народ вздохнул по-настоящему. Ведь, может быть, не каждому мы ещё дали по десять ботинок, но дали возможность разго­варивать народу, дали возможность думать, дали возможность работать, мыс­лить. Вот что самое главное".

3) И, наконец, последнее и, наверное, самое оригинальное обвинение Ельцина - о складывании культа личности Горбачева. "В последнее время обозначился оп­ределённый рост славословия от некоторых членов Политбюро в адрес Гене­рального секретаря(...) что постепенно, постепенно опять может стать "нормой", культом личности".

Э.А. Шеварднадзе (министр иностранных дел): "Никакого славословия у нас на заседаниях Политбюро нет. Я вам прямо скажу: у меня есть горький опыт на этот счёт. С трибуны XXVII я позволил произнести себе одну фразу, как - будто без­обидную - о том, что во время моих поездок главный вопрос, который мне задают - это вопрос о Генеральном секретаре Центрального Комитета партии, о его полити­ческом портрете что ли (...). А когда мы вышли, при всех членах Политбюро Михаил Сергеевич сказал: слушай, у тебя было хорошее выступление, масштабное, глу­бокое, но вот этой последней фразой ты всё смазал. Вот этого не надо было - о Ге­неральном секретаре.

Если у кого-то на заседаниях Политбюро появляется желание выделить Генерального - получаем серьёзные замечания. Мы бережём, должны беречь такую атмосферу".

Закончил же Ельцин свою "бунтарскую" речь прошением об отставке: "Видимо у меня не получается в работе в составе Политбюро. По разным причинам. Видимо, и опыт, и другие, может быть и отсутствие некоторой поддержки со стороны, осо­бенно товарища Лигачева, я бы подчеркнул, привели меня к мысли, что я перед вами должен поставить вопрос об освобождении меня от должности". После этого Горбачев предложил присутствующим обменяться мнениями по пово­ду услышанного. В итоге обсуждение пятиминутного выступления Бориса Ельцина затянулось на три с половиной часа. Развернулись прения, в которых приняло участие 26 человек, в том числе все члены Политбюро. Всё происходящее походило на лубочную сцену, где доброму недотёпе - герою от всех достаются тычки и тумаки.

А.Н. Яковлев (член Политбюро): "Вероятно, Борису Николаевичу кажется, что он высказался здесь, на Пленуме смело и принципиально. На самом деле, на мой взгляд, ни то, ни другое.

А если это так, то выступление ошибочно политически и несостоятельно нравст­венно... Борис Николаевич, на мой взгляд, перепутал большое дело, которое творится в стране, с мелкими своими обидами и капризами, что для политика совершенно недопустимо...

Конечно, у него сыграло свою роль и личное. Как здесь уже говорилось, это -упоение псевдореволюционной фразой, упоение собственной личностью. Это все­гда застилает глаза политикам. Но главное - он не понял, ещё раз повторяю, что происходит вокруг. Это, по-моему, самое главное. А без этого очень трудно рабо­тать. Ему кажется это революционностью, на самом деле это глубокий консерва­тизм".

Э.А. Шеварднадзе: "Здесь употреблялись разные термины, например - консерва­тизм. Я бы добавил: примитивизм. Но, скорее всего - и это, и. пожалуй, наиболее концентрированная оценка - безответственность. Безответственность перед парти­ей, перед народом, перед друзьями и коллегами, товарищами по Политбюро...

Мы находимся на самом серьёзном этапе... Я не хотел употреблять это слово, может быть, в моём выступлении многовато эмоциональности, но в какой-то степе­ни сейчас это предательство перед партией. Может быть, я это резковато сказал, но по-другому не могу".

Однако кроме любителей попинать «мёртвого льва», были и те, кто нашел несколько добрых слов в адрес Ельцина.

Ф.Т. Моргун (первый секретарь Полтавского обкома Компартии Украины): "Заяв­ление, высказывания, мотивы товарища Ельцина - я на это смотрю как на явление не просто нормальное, а особо нормальное. И оно есть результат той перестройки и демократизации, которая идёт в партии по инициативе Политбюро. И это стало возможным, потому что каждый не только волен, а и может сказать то, что дума­ет".

Г.А. Арбатов (директор Института США и Канады): "Я не представляю себе такого выступления раньше на протяжении всего периода, который помню. Такого просто не было(...). Я думаю, что в принципе в том, что выступает член ЦК и даже один из руководителей и говорит что-то нелицеприятное о работе другого, это не то, что не запрещено в партии, это, наверное, в какой-то мере есть результат перестройки..." 


После состоявшийся дискуссии слово вторично взял возмутитель спокойствия - Борис Ельцин: "Суровая школа сегодня, конечно, для меня за всю жизнь... Что касается перестройки, никогда не дрогнул и не было никаких сомнений ни в стратегической линии, ни в политической линии партии»...

Горбачев: "Скажи, как ты относишься к замечаниям товарищей по ЦК? Они тебе многое сказали и должны знать, что ты думаешь. Они же будут принимать реше­ние".

Ельцин: "Кроме некоторых выражений, в целом я с оценкой согласен. То, что я подвёл Центральный Комитет и Московскую городскую организацию, выступив се­годня - это ошибка".

Горбачев: "У тебя хватит сил дальше вести дело?" (То есть, фактически, Ельцину бросается спасательный круг).

Голоса: "Не сможет он. Нельзя оставлять на таком посту". Горбачев: "Подождите, подождите, я же ему задаю вопрос. Давайте уж демократи­чески подходить к делу. Это же для всех нас нужен ответ перед принятием реше­ния".

Ельцин: "Я сказал, что подвёл Центральный Комитет партии, Политбюро, Москов­скую городскую партийную организацию и, судя по оценкам членов Центрального Комитета партии, членов Политбюро достаточно единодушным, я повторяю, что сказал: прошу освободить и от кандидата в члены Политбюро, соответственно и от руководства Московской городской партийной организацией".

И если бы не Горбачев, то новоявленного отказника на этом же Пленуме сняли со всех должностей. Наиболее ретивые посылали в президиум записки с требованием немедленной расправы. Вот, например, впервые публикуемая записка Н.А. Назарбаева (который тогда занимал пост председателя Совета министров Казахской ССР). [РГАНИ (Российский архив новейшей истории) Ф.2, оп.5, д.94, л.1]






Однако генсек, сказав, что "товарищ Ельцин оказался непод­готовленным к такому посту и ему сейчас трудно", многозначительно заметил при этом: "Но я вот не сказал бы, что эта должность непосильна ему в перспективе..." Он так же призывал собравшихся "не решать сгоряча этот вопрос". В итоге пленум принял постанов­ление, в котором выступление Ельцина признавалось "политически ошибочным", а соответствующим партийным органам поручалось рассмотреть его заявление об отставке. Решение по "делу Ельцина" было отложено до февраля 1988 года. Только тогда пленум ЦК принял отставку Бориса Николаевича с поста кандидата в члены Политбюро. Важно подчеркнуть, что вопреки распространенному мнению, никаких кадровых решений в отношении Ельцина на октябрьском пленуме принято не было!

Может быть, Горбачев надеялся на более снисходительное отношение мос­ковских коммунистов к своему патрону, который хоть и забежал немного вперёд, но все же по пути, намеченному архитектором перестройки. Однако на состоявшемся 11 ноября Пленуме МГК повторилось словесное избиение поверженного кумира. Несмотря на робкие призывы "говорить вовремя" о недостатках руководителей, а не " становиться смелыми задним числом", в целом обвинения в адрес опального шефа были более агрессивными, чем на общесоюзном партийном форуме. Но в то же время они обрисовывали и те характерные черты в поведении Ельцина, кото­рые сполна проявились и в его деятельности на посту президента России.

Ю.А.Прокофьев (секретарь исполкома Моссовета): Для вас характерно все время состояние борьбы. Вы все время купаетесь в борьбе, напоре и натиске, все время кого-то разоблачаете, и тогда вы на коне перед обывателями...

Я был свидетелем его встречи с обществом " Память". Что из себя представля­ет это общество, вы знаете. Их пригласили в Моссовет и перед ними выступал товарищ Ельцин. И одну позицию за другую сдавал. Это кому? Кликушам и черносотенцами!

Ф.Ф. Козарев-Даль (председатель Московского агропрома): Усиливался админи­стративно-бюрократический стиль руководства. Товарищем Ельциным узурпировалось руководство городской партийной организации, начали проявляться элементы бонапар­тизма, полностью деформировалась кадровая политика.

В.А. Жаров (заместитель председателя исполкома Моссовета): завтра мы навер­няка услышим политические спекуляции из-за рубежа и от собственных обывателей о кризисе перестройки и увидим людей, кто попытается сделать из Бориса Николаевича Иисуса Христа, который за свою страшно революционную приверженность социально­му обновлению и демократии пострадал.

(Прямо как в воду смотрел. Небольшое отступление из личных воспоминаний. В 1989 году на одном из демократических митингов, после пламенного выступления Бори­са Ельцина среди общего оживления раздался крик сожаления "Куда же ты, Иисус"? Над толпой повисла гробовая тишина.)

Последнее слово самого " виновника торжества" напоминало покаяние в духе Каменева и Зиновьева.

Ельцин: "Я честное партийное слово даю, конечно, никаких умыслов я не имел, и политической направленности в моем выступлении не было...

Начиная примерно с начала этого года, я стал замечать, что у меня получается плохо. Легче было давать обещания и разрабатывать комплексные программы, чем за­тем их реализовывать. Это, во-первых. И, во-вторых, именно в этот период, то есть в последнее время, сработало одно из главных моих личных качеств - это амбиция, о чём сегодня говорили. Я пытался с ней бороться, но, к сожалению безуспешно...

Мне было сегодня особенно тяжело слушать тех товарищей по партии, с которыми я работал два года, очень конкретную критику, и я бы сказал, что ничего опровергнуть из этого не могу...

Я потерял как коммунист политическое лицо руководителя. Я очень виновен перед Мос­ковской партийной организацией, очень виновен перед горкомом партии, перед вами, конечно, перед бюро и, конечно, я очень виновен лично перед Михаилом Сергеевичем Горбачевым, авторитет которого так высок в нашей организации,  в нашей стране и во всём мире".

[Фрагменты стенограммы пленума цитируются по газете «Известия» от 13.11.87]

Интересно, что многие из высказываний самого Ельцина, в бытность его пребывания на посту первого секретаря МГК КПСС, оказались прямо-таки пророческими. Они как нельзя лучше подходят к ситуации на октябрьском Пленуме, и, в частности, опровергают его вывод об отсутствии результатов перестройки. Так сказать, Ельцин против Ельцина: "Освежающий поворот во всех экономических, внешнеполитических, моральных отно­шениях виден и ощущается повсюду. Но обновление общества будет идти долго. С се­годня на завтра перестройка не произойдёт. Самыми трудными, очевидно, станут два-три года. В этот период возможны ошибки, но, как учил Владимир Ильич Ленин, не надо драматизировать, надо относиться к этому, как к процессу, который не может идти глад­ко.

По-человечески понятно желание уже сегодня одолеть крутую качественную ступень в развитии общества, немедленно получить плоды обновления. Но ведь беспрецедентность и масштабность происходящего, требуют, прежде всего, не эмоций, а настойчивого созидания нового. А тот, кто драматизирует временные неудачи, впадает в панику от от­сутствия сиюминутных выгод, так же незрел политически, как и тот, кто откладывает дело в долгий ящик". ["Московская правда" 14.04.87]

"Не мало руководителей, которые создают себе ореол незаменимости. И хотя до сих пор у нас не принято было добровольно подавать в отставку несостоятельным или исчерпавшим свои возможности руководителям, видимо, кое-кому придётся идти на это". ["Московская правда" 09.08.87]

Таким образом, подводя итоги всему произошедшему непосредственно на ставшем историческим октябрьском пленуме совершенно определённо можно сказать: никакого бунта на нём не произошло. И действительно, прошение об отставке, сопровождавшие­ся сумбурной и демагогичной речью, при всём желании нельзя назвать мятежом. Другое дело, что стремление вынести своё личное дело на общепартийное собрание и ультимативно-скандальный тон самого выступления Ельцина спровоцировал острую и эмо­циональную реакцию зала. Заседание пленума фактически превратилось в стихийный митинг.

Не стоит забывать и о том, что происходило всё это накануне празднования семидесятиле­тия Октябрьской революции. И подобный "подарок" руководству страны выглядел при­мерно так же, как если бы американский госсекретарь на официальном заседании, посвященном двухсотлетию со дня провозглашения независимости США, заявил бы о невозможности своей дальнейшей работы на занимаемом посту, в связи с неудовлетво­рительной работой администрации президента, и одновременно выразил бы свои со­мнения по поводу правильности того пути, по которому продвигается американское об­щество.

Конечно, Горбачев сделал ошибку, не распорядившись опубликовать речь Ельцина. В отличие от стенограммы московского пленума, подобный отчет всесоюзного Октябрьского партийного форума был предан гласности лишь в феврале 1989 года, когда миф о ниспровергнутом бунтаре уже вынес Ельцина на гребень волны народного протеста. Сам "оппозиционер" год спустя признался на встречи со слушателями Высшей комсо­мольской школы: "Надо было сразу стенограмму выступления дать, и тогда бы вот это­го ажиотажа вокруг фамилии Ельцина и не было бы". Засекреченный Пленум породил слух о героическом поступке Бориса Николаевича, который осмелился сказать всю правду в глаза партноменклатуре, за что и был сброшен с кремлёвских вершин в бездну политического забвения. Практически в одночасье опальный кандидат в члены Политбюро приобрёл всесоюзную популярность и ореол мученика.

Тогда немногие знали, что Горбачев не только как мог старался предотвратить отстранение Ельцина, но и после всего случившегося создал специально под него должности министра без портфеля и первого заместителя председателя Госстроя СССР (так же как в 1989 году - Комитет по делам архитектуры и строительства в Верховном Сове­те). Кроме того, Ельцин оставался членом ЦК КПСС и участвовал в работе всех Плену­мов ЦК.

Почему же Генсек не сослал его послом в какую-нибудь глушь или не отправил его просто на пенсию, как Гришина и Романова? В своих мемуарах, ближайшие к Горбачеву люди - Яковлев и Черняев, пишут о некоем тайном договоре между ним и строптивым свердловчанином, содержание которого ещё не время раскрывать. Вероятно, Ельцин был нужен Горбачеву как, хотя и неофициальный, но весьма весомый противовес консерваторам. В дальнейшем на фоне революционных предложений лидера демократической оппозиции, реформаторские инициативы Генсека казались кремлёвским ортодоксам не столь уж радикальными, какими были на самом деле и принимались как меньшее зло.

Очевидцы рассказывают, что после завершения Пленума МГК, окончательно решившего судьбу первого секретаря московской парторганизации, когда все уже разошлись и в зале остался сидеть один Ельцин, тяжело переживавший за случившиеся, именно Горбачев подошёл к нему и, подав руку, помог поверженному подняться и выйти из помещения. Символично: придёт время и в августе 1991 года Ельцин подаст руку Горбачеву, возглавив сопротивление ГКЧП.

Тогда же, в 1987 году, октябрьский Пленум стал символом начала открытой фазы противоборства Горбачева и Ельцина, как сторонников различных подходов к тактике провидения перестройки.

Так закончилась партийная карьера Бориса Ельцина и началось его вхождение в большую политику "с черного хода". Страна переходила от управляемой демократии к демократии стихийной. Начатая Горбачевым революция сверху была уже на исходе, начиналась революция снизу, которая избрала себе в герои другого человека. Оставив Ельцина в Москве на правах привилегированного отставника, Горбачев, пусть и против своей воли, превратил его в символ и сосредоточение рождавшейся в стране оппози­ции.