Первая публикация мемуаров Никиты Хрущева
34 года назад - 2 июля 1989 года - в журнале «Огонёк» (#27) впервые в СССР были опубликованы мемуары Никиты Сергеевича Хрущева.
Именно 2 июля сын инициатора «Оттепели» Сергей Хрущев отмечал своё 54-летие. Начло обнародования воспоминаний его отца стало отличным подарком на день рождения.
Наконец-то многолетние усилия Сергея Никитича по вызволению изъятых КГБ рукописей увенчались успехом. И он сам смог подготовить многострадальные мемуары к печати.
Ажиотаж вокруг этой публикации был огромным. Помню в сентябре 1989 года я стоял в длинной очереди за билетами на вход в павильоны ВДНХ, где проходила международная книжная ярмарка. Развернул «Огонёк» с мемуарами Хрущева. Так ко мне с двух сторон буквально прилипли мужчины, не в силах оторваться от увлекательного чтения. Так мы втроём и дошли до окошка кассы, синхронно поглощая исторический триллер.
Более полный журнальный вариант воспоминаний начали печатать в февральском номере (#2) «Вопросов истории» за 1990 год. Затем было несколько книжных изданий в постсоветской России. И, наконец, в 1999 году усилиями легендарной в эпоху освободительной Перестройки Михаила Горбачёва газеты «Московские новости» была выпущена в свет полная версия воспоминаний Хрущева в четырёх томах.
Предисловие Сергея Хрущева к первому изданию мемуаров его отца Н.С. Хрущева 1999 года:
Завершилась почти тридцатилетняя работа по подготовке издания полного текста воспоминаний моего отца Никиты Сергеевича Хрущева. Когда он начинал диктовать их, то не раз повторял: "Они этого не допустят, я их знаю…" Отец, конечно, имел в виду тогдашних правителей страны: Брежнева, Суслова, Подгорного и других. Действительно, в июле 1970 года рукописи и магнитофонные ленты изъял КГБ. Работа остановилась. Но одновременно этот шаг власти дал толчок к публикации воспоминаний на Западе, в США. Там уже хранилась "резервная" копия воспоминаний.
В 1970 году вышел первый том "Хрущев вспоминает", а в 1974 году - "Хрущев вспоминает. Последнее завещание". Книги произвели большое впечатление на читателя. Советский лидер откровенно делился своими взглядами на мир, обсуждал пути его переустройства, рассказывал, как делалась политика во времена Сталина и в период реформ 1953-1964 годов. Двухтомник переведен с английского на 15 языков и был издан практически во всех цивилизованных странах. Кроме Советского Союза…
От всех предыдущих изданий 70-х годов в США и других странах, а также журнальных публикаций начала 90-х у нас дома нынешнее издание отличается отсутствием каких бы то ни было купюр. В американских изданиях по понятным причинам редактирование происходило без участия автора, без его консультаций. И многое из надиктованного, что, по мнению американских издателей, не представляло интереса для массового западного читателя, редакторы из окончательного текста исключили. В 1990 году в США вышел третий том воспоминаний "Хрущев вспоминает. Магнитофонные ленты гласности". В него вошли отрывки, которые, по соображениям личной безопасности, не были включены в первые две книги: кое-какие секреты, касающиеся ракет, свидетельства работы супругов Розенберг на советскую разведку и другие факты, разглашение которых могло дать властям повод для "принятия мер". Не получили тогда американцы и последние три кассеты диктовок отца. По чисто техническим причинам их не удалось передать.
Публикация воспоминаний отца у нас дома стала возможной лишь в конце горбачевской перестройки. Журналы "Огонек" и "Вопросы истории" первыми стали печатать мемуары Никиты Сергеевича Хрущева. Начав публикацию воспоминаний с февраля 1990 года, журнал "Вопросы истории" завершил ее спустя пять лет. В этом поступке проявились настойчивость и мужество главного редактора журнала А.А. Искендерова. Вскоре после журнальной публикации издательство "Вагриус" выпустило однотомник воспоминаний. В него вошли отдельные главы из "Вопросов истории". В нашей стране также стала известной пиратская публикация воспоминаний на русском языке Валерия Чалидзе. Это были маленькие желтые книжечки с распечатками отрывков с хранившихся в США в Колумбийском университете магнитофонных лент. И вот теперь, благодаря "Московским новостям", преодолев нелегкий и долгий путь к читателю, выходит первое полное издание воспоминаний в 4 книгах. Страдания и переживания позади… Все пережитое отцом, перипетии создания и публикации его воспоминаний перекликаются, как ни странно, с историей мемуаров другого российского государственного деятеля, реформатора из другой эпохи, тоже председателя правительства - Сергея Юльевича Витте. Оба в своих реформах замахнулись на многое, и обоим далеко не все удалось. Оба покинули свой пост отнюдь не добровольно, но мирно. Оба оказались как бы в тени последовавших за ними куда как менее ярких политиков. Оба писали свои воспоминания приватно, при прямом противодействии властей. Даже изданы воспоминания обоих государственных деятелей были сначала за границей, а уж потом, с большим опозданием, на Родине…
Редактировать магнитофонные записи отца оказалось нелегко. При жизни Никиты Сергеевича я успел обработать около полутора тысяч страниц. По выходным дням мы обсуждали с отцом проделанную мной за неделю работу, вносили поправки и дополнения, и только после этого обретший окончательный вид текст шел в перепечатку.
Когда отец диктовал, ему порой не хватало собеседника, к которому он мог бы обратиться. С участием собеседника, как он говорил, у него появлялся больший интерес к этой работе и воспоминания становились живее. Но не всегда собеседник оставался молчаливым, особенно если это был Петр Михайлович Кримерман, большой друг нашей семьи, экономист, журналист и фотохудожник. Монолог нередко превращался в диалог. По просьбе отца я убирал все, что касалось второго голоса. Впоследствии, пересматривая исходные тексты, я пришел к заключению, что превращение диалога в монолог несколько обедняет текст. Но такова была воля автора, и мы не стали ничего менять в публикации, тем более что это было лишь эпизодически.
После смерти отца работа несказанно усложнилась. Требовалось не только сохранить стиль, но и не упустить ни одного нюанса, ненароком не исказить мысль. Мне кажется, что мы справились с задачей.
Настоящая публикация полного текста мемуаров завершает целый этап и моей собственной жизни, связанной с кропотливой расшифровкой и редактированием почти 4000 машинописных страниц, с работой первоначально по сохранению этих ценных для истории воспоминаний, а затем их публикации.
Вряд ли можно было это сделать успешно одному, без помощников. Одним из первых была Леонора Никифоровна Финогенова. Она одна распечатала все магнитофонные ленты - труд сам по себе гигантский. Если же вспомнить условия тех лет, в том числе и технические, то ее труд воистину можно назвать подвигом. Не сломили Леонору ни запугивания КГБ, ни угрозы лишить ее свободы. К счастью, до ареста дело не дошло.
У истоков этой работы стоял муж моей племянницы Юли, журналист Лев Петров. Его убежденность в чрезвычайной важности мемуаров оказала определенное влияние на решение отца в момент колебаний: "Начинать? Не начинать?" К сожалению, Лева не смог активно участвовать в дальнейшей работе. Вскоре он тяжело заболел, дни его были сочтены. И, конечно, мама, Нина Петровна, - хранитель семейного очага. Она оберегала нашу работу как могла. В самом начале, пока на нашем горизонте не появилась профессиональная машинистка Леонора Никифоровна, мама печатала сама.
Большую работу проделал редактор журнала "Вопросы истории" Анатолий Яковлевич Шевеленко. Он редактировал весь журнальный вариант воспоминаний, сверял все имена и даты, ряд фактов и т. д.
Огромное спасибо тем, кто в те годы рисковал, помогая нам уберечь воспоминания от конфискации, в первую очередь моему другу профессору Московского технического университета (МВТУ им. Баумана) Игорю Михайловичу Шумилову, сохранившему копии магнитофонных лент и распечатки. Часть пленок находилась на хранении у мужа моей покойной сестры Елены профессора Виктора Викторовича Евреинова.
И отец, и я понимали, что все наши усилия могут пойти прахом, если не переправить воспоминания в одну из западных стран. Отправка десятков магнитофонных лент и тысяч страниц рукописи по ту сторону границы - дело непростое. Браться за него самим, без помощников, нечего было и думать. Хорошо, что помощники нашлись. Не все действовали бескорыстно, но не это главное. Они оказались людьми надежными. Я не знаю всех имен. Тогда, в условиях строжайшей конспирации, любое знание таило в себе опасность. Поэтому я назову только некоторых из них. Луи Виталий Евгеньевич взялся "дирижировать" эту опасную затею. Ему это блестяще удалось. На начальной стадии помогал ему Лев Петров. Конечно, все участники этой операции были обыкновенными гражданами, вступившими в игру с профессионалами. И могли "погореть" немедленно. Но в КГБ нашлись люди, которые в силу различных причин решили помочь нам, сделали вид, что ничего не происходит. Одним из них, кажется, был и Юрий Владимирович Андропов. Скорее всего, он уберег нас от неизбежного провала.
С американской стороны судьбой рукописей занимался Джеролд Шехтер, в то время представитель журнала "Тайм" в Москве. Со своей миссией он справился превосходно, а уж как он все это проделывал, кто ему помогал, знает лишь он один. Переводил тексты на английский язык и редактировал их Строуб Тэлботт, человек прекрасной души, высокой научной порядочности. Он донес до читателя не только содержание, но и дух, образ автора, сохранив неизменную благожелательность даже в тех случаях, когда отец весьма резко отзывался о его родине, Соединенных Штатах Америки.
Мой сын, Никита Сергеевич Хрущев-младший, приложил немало сил к тому, чтобы наша общая мечта реализовалась, чтобы книга на русском языке стала реальностью. Осуществить это решили издательский дом "Московские новости" и его президент Вайнштейн А.Л. Редактирование, составление, подготовку к изданию четырехтомника взял на себя Резниченко Г.И., опытный редактор и публицист, в недалеком прошлом ответственный секретарь журнала "Новый мир". Издание включает в себя как сами воспоминания с вариантами магнитофонных записей Н.С. Хрущева, так и сопутствующие тому периоду документы и материалы, которые даются в "Приложении", а также богатый справочный аппарат. Такой подход делает мемуары Н.С. Хрущева доступными более широкому кругу читателей, не только ровесникам описываемых событий, но и тем, кто строит новую Россию. Я сердечно благодарю "Московские новости" и всех его сотрудников, прямо или косвенно причастных к этому изданию.
Сергей ХРУЩЕВ
================
Из воспоминаний Сергея Никитовича Хрущева:
…Однако все
упиралось в цензуру, в то, хватит ли у нас сил прорваться сквозь нее.
Загодя, с осени 1988 года, не дожидаясь похода к Фролову, я начал хождение
по редакциям. Теперь в моем портфеле лежали не только воспоминания отца, но
и моя собственная рукопись. К тому времени она обрела отчетливые очертания.
Начал я со "Знамени", они недавно напечатали воспоминания Аджубея и поэтому
представлялись мне посмелее других.
И вот я поднимаюсь на третий этаж
старого обшарпанного дома, спрятавшегося в глубине двора по улице Двадцать
Пятого Октября, сейчас она переименована в Никольскую. Главный редактор
журнала Григорий Яковлевич Бакланов был занят, но приветливая секретарша,
тем не менее, без промедления проводила меня в кабинет.
Григорий Яковлевич разговаривал с посетительницей. Вид у него был
затравленный, на него наседала полная дама с пухлой рукописью в руках.
Наконец дама удалилась. Григорий Яковлевич, беззащитно щурясь, развел руками
- вот как бывает.
На длинном светлого дерева столе для заседаний по-домашнему расставлены
пестрые чайные чашки, на тарелке горкой лежали конфеты, рядом - пирожные.
Мое дело мы обсудили за чашкой чая. Разговор оставил ощущение
нерешительности и неконструктивности.
Договорились, что надо подождать решения наверху. Беседа завершалась, и я
нерешительно промолвил, что вот тут еще я и сам кое-что написал. Порывшись в
сумке, я достал объемистую пачку рукописи. Я еще не успел ее перепечатать,
страницы топорщились во все стороны. Григорий Яковлевич поглядел на меня с
испугом. Я вспомнил недавнюю посетительницу и, вздохнув, засунул сверток
назад в сумку.
- Это я так... Может быть, когда-нибудь в будущем... - выдавил я.
- Конечно, конечно, - заторопился Бакланов.
Через несколько дней, созвонившись со Смирновым, звали его Костя, я
направился в "Огонек".
Если в "Знамя" мог зайти любой, то тут потребовалось выписывать пропуск,
чувствовалось, что журнал не литературный, а политический.
После недолгого разговора Смирнов увлек меня к Гущину, первому
заместителю главного.
- Его зовут Лев Никитич. Он здесь все решает, - наставлял меня Костя.
Мы уже входили в дверь кабинета, но я успел шепнуть:
- А Коротич?
- Коротич тоже, - закивал головой Костя.
Вышедший навстречу молодой еще человек весь лучился благожелательностью.
Уселись вокруг большого стола. После короткой паузы Лев Никитич стал
излагать свои мысли о возможности публикации воспоминаний моего отца.
Говорил он четко, не рассусоливая, чувствовалось, что он не только знает,
чего хочет, но знает, как этого добиться. Его позиция вкратце сводилась к
следующему: "Если есть что печатать, давайте печатать. Когда запретят, тогда
и будем спрашивать разрешения".
Если дряблость предыдущей встречи меня донельзя расстроила, то напор
нынешней несколько испугал.
Ситуация разрядилась сама собой: дверь раскрылась, и в комнату вкатился
Коротич. Весь он состоял как бы из кругляшков, с лукавой улыбкой на шарике
головы.
Оглядев всех, он спросил: "Что вы здесь делаете?" Так, как будто ничего
не знал, заглянул сюда совершенно случайно.
Гущин изложил ему суть дела.
- С мемуарами Никиты Сергеевича ничего не выйдет. Есть решение ЦК,
правда, из застойных лет, от 1973 года, о том, что воспоминания высших
руководителей публикуются только с разрешения Секретариата ЦК. Никто нас не
выпустит, нечего и пытаться... - подытожил он.
Гущин кивнул, Смирнов открыл рот, подумал и осторожно прикрыл его. Улыбка
так ни на минуту и не сошла с лица Коротича. Он снова повернулся ко мне:
"Вот если бы у вас было что-нибудь свое?"
Костя сделал стойку: пока мы дожидались Гущина, я успел рассказать ему о
моих записках. Я полез в сумку за бумажками. Честно говоря, я почти был
уверен, что рассказ о смещении отца опубликовать значительно труднее, чем
его мемуары.
- Вот, например, рассказ об отставке в 1964 году. Только не знаю, хватит
ли у вас решимости?.. - подзавел я своих собеседников.
Они "завелись", что называется, с полуоборота. Едва взглянув на
протянутую мною пачку листов, Коротич бросил:
- Будем печатать!
Через несколько минут Коротич, одарив нас прощальной улыбкой - масса дел,
его уже ждут в другом месте, - выкатился из кабинета, а мы с Костей
отправились работать.
В последнюю субботу сентября 1989 года, буквально вслед за нашим с Радой
визитом к Фролову, вышел "Огонек" с моим рассказом об отрешении отца от
власти. Он произвел эффект разорвавшейся бомбы, в один день я стал
знаменитым.
В тот же день опубликовали сообщение о только что завершившемся Пленуме
ЦК, на нем Горбачев добился отставки большинства своих оппонентов. Наверное,
именно это имел в виду Фролов, говоря о непростой обстановке в ЦК.
Привычные к тому, что в Москве ничего не происходит случайно, иностранные
журналисты тут же связали эти два события, а корреспондент японской газеты
"Асахи" впрямую спросил: правда ли, что Горбачев лично заказал мне
публикацию в журнале "Огонек"?
Как бы то ни было, с того момента многое переменилось - табу с имени отца
так и не сняли, на него (табу) стали меньше обращать внимания: появились,
правда, редкие, статьи с упоминанием запретного имени, меня наперебой
приглашали выступить с воспоминаниями об отце. Во время одной из таких
встреч в октябре 1989 года, в телевизионной программе "Добрый вечер,
Москва", я впервые упомянул о мемуарах отца, сказал, что они существуют.
После передачи я чувствовал себя героем, приготовился к возможным санкциям.
Их не последовало, что я расценил как добрый знак.
Однако на Старой площади все оставалось без изменений. Из ЦК мне не
звонили, казалось, распоряжение Политбюро затерялось между зданиями. Я
терпеливо ждал. Юрия Александровича Склярова сменил Александр Семенович
Капто. Он теперь возглавил объединенный отдел ЦК, осуществлявший надзор над
всей идеологией страны.
В то время вошли в моду встречи руководства с интеллигенцией, что-то
наподобие устраивавшихся отцом в шестидесятые годы. На одну из таких встреч
пригласили Бакланова. Он решил воспользоваться случаем, провентилировать
обстановку в кулуарах. Вернулся Бакланов обескураженным. В перерыве ему
удалось поймать Медведева и задать вопрос о мемуарах отца. Тот не поддержал
разговора, только недовольно буркнул: "Пока не время" - и отошел.
К весне, по мере того как информация о воспоминаниях отца половодьем
растекалась по стране, предложений об их публикации стало больше, звонили из
областей и республик, из толстых и тонких журналов. Но преодолеть цензурные
рогатки оказалось никому не по силам. "Аргументы и факты" попытались было
поставить в номер мемуары отца, посвященные XX съезду, но цензура раз за
разом снимала материал, требовала санкции ЦК КПСС. Наконец после длительной
осады на третьей странице этой самой массовой в стране газеты появилось
несколько абзацев из воспоминаний отца.
Мы праздновали победу. Теперь публикация воспоминаний в "Знамени" и
"Огоньке" становилась реальностью. Но это лишь первый шаг, я по-прежнему
мечтал опубликовать весь текст целиком. И такой случай представился. Мне
позвонил член-корреспондент Академии наук СССР Ахмет Ахметович Искендеров и
предложил начать печатать воспоминания отца в его журнале "Вопросы истории",
все, от первой до последней строки.
В моем сознании складывалась стройная стратегическая диспозиция: первым
"Огонек" со своим огромным тиражом, но малым объемом продекларирует сам факт
наличия воспоминаний отца, привлечет к ним внимание. Затем последует более
обстоятельная публикация в толстом журнале, в "Знамени", а параллельно
академическое издание начнет номер за номером в течение нескольких лет
печатать полный текст, со всеми отступлениями, повторами и научными
комментариями.
План был хорош, но меня волновала несогласованность "Огонька" и
"Знамени". После октябрьской публикации огоньковцы считали меня "своим" и
распространяли свои преимущественные права на все, связанное с моей
фамилией. Бакланов же, в свою очередь, считал воспоминания отца
принадлежащими ему, и только ему. Я оказался между двух огней.
На мои призывы связаться с Баклановым и согласовать диспозицию Смирнов
прикидывался "винтиком". Гущин мило улыбался, обещал позвонить, но не
звонил.
Параллельно срочно готовился материал к печати. Смирнов перекраивал,
компоновал, старался втиснуть сотню страниц в десяток, максимально
спрессовать текст. Я робко возражал, предлагал взять отдельные отрывки
целиком, а остальное опубликуется в других изданиях. Однако сил
противостоять непреодолимо вкрадчивому напору Кости у меня не было. Если он
не мог убедить, то просто не слушался.
Публикация в "Огоньке" ожидалась в середине лета 1990 года. Первый
напечатанный в журнале отрывок я прочитал в день своего рождения - второго
июля.
"Вопросы истории" планировали начать с августа, но они вечно запаздывали,
"Знамя" под давлением обстоятельств, пересмотрев первоначальные планы,
передвинуло свои сроки на сентябрь.
На публикацию "Огонька" верхи никак не отреагировали, но меня не покидало
чувство опасности, и, как оказалось, не зря.
В середине июля мы с женой отправились в гости за границу, в Лондон. С
1964 года меня не выпускали в капиталистические страны. Теперь полегчало, и
мы, как и многие наши сограждане, выправили себе частное приглашение от
нашей хорошей знакомой, в прошлом москвички, а теперь корреспондентки
болгарской газеты в Лондоне Бригитты Иосифовой и двинулись в путешествие.
Все было прекрасно: и гостеприимство хозяев, и город, и жаркая сухая
погода. Такой там не помнили уже восемьдесят лет.
Наше пребывание перевалило на вторую половину, когда утром, подняв трубку
отчаянно трезвонившего телефона, хозяйка с недоумением позвала меня:
- Сергей, тебя спрашивает какой-то Гущин.
Я похолодел. С некоторых пор я с опаской отношусь к телефонным звонкам.
Почему-то мне кажется, что они несут плохие вести.
- Цензура сняла Хрущева, - выдохнул Гущин, - что будем делать?
Я был сражен. Случилось именно то, о чем я не хотел думать. Слишком уж
гладко все шло последние месяцы.
Предпринимать что-либо из Англии не имело смысла, следовало дождаться
возвращения домой.
По приезде в Москву я поспешил в "Огонек". Там меня ждали. На совет в
кабинет Коротича, кроме него самого и меня, пришли Гущин и Смирнов. Мы
сгрудились вокруг письменного стола хозяина, поближе к телефонам.
Коротич предложил начать разведку по низам, я его поддержал. Костя рвался
немедленно звонить Горбачеву.
По "кремлевке" Коротич набрал номер одного высокопоставленного чиновника,
там не отвечали. Позвонили другому. Опять неудача. Наконец дозвонились в
цензуру.
Елейным голоском, разыгрывая полнейшее недоумение по поводу случившегося
недоразумения, Виталий Алексеевич просил посоветовать, как ему действовать,
- ведь читатели в растерянности, в предыдущем номере журнала объявлено
продолжение воспоминаний Хрущева, а продолжения нет. Ситуация требует
объяснения, а в эпоху перестройки не с руки кивать на цензурный запрет
публикации записок недавнего нашего лидера.
На том конце провода сослались на постановление Секретариата ЦК от 1973
года.
Коротич заворковал:
- Кто же сейчас может руководствоваться этим документом? Принимали его в
застойное время, а нынче на дворе перестройка. Мы не можем дать подобный
ответ нашим читателям.
Сошлись на том, что надо подумать, посоветоваться и, не откладывая дела в
долгий ящик, созвониться.
Закончив разговор с цензурой, Коротич набрал номер телефона "Знамени".
Трубку снял Бакланов. Он сообщил, что отправил материал в цензуру и ждет
результата. Конечно, он слышал о запрете, но звонить, обращаться куда-либо
не намеревается - вот когда запретят, тогда посмотрим. У "Знамени" был запас
времени, и Бакланов мог себе позволить выждать, посмотреть, что же получится
у "Огонька". Договорились держать друг друга в курсе дела.
Вечером мне позвонил Костя, сообщил, что Коротич решил воспользоваться
своими правами главного редактора. Инструкция предусматривала, что при
возникновении расхождения с цензурой главный редактор имеет право поставить
в номер запрещенный материал под свою ответственность. Это не было
перестроечным новшеством, такой пункт существовал всегда. Просто раньше не
находилось редактора, пожелавшего хоть раз воспользоваться им.
- Материал ушел в номер, - Костя опять был полон оптимизма.
Очередной номер "Огонька" вышел с Хрущевым. За ним - следующий и еще
один. Каждое воскресенье, открывая "Огонек", я искал Хрущева и, найдя,
удовлетворенно отмечал: "Вот он, все в порядке".
Подошел сентябрь. Наконец-то вышел девятый номер "Знамени", с Хрущевым. В
"Огоньке" заканчивалась публикация военного периода воспоминаний. Костя
прислал мне подготовленный им к печати раздел о смерти Сталина, за ним
следовал арест Берии, потом предполагался XX съезд.
В конце сентября мне позвонил Бакланов. Он раздраженно сообщил, что у
него были очень неприятные телефонные звонки от читателей, они возмущались
повторением в "Знамени" отдельных мест из воспоминаний отца, уже
опубликованных в "Огоньке". Григорий Яковлевич поставил ультиматум: или я
запрещаю "Огоньку" публикацию мемуаров о послевоенном периоде, или он,
проинформировав читателей о моей непорядочности, перестает печатать
воспоминания в "Знамени".
Принять требование Бакланова я не мог: в критический период один Коротич
боролся за продолжение публикации. Теперь, когда он добился положительного
решения, запрещать успешно начатую работу было невозможно ни по моральным,
ни по рациональным соображениям. Ведь если возобновится атака, то я останусь
один, предыдущие события показали, что Григорий Яковлевич не боец.
С другой стороны, не требовалось особой проницательности, чтобы понять:
помирить две редакции не удастся. В тот день я так и не позвонил Бакланову,
мне нечего было ему сказать...
Ночью я плохо спал, вставал, пил валидол. Наконец решился - пусть
публикация продолжается в "Огоньке", даже ценой потери "Знамени".
Позвонив в "Огонек", я через Смирнова сообщил им о своем решении.
К сожалению, вся эта битва оказалась напрасной. Через пару дней Костя
убитым голосом попросил меня заехать в редакцию - цензура опять снимала
Хрущева.
Все началось с того, что от пребывавшего на отдыхе товарища Медведева в
цензуру пришла краткая, но выразительная резолюция. Всего два слова:
"Никакого Хрущева" - и подпись: "В. Медведев". Видимо, непослушание
"Огонька" вызвало нешуточное раздражение.
В очередные номера должно было войти описание последних дней Сталина.
Коротич отправился объясняться в ЦК к товарищу Капто. Вернулся он с плохими
вестями. Продолжать публикацию воспоминаний отца запретили окончательно,
ссылаясь на все то же пресловутое постановление от 1973 года. В ответ на
тираду Коротича о застойных временах ему предъявили новую бумагу,
подтверждавшую ту, старую. Подписи датировались буквально прошлой неделей.
Коротичу с трудом удалось уговорить Капто еще на два выпуска, с тем чтобы
запрет не выглядел слишком демонстративно. Но дальше - ни-ни...
В процессе разговора товарищ Капто посетовал, что Хрущев работал в
одиночестве, он мог ошибаться в описании каких-то фактов, а проверить у него
не было возможности.
- Нехорошо, если у нашего Никиты Сергеевича обнаружатся неверные
положения. Мы должны заботиться о его авторитете. Сейчас в ЦК уже имеется
распечатка около четырех тысяч страниц. Мы передадим ее в Институт
марксизма-ленинизма. Там все выверят, что надо, поправят, и тогда можно
будет издавать. Такие серьезные документы нельзя печатать где попало,
воспоминания пойдут в Политиздате, - подытожил он.
На прощание товарищ Капто попытался успокоить Коротича, сказал, что через
пару дней, в начале следующей недели, Вадим Андреевич вернется из отпуска,
ему, товарищу Капто, доподлинно известно, что Медведев пригласит к себе
Сергея Хрущева и они договорятся, как в дальнейшем работать над мемуарами.
У меня эти слова вызвали грустные воспоминания о беседах с Виктором
Николаевичем Титовым в КГБ, когда он, также елейно, обещал вернуть все
изъятые материалы, как только отец выйдет из больницы.
Дни шли за днями, звонка из ЦК не последовало. Нетерпеливый Смирнов
предлагал позвонить Медведеву мне самому, он узнает номер телефона, но я
отказался - это не случайная забывчивость.
К тому времени даже неунывающий Коротич утратил значительную часть своего
оптимизма. Бакланов наконец-то осуществил свою угрозу - объявил, что
прерывает публикацию. Добровольно. Впрочем, не вызывало сомнения, что
цензура не пропустила бы воспоминаний. В десятом номере "Знамени" не могло
появиться "никакого Хрущева".
С "Вопросами истории" поступили аналогично - из восьмого номера цензура
сняла воспоминания отца.
Искендеров ходил к товарищу Капто, но ему, как и Коротичу, показали, как
он сказал, бумажку, подтверждающую пресловутое решение от застойных годов.
- Там было несколько подписей, - рассказывал Искендеров, - я не разобрал,
чьи. Узнал только одну - Медведева.
Далее разговор пошел по наезженной колее. Капто сказал о имеющихся у них
четырех тысячах страниц расшифрованных надиктовок отца, о необходимости
тщательной проверки фактов, о последующем издании воспоминаний отца под
эгидой ИМЛ* (Институт Маркса-Энгельса-Ленина). Однако Ахмет Ахметович не
собирался сдаваться, к борьбе он готовился обстоятельно, по-академически
строго.
- Если они требуют проверки, пошлю свои материалы в ИМЛ, - пояснил он мне
по телефону, - я сказал в ЦК, что в эпоху гласности мы имеем такие же права
на издание исторических материалов, как и Политиздат. Поэтому пусть там
проверят и дадут заключение. Я уже созвонился с Григорием Лукичом Смирновым.
С тем самым Смирновым, к которому мы с Радой два года назад ходили в ЦК. Из
помощников Горбачева он перебрался в кресло директора Института
марксизма-ленинизма.
Как теперь стало известно, запреты выросли не на пустом месте. Последнее
время в ЦК КПСС никак не могли прийти к единому мнению, как нейтрализовать
меня и, если не удается запретить публикацию воспоминаний отца, то как взять
ее под свой контроль.
Еще в июле 1989 года заведующие идеологическим и общим отделами ЦК КПСС
товарищи Капто и Болдин послали руководству, в первую очередь секретарю ЦК
КПСС по идеологии Вадиму Медведеву, пространную записку. В ней они
констатировали, что получили из КГБ 3926 машинописных страниц с
воспоминаниями отца и что эти воспоминания "страдают существенными
издержками, Н.С.Хрущев демонстрирует личные пристрастия, допускает
фактологические неточности (именно это Капто говорил Коротичу), проявляет
необъективность в оценках", а посему "нуждаются в тщательной экспертизе во
многом субъективные положения и выводы воспоминаний". Такими же словами
Кириленко увещевал отца двадцать лет тому назад. Казалось, за эти годы
ничего не изменилось. Нет, изменилось, теперь стало невозможным просто
запретить воспоминания, авторы записки предлагали издать воспоминания,
поручив Институту марксизма-ленинизма привести их в приемлемый для властей
вид, другими словами - фальсифицировать.
Однако директор института академик Смирнов не спешит взять под козырек,
он понимает, что все это чревато, на него давит Искендеров, да и вообще
обстановка постоянно меняется. Он тянет, только 17 июля 1990 года Георгий
Лукич в своем ответе в ЦК справедливо отмечает, что "в своих выступлениях
С.Н.Хрущев (то есть я) ставит под сомнение законность изъятия у него
магнитофонных записей с воспоминаниями его отца и намерен предъявить на них
свои претензии". Поэтому Смирнов предлагает договориться с наследниками
по-хорошему.
И тут же получает отлуп: заместители заведующих идеологическим и общим
отделами ЦК КПСС товарищи Дегтярев и Соловьев 24 августа 1990 года пишут,
что "юридически обосновывать право ЦК КПСС на имеющиеся в его распоряжении
мемуары Н.С.Хрущева вряд ли целесообразно. Такой практики не было, в ней не
возникало необходимости. Право архива на публикацию имеющихся в распоряжении
документов никогда не подвергалось сомнению". Что верно, то верно, но
времена изменились.
Максимум на что предлагалось пойти ЦК КПСС, другими словами, Медведеву, -
это "предложить принять участие в подготовке и публикации данного издания
воспоминаний Н.С.Хрущева дочери Р.Н.Аджубей (Хрущевой) и сыну С.Н.Хрущеву...
а также определиться с отношением (к публикации) в журнале "Вопросы
истории".
Как отреагировал Медведев на эти письма, мы знаем: "Никакого Хрущева!" А
вот другой секретарь ЦК, В.Фалин, человек более дальновидный, высказал
сомнения в целесообразности такой лобовой стратегии. Он спрашивал:
"1. Что предполагается делать, если:
а) наследники Н.С.Хрущева откажутся сотрудничать или
в) наследники выдвинут неприемлемые условия? Не ясно.
2. Вопрос о праве ЦК (или архива) на мемуары Н.С.Хрущева сложнее, чем
подан в записке. Записки и рукописи изъяты в административном порядке, и
судебного решения, меняющего статус собственности, нет. Юридически при жизни
таковыми оставался автор, после его смерти - наследники. Существовавший
прежде порядок права не создавал и не избавляет ЦК от возможных осложнений.
В.Фалин
12 сентября 1990 года".
В ответ Дегтярев и Соловьев 19 сентября 1990 года предлагают вступить в
переговоры с наследниками Н.С.Хрущева и выработать приемлемое для всех
решение.
Пока велась бюрократическая возня, жизнь шла своим чередом. Еще в феврале
1991 года "Огонек" возобновил публикацию воспоминаний отца. С февраля же
начали печатать полный текст мемуаров и "Вопросы истории".
========
Интервью Сергея Хрущева программе «Позиция» о подготовке мемуаров его отца Н.С. Хрущева
С 43 минуты
https://youtu.be/PjwK3gnhuQ4?si=8pgoLKYEYbs61-fl
======================
Приглашаю всех в группы
«Эпоха освободительной Перестройки М.С. Горбачева»
«Фейсбук»:
https://www.facebook.com/groups/152590274823249/
«В контакте»:
http://vk.com/club3433647
=======================
Именно 2 июля сын инициатора «Оттепели» Сергей Хрущев отмечал своё 54-летие. Начло обнародования воспоминаний его отца стало отличным подарком на день рождения.
Наконец-то многолетние усилия Сергея Никитича по вызволению изъятых КГБ рукописей увенчались успехом. И он сам смог подготовить многострадальные мемуары к печати.
Ажиотаж вокруг этой публикации был огромным. Помню в сентябре 1989 года я стоял в длинной очереди за билетами на вход в павильоны ВДНХ, где проходила международная книжная ярмарка. Развернул «Огонёк» с мемуарами Хрущева. Так ко мне с двух сторон буквально прилипли мужчины, не в силах оторваться от увлекательного чтения. Так мы втроём и дошли до окошка кассы, синхронно поглощая исторический триллер.
Более полный журнальный вариант воспоминаний начали печатать в февральском номере (#2) «Вопросов истории» за 1990 год. Затем было несколько книжных изданий в постсоветской России. И, наконец, в 1999 году усилиями легендарной в эпоху освободительной Перестройки Михаила Горбачёва газеты «Московские новости» была выпущена в свет полная версия воспоминаний Хрущева в четырёх томах.
Предисловие Сергея Хрущева к первому изданию мемуаров его отца Н.С. Хрущева 1999 года:
Завершилась почти тридцатилетняя работа по подготовке издания полного текста воспоминаний моего отца Никиты Сергеевича Хрущева. Когда он начинал диктовать их, то не раз повторял: "Они этого не допустят, я их знаю…" Отец, конечно, имел в виду тогдашних правителей страны: Брежнева, Суслова, Подгорного и других. Действительно, в июле 1970 года рукописи и магнитофонные ленты изъял КГБ. Работа остановилась. Но одновременно этот шаг власти дал толчок к публикации воспоминаний на Западе, в США. Там уже хранилась "резервная" копия воспоминаний.
В 1970 году вышел первый том "Хрущев вспоминает", а в 1974 году - "Хрущев вспоминает. Последнее завещание". Книги произвели большое впечатление на читателя. Советский лидер откровенно делился своими взглядами на мир, обсуждал пути его переустройства, рассказывал, как делалась политика во времена Сталина и в период реформ 1953-1964 годов. Двухтомник переведен с английского на 15 языков и был издан практически во всех цивилизованных странах. Кроме Советского Союза…
От всех предыдущих изданий 70-х годов в США и других странах, а также журнальных публикаций начала 90-х у нас дома нынешнее издание отличается отсутствием каких бы то ни было купюр. В американских изданиях по понятным причинам редактирование происходило без участия автора, без его консультаций. И многое из надиктованного, что, по мнению американских издателей, не представляло интереса для массового западного читателя, редакторы из окончательного текста исключили. В 1990 году в США вышел третий том воспоминаний "Хрущев вспоминает. Магнитофонные ленты гласности". В него вошли отрывки, которые, по соображениям личной безопасности, не были включены в первые две книги: кое-какие секреты, касающиеся ракет, свидетельства работы супругов Розенберг на советскую разведку и другие факты, разглашение которых могло дать властям повод для "принятия мер". Не получили тогда американцы и последние три кассеты диктовок отца. По чисто техническим причинам их не удалось передать.
Публикация воспоминаний отца у нас дома стала возможной лишь в конце горбачевской перестройки. Журналы "Огонек" и "Вопросы истории" первыми стали печатать мемуары Никиты Сергеевича Хрущева. Начав публикацию воспоминаний с февраля 1990 года, журнал "Вопросы истории" завершил ее спустя пять лет. В этом поступке проявились настойчивость и мужество главного редактора журнала А.А. Искендерова. Вскоре после журнальной публикации издательство "Вагриус" выпустило однотомник воспоминаний. В него вошли отдельные главы из "Вопросов истории". В нашей стране также стала известной пиратская публикация воспоминаний на русском языке Валерия Чалидзе. Это были маленькие желтые книжечки с распечатками отрывков с хранившихся в США в Колумбийском университете магнитофонных лент. И вот теперь, благодаря "Московским новостям", преодолев нелегкий и долгий путь к читателю, выходит первое полное издание воспоминаний в 4 книгах. Страдания и переживания позади… Все пережитое отцом, перипетии создания и публикации его воспоминаний перекликаются, как ни странно, с историей мемуаров другого российского государственного деятеля, реформатора из другой эпохи, тоже председателя правительства - Сергея Юльевича Витте. Оба в своих реформах замахнулись на многое, и обоим далеко не все удалось. Оба покинули свой пост отнюдь не добровольно, но мирно. Оба оказались как бы в тени последовавших за ними куда как менее ярких политиков. Оба писали свои воспоминания приватно, при прямом противодействии властей. Даже изданы воспоминания обоих государственных деятелей были сначала за границей, а уж потом, с большим опозданием, на Родине…
Редактировать магнитофонные записи отца оказалось нелегко. При жизни Никиты Сергеевича я успел обработать около полутора тысяч страниц. По выходным дням мы обсуждали с отцом проделанную мной за неделю работу, вносили поправки и дополнения, и только после этого обретший окончательный вид текст шел в перепечатку.
Когда отец диктовал, ему порой не хватало собеседника, к которому он мог бы обратиться. С участием собеседника, как он говорил, у него появлялся больший интерес к этой работе и воспоминания становились живее. Но не всегда собеседник оставался молчаливым, особенно если это был Петр Михайлович Кримерман, большой друг нашей семьи, экономист, журналист и фотохудожник. Монолог нередко превращался в диалог. По просьбе отца я убирал все, что касалось второго голоса. Впоследствии, пересматривая исходные тексты, я пришел к заключению, что превращение диалога в монолог несколько обедняет текст. Но такова была воля автора, и мы не стали ничего менять в публикации, тем более что это было лишь эпизодически.
После смерти отца работа несказанно усложнилась. Требовалось не только сохранить стиль, но и не упустить ни одного нюанса, ненароком не исказить мысль. Мне кажется, что мы справились с задачей.
Настоящая публикация полного текста мемуаров завершает целый этап и моей собственной жизни, связанной с кропотливой расшифровкой и редактированием почти 4000 машинописных страниц, с работой первоначально по сохранению этих ценных для истории воспоминаний, а затем их публикации.
Вряд ли можно было это сделать успешно одному, без помощников. Одним из первых была Леонора Никифоровна Финогенова. Она одна распечатала все магнитофонные ленты - труд сам по себе гигантский. Если же вспомнить условия тех лет, в том числе и технические, то ее труд воистину можно назвать подвигом. Не сломили Леонору ни запугивания КГБ, ни угрозы лишить ее свободы. К счастью, до ареста дело не дошло.
У истоков этой работы стоял муж моей племянницы Юли, журналист Лев Петров. Его убежденность в чрезвычайной важности мемуаров оказала определенное влияние на решение отца в момент колебаний: "Начинать? Не начинать?" К сожалению, Лева не смог активно участвовать в дальнейшей работе. Вскоре он тяжело заболел, дни его были сочтены. И, конечно, мама, Нина Петровна, - хранитель семейного очага. Она оберегала нашу работу как могла. В самом начале, пока на нашем горизонте не появилась профессиональная машинистка Леонора Никифоровна, мама печатала сама.
Большую работу проделал редактор журнала "Вопросы истории" Анатолий Яковлевич Шевеленко. Он редактировал весь журнальный вариант воспоминаний, сверял все имена и даты, ряд фактов и т. д.
Огромное спасибо тем, кто в те годы рисковал, помогая нам уберечь воспоминания от конфискации, в первую очередь моему другу профессору Московского технического университета (МВТУ им. Баумана) Игорю Михайловичу Шумилову, сохранившему копии магнитофонных лент и распечатки. Часть пленок находилась на хранении у мужа моей покойной сестры Елены профессора Виктора Викторовича Евреинова.
И отец, и я понимали, что все наши усилия могут пойти прахом, если не переправить воспоминания в одну из западных стран. Отправка десятков магнитофонных лент и тысяч страниц рукописи по ту сторону границы - дело непростое. Браться за него самим, без помощников, нечего было и думать. Хорошо, что помощники нашлись. Не все действовали бескорыстно, но не это главное. Они оказались людьми надежными. Я не знаю всех имен. Тогда, в условиях строжайшей конспирации, любое знание таило в себе опасность. Поэтому я назову только некоторых из них. Луи Виталий Евгеньевич взялся "дирижировать" эту опасную затею. Ему это блестяще удалось. На начальной стадии помогал ему Лев Петров. Конечно, все участники этой операции были обыкновенными гражданами, вступившими в игру с профессионалами. И могли "погореть" немедленно. Но в КГБ нашлись люди, которые в силу различных причин решили помочь нам, сделали вид, что ничего не происходит. Одним из них, кажется, был и Юрий Владимирович Андропов. Скорее всего, он уберег нас от неизбежного провала.
С американской стороны судьбой рукописей занимался Джеролд Шехтер, в то время представитель журнала "Тайм" в Москве. Со своей миссией он справился превосходно, а уж как он все это проделывал, кто ему помогал, знает лишь он один. Переводил тексты на английский язык и редактировал их Строуб Тэлботт, человек прекрасной души, высокой научной порядочности. Он донес до читателя не только содержание, но и дух, образ автора, сохранив неизменную благожелательность даже в тех случаях, когда отец весьма резко отзывался о его родине, Соединенных Штатах Америки.
Мой сын, Никита Сергеевич Хрущев-младший, приложил немало сил к тому, чтобы наша общая мечта реализовалась, чтобы книга на русском языке стала реальностью. Осуществить это решили издательский дом "Московские новости" и его президент Вайнштейн А.Л. Редактирование, составление, подготовку к изданию четырехтомника взял на себя Резниченко Г.И., опытный редактор и публицист, в недалеком прошлом ответственный секретарь журнала "Новый мир". Издание включает в себя как сами воспоминания с вариантами магнитофонных записей Н.С. Хрущева, так и сопутствующие тому периоду документы и материалы, которые даются в "Приложении", а также богатый справочный аппарат. Такой подход делает мемуары Н.С. Хрущева доступными более широкому кругу читателей, не только ровесникам описываемых событий, но и тем, кто строит новую Россию. Я сердечно благодарю "Московские новости" и всех его сотрудников, прямо или косвенно причастных к этому изданию.
Сергей ХРУЩЕВ
================
Из воспоминаний Сергея Никитовича Хрущева:
…Однако все
упиралось в цензуру, в то, хватит ли у нас сил прорваться сквозь нее.
Загодя, с осени 1988 года, не дожидаясь похода к Фролову, я начал хождение
по редакциям. Теперь в моем портфеле лежали не только воспоминания отца, но
и моя собственная рукопись. К тому времени она обрела отчетливые очертания.
Начал я со "Знамени", они недавно напечатали воспоминания Аджубея и поэтому
представлялись мне посмелее других.
И вот я поднимаюсь на третий этаж
старого обшарпанного дома, спрятавшегося в глубине двора по улице Двадцать
Пятого Октября, сейчас она переименована в Никольскую. Главный редактор
журнала Григорий Яковлевич Бакланов был занят, но приветливая секретарша,
тем не менее, без промедления проводила меня в кабинет.
Григорий Яковлевич разговаривал с посетительницей. Вид у него был
затравленный, на него наседала полная дама с пухлой рукописью в руках.
Наконец дама удалилась. Григорий Яковлевич, беззащитно щурясь, развел руками
- вот как бывает.
На длинном светлого дерева столе для заседаний по-домашнему расставлены
пестрые чайные чашки, на тарелке горкой лежали конфеты, рядом - пирожные.
Мое дело мы обсудили за чашкой чая. Разговор оставил ощущение
нерешительности и неконструктивности.
Договорились, что надо подождать решения наверху. Беседа завершалась, и я
нерешительно промолвил, что вот тут еще я и сам кое-что написал. Порывшись в
сумке, я достал объемистую пачку рукописи. Я еще не успел ее перепечатать,
страницы топорщились во все стороны. Григорий Яковлевич поглядел на меня с
испугом. Я вспомнил недавнюю посетительницу и, вздохнув, засунул сверток
назад в сумку.
- Это я так... Может быть, когда-нибудь в будущем... - выдавил я.
- Конечно, конечно, - заторопился Бакланов.
Через несколько дней, созвонившись со Смирновым, звали его Костя, я
направился в "Огонек".
Если в "Знамя" мог зайти любой, то тут потребовалось выписывать пропуск,
чувствовалось, что журнал не литературный, а политический.
После недолгого разговора Смирнов увлек меня к Гущину, первому
заместителю главного.
- Его зовут Лев Никитич. Он здесь все решает, - наставлял меня Костя.
Мы уже входили в дверь кабинета, но я успел шепнуть:
- А Коротич?
- Коротич тоже, - закивал головой Костя.
Вышедший навстречу молодой еще человек весь лучился благожелательностью.
Уселись вокруг большого стола. После короткой паузы Лев Никитич стал
излагать свои мысли о возможности публикации воспоминаний моего отца.
Говорил он четко, не рассусоливая, чувствовалось, что он не только знает,
чего хочет, но знает, как этого добиться. Его позиция вкратце сводилась к
следующему: "Если есть что печатать, давайте печатать. Когда запретят, тогда
и будем спрашивать разрешения".
Если дряблость предыдущей встречи меня донельзя расстроила, то напор
нынешней несколько испугал.
Ситуация разрядилась сама собой: дверь раскрылась, и в комнату вкатился
Коротич. Весь он состоял как бы из кругляшков, с лукавой улыбкой на шарике
головы.
Оглядев всех, он спросил: "Что вы здесь делаете?" Так, как будто ничего
не знал, заглянул сюда совершенно случайно.
Гущин изложил ему суть дела.
- С мемуарами Никиты Сергеевича ничего не выйдет. Есть решение ЦК,
правда, из застойных лет, от 1973 года, о том, что воспоминания высших
руководителей публикуются только с разрешения Секретариата ЦК. Никто нас не
выпустит, нечего и пытаться... - подытожил он.
Гущин кивнул, Смирнов открыл рот, подумал и осторожно прикрыл его. Улыбка
так ни на минуту и не сошла с лица Коротича. Он снова повернулся ко мне:
"Вот если бы у вас было что-нибудь свое?"
Костя сделал стойку: пока мы дожидались Гущина, я успел рассказать ему о
моих записках. Я полез в сумку за бумажками. Честно говоря, я почти был
уверен, что рассказ о смещении отца опубликовать значительно труднее, чем
его мемуары.
- Вот, например, рассказ об отставке в 1964 году. Только не знаю, хватит
ли у вас решимости?.. - подзавел я своих собеседников.
Они "завелись", что называется, с полуоборота. Едва взглянув на
протянутую мною пачку листов, Коротич бросил:
- Будем печатать!
Через несколько минут Коротич, одарив нас прощальной улыбкой - масса дел,
его уже ждут в другом месте, - выкатился из кабинета, а мы с Костей
отправились работать.
В последнюю субботу сентября 1989 года, буквально вслед за нашим с Радой
визитом к Фролову, вышел "Огонек" с моим рассказом об отрешении отца от
власти. Он произвел эффект разорвавшейся бомбы, в один день я стал
знаменитым.
В тот же день опубликовали сообщение о только что завершившемся Пленуме
ЦК, на нем Горбачев добился отставки большинства своих оппонентов. Наверное,
именно это имел в виду Фролов, говоря о непростой обстановке в ЦК.
Привычные к тому, что в Москве ничего не происходит случайно, иностранные
журналисты тут же связали эти два события, а корреспондент японской газеты
"Асахи" впрямую спросил: правда ли, что Горбачев лично заказал мне
публикацию в журнале "Огонек"?
Как бы то ни было, с того момента многое переменилось - табу с имени отца
так и не сняли, на него (табу) стали меньше обращать внимания: появились,
правда, редкие, статьи с упоминанием запретного имени, меня наперебой
приглашали выступить с воспоминаниями об отце. Во время одной из таких
встреч в октябре 1989 года, в телевизионной программе "Добрый вечер,
Москва", я впервые упомянул о мемуарах отца, сказал, что они существуют.
После передачи я чувствовал себя героем, приготовился к возможным санкциям.
Их не последовало, что я расценил как добрый знак.
Однако на Старой площади все оставалось без изменений. Из ЦК мне не
звонили, казалось, распоряжение Политбюро затерялось между зданиями. Я
терпеливо ждал. Юрия Александровича Склярова сменил Александр Семенович
Капто. Он теперь возглавил объединенный отдел ЦК, осуществлявший надзор над
всей идеологией страны.
В то время вошли в моду встречи руководства с интеллигенцией, что-то
наподобие устраивавшихся отцом в шестидесятые годы. На одну из таких встреч
пригласили Бакланова. Он решил воспользоваться случаем, провентилировать
обстановку в кулуарах. Вернулся Бакланов обескураженным. В перерыве ему
удалось поймать Медведева и задать вопрос о мемуарах отца. Тот не поддержал
разговора, только недовольно буркнул: "Пока не время" - и отошел.
К весне, по мере того как информация о воспоминаниях отца половодьем
растекалась по стране, предложений об их публикации стало больше, звонили из
областей и республик, из толстых и тонких журналов. Но преодолеть цензурные
рогатки оказалось никому не по силам. "Аргументы и факты" попытались было
поставить в номер мемуары отца, посвященные XX съезду, но цензура раз за
разом снимала материал, требовала санкции ЦК КПСС. Наконец после длительной
осады на третьей странице этой самой массовой в стране газеты появилось
несколько абзацев из воспоминаний отца.
Мы праздновали победу. Теперь публикация воспоминаний в "Знамени" и
"Огоньке" становилась реальностью. Но это лишь первый шаг, я по-прежнему
мечтал опубликовать весь текст целиком. И такой случай представился. Мне
позвонил член-корреспондент Академии наук СССР Ахмет Ахметович Искендеров и
предложил начать печатать воспоминания отца в его журнале "Вопросы истории",
все, от первой до последней строки.
В моем сознании складывалась стройная стратегическая диспозиция: первым
"Огонек" со своим огромным тиражом, но малым объемом продекларирует сам факт
наличия воспоминаний отца, привлечет к ним внимание. Затем последует более
обстоятельная публикация в толстом журнале, в "Знамени", а параллельно
академическое издание начнет номер за номером в течение нескольких лет
печатать полный текст, со всеми отступлениями, повторами и научными
комментариями.
План был хорош, но меня волновала несогласованность "Огонька" и
"Знамени". После октябрьской публикации огоньковцы считали меня "своим" и
распространяли свои преимущественные права на все, связанное с моей
фамилией. Бакланов же, в свою очередь, считал воспоминания отца
принадлежащими ему, и только ему. Я оказался между двух огней.
На мои призывы связаться с Баклановым и согласовать диспозицию Смирнов
прикидывался "винтиком". Гущин мило улыбался, обещал позвонить, но не
звонил.
Параллельно срочно готовился материал к печати. Смирнов перекраивал,
компоновал, старался втиснуть сотню страниц в десяток, максимально
спрессовать текст. Я робко возражал, предлагал взять отдельные отрывки
целиком, а остальное опубликуется в других изданиях. Однако сил
противостоять непреодолимо вкрадчивому напору Кости у меня не было. Если он
не мог убедить, то просто не слушался.
Публикация в "Огоньке" ожидалась в середине лета 1990 года. Первый
напечатанный в журнале отрывок я прочитал в день своего рождения - второго
июля.
"Вопросы истории" планировали начать с августа, но они вечно запаздывали,
"Знамя" под давлением обстоятельств, пересмотрев первоначальные планы,
передвинуло свои сроки на сентябрь.
На публикацию "Огонька" верхи никак не отреагировали, но меня не покидало
чувство опасности, и, как оказалось, не зря.
В середине июля мы с женой отправились в гости за границу, в Лондон. С
1964 года меня не выпускали в капиталистические страны. Теперь полегчало, и
мы, как и многие наши сограждане, выправили себе частное приглашение от
нашей хорошей знакомой, в прошлом москвички, а теперь корреспондентки
болгарской газеты в Лондоне Бригитты Иосифовой и двинулись в путешествие.
Все было прекрасно: и гостеприимство хозяев, и город, и жаркая сухая
погода. Такой там не помнили уже восемьдесят лет.
Наше пребывание перевалило на вторую половину, когда утром, подняв трубку
отчаянно трезвонившего телефона, хозяйка с недоумением позвала меня:
- Сергей, тебя спрашивает какой-то Гущин.
Я похолодел. С некоторых пор я с опаской отношусь к телефонным звонкам.
Почему-то мне кажется, что они несут плохие вести.
- Цензура сняла Хрущева, - выдохнул Гущин, - что будем делать?
Я был сражен. Случилось именно то, о чем я не хотел думать. Слишком уж
гладко все шло последние месяцы.
Предпринимать что-либо из Англии не имело смысла, следовало дождаться
возвращения домой.
По приезде в Москву я поспешил в "Огонек". Там меня ждали. На совет в
кабинет Коротича, кроме него самого и меня, пришли Гущин и Смирнов. Мы
сгрудились вокруг письменного стола хозяина, поближе к телефонам.
Коротич предложил начать разведку по низам, я его поддержал. Костя рвался
немедленно звонить Горбачеву.
По "кремлевке" Коротич набрал номер одного высокопоставленного чиновника,
там не отвечали. Позвонили другому. Опять неудача. Наконец дозвонились в
цензуру.
Елейным голоском, разыгрывая полнейшее недоумение по поводу случившегося
недоразумения, Виталий Алексеевич просил посоветовать, как ему действовать,
- ведь читатели в растерянности, в предыдущем номере журнала объявлено
продолжение воспоминаний Хрущева, а продолжения нет. Ситуация требует
объяснения, а в эпоху перестройки не с руки кивать на цензурный запрет
публикации записок недавнего нашего лидера.
На том конце провода сослались на постановление Секретариата ЦК от 1973
года.
Коротич заворковал:
- Кто же сейчас может руководствоваться этим документом? Принимали его в
застойное время, а нынче на дворе перестройка. Мы не можем дать подобный
ответ нашим читателям.
Сошлись на том, что надо подумать, посоветоваться и, не откладывая дела в
долгий ящик, созвониться.
Закончив разговор с цензурой, Коротич набрал номер телефона "Знамени".
Трубку снял Бакланов. Он сообщил, что отправил материал в цензуру и ждет
результата. Конечно, он слышал о запрете, но звонить, обращаться куда-либо
не намеревается - вот когда запретят, тогда посмотрим. У "Знамени" был запас
времени, и Бакланов мог себе позволить выждать, посмотреть, что же получится
у "Огонька". Договорились держать друг друга в курсе дела.
Вечером мне позвонил Костя, сообщил, что Коротич решил воспользоваться
своими правами главного редактора. Инструкция предусматривала, что при
возникновении расхождения с цензурой главный редактор имеет право поставить
в номер запрещенный материал под свою ответственность. Это не было
перестроечным новшеством, такой пункт существовал всегда. Просто раньше не
находилось редактора, пожелавшего хоть раз воспользоваться им.
- Материал ушел в номер, - Костя опять был полон оптимизма.
Очередной номер "Огонька" вышел с Хрущевым. За ним - следующий и еще
один. Каждое воскресенье, открывая "Огонек", я искал Хрущева и, найдя,
удовлетворенно отмечал: "Вот он, все в порядке".
Подошел сентябрь. Наконец-то вышел девятый номер "Знамени", с Хрущевым. В
"Огоньке" заканчивалась публикация военного периода воспоминаний. Костя
прислал мне подготовленный им к печати раздел о смерти Сталина, за ним
следовал арест Берии, потом предполагался XX съезд.
В конце сентября мне позвонил Бакланов. Он раздраженно сообщил, что у
него были очень неприятные телефонные звонки от читателей, они возмущались
повторением в "Знамени" отдельных мест из воспоминаний отца, уже
опубликованных в "Огоньке". Григорий Яковлевич поставил ультиматум: или я
запрещаю "Огоньку" публикацию мемуаров о послевоенном периоде, или он,
проинформировав читателей о моей непорядочности, перестает печатать
воспоминания в "Знамени".
Принять требование Бакланова я не мог: в критический период один Коротич
боролся за продолжение публикации. Теперь, когда он добился положительного
решения, запрещать успешно начатую работу было невозможно ни по моральным,
ни по рациональным соображениям. Ведь если возобновится атака, то я останусь
один, предыдущие события показали, что Григорий Яковлевич не боец.
С другой стороны, не требовалось особой проницательности, чтобы понять:
помирить две редакции не удастся. В тот день я так и не позвонил Бакланову,
мне нечего было ему сказать...
Ночью я плохо спал, вставал, пил валидол. Наконец решился - пусть
публикация продолжается в "Огоньке", даже ценой потери "Знамени".
Позвонив в "Огонек", я через Смирнова сообщил им о своем решении.
К сожалению, вся эта битва оказалась напрасной. Через пару дней Костя
убитым голосом попросил меня заехать в редакцию - цензура опять снимала
Хрущева.
Все началось с того, что от пребывавшего на отдыхе товарища Медведева в
цензуру пришла краткая, но выразительная резолюция. Всего два слова:
"Никакого Хрущева" - и подпись: "В. Медведев". Видимо, непослушание
"Огонька" вызвало нешуточное раздражение.
В очередные номера должно было войти описание последних дней Сталина.
Коротич отправился объясняться в ЦК к товарищу Капто. Вернулся он с плохими
вестями. Продолжать публикацию воспоминаний отца запретили окончательно,
ссылаясь на все то же пресловутое постановление от 1973 года. В ответ на
тираду Коротича о застойных временах ему предъявили новую бумагу,
подтверждавшую ту, старую. Подписи датировались буквально прошлой неделей.
Коротичу с трудом удалось уговорить Капто еще на два выпуска, с тем чтобы
запрет не выглядел слишком демонстративно. Но дальше - ни-ни...
В процессе разговора товарищ Капто посетовал, что Хрущев работал в
одиночестве, он мог ошибаться в описании каких-то фактов, а проверить у него
не было возможности.
- Нехорошо, если у нашего Никиты Сергеевича обнаружатся неверные
положения. Мы должны заботиться о его авторитете. Сейчас в ЦК уже имеется
распечатка около четырех тысяч страниц. Мы передадим ее в Институт
марксизма-ленинизма. Там все выверят, что надо, поправят, и тогда можно
будет издавать. Такие серьезные документы нельзя печатать где попало,
воспоминания пойдут в Политиздате, - подытожил он.
На прощание товарищ Капто попытался успокоить Коротича, сказал, что через
пару дней, в начале следующей недели, Вадим Андреевич вернется из отпуска,
ему, товарищу Капто, доподлинно известно, что Медведев пригласит к себе
Сергея Хрущева и они договорятся, как в дальнейшем работать над мемуарами.
У меня эти слова вызвали грустные воспоминания о беседах с Виктором
Николаевичем Титовым в КГБ, когда он, также елейно, обещал вернуть все
изъятые материалы, как только отец выйдет из больницы.
Дни шли за днями, звонка из ЦК не последовало. Нетерпеливый Смирнов
предлагал позвонить Медведеву мне самому, он узнает номер телефона, но я
отказался - это не случайная забывчивость.
К тому времени даже неунывающий Коротич утратил значительную часть своего
оптимизма. Бакланов наконец-то осуществил свою угрозу - объявил, что
прерывает публикацию. Добровольно. Впрочем, не вызывало сомнения, что
цензура не пропустила бы воспоминаний. В десятом номере "Знамени" не могло
появиться "никакого Хрущева".
С "Вопросами истории" поступили аналогично - из восьмого номера цензура
сняла воспоминания отца.
Искендеров ходил к товарищу Капто, но ему, как и Коротичу, показали, как
он сказал, бумажку, подтверждающую пресловутое решение от застойных годов.
- Там было несколько подписей, - рассказывал Искендеров, - я не разобрал,
чьи. Узнал только одну - Медведева.
Далее разговор пошел по наезженной колее. Капто сказал о имеющихся у них
четырех тысячах страниц расшифрованных надиктовок отца, о необходимости
тщательной проверки фактов, о последующем издании воспоминаний отца под
эгидой ИМЛ* (Институт Маркса-Энгельса-Ленина). Однако Ахмет Ахметович не
собирался сдаваться, к борьбе он готовился обстоятельно, по-академически
строго.
- Если они требуют проверки, пошлю свои материалы в ИМЛ, - пояснил он мне
по телефону, - я сказал в ЦК, что в эпоху гласности мы имеем такие же права
на издание исторических материалов, как и Политиздат. Поэтому пусть там
проверят и дадут заключение. Я уже созвонился с Григорием Лукичом Смирновым.
С тем самым Смирновым, к которому мы с Радой два года назад ходили в ЦК. Из
помощников Горбачева он перебрался в кресло директора Института
марксизма-ленинизма.
Как теперь стало известно, запреты выросли не на пустом месте. Последнее
время в ЦК КПСС никак не могли прийти к единому мнению, как нейтрализовать
меня и, если не удается запретить публикацию воспоминаний отца, то как взять
ее под свой контроль.
Еще в июле 1989 года заведующие идеологическим и общим отделами ЦК КПСС
товарищи Капто и Болдин послали руководству, в первую очередь секретарю ЦК
КПСС по идеологии Вадиму Медведеву, пространную записку. В ней они
констатировали, что получили из КГБ 3926 машинописных страниц с
воспоминаниями отца и что эти воспоминания "страдают существенными
издержками, Н.С.Хрущев демонстрирует личные пристрастия, допускает
фактологические неточности (именно это Капто говорил Коротичу), проявляет
необъективность в оценках", а посему "нуждаются в тщательной экспертизе во
многом субъективные положения и выводы воспоминаний". Такими же словами
Кириленко увещевал отца двадцать лет тому назад. Казалось, за эти годы
ничего не изменилось. Нет, изменилось, теперь стало невозможным просто
запретить воспоминания, авторы записки предлагали издать воспоминания,
поручив Институту марксизма-ленинизма привести их в приемлемый для властей
вид, другими словами - фальсифицировать.
Однако директор института академик Смирнов не спешит взять под козырек,
он понимает, что все это чревато, на него давит Искендеров, да и вообще
обстановка постоянно меняется. Он тянет, только 17 июля 1990 года Георгий
Лукич в своем ответе в ЦК справедливо отмечает, что "в своих выступлениях
С.Н.Хрущев (то есть я) ставит под сомнение законность изъятия у него
магнитофонных записей с воспоминаниями его отца и намерен предъявить на них
свои претензии". Поэтому Смирнов предлагает договориться с наследниками
по-хорошему.
И тут же получает отлуп: заместители заведующих идеологическим и общим
отделами ЦК КПСС товарищи Дегтярев и Соловьев 24 августа 1990 года пишут,
что "юридически обосновывать право ЦК КПСС на имеющиеся в его распоряжении
мемуары Н.С.Хрущева вряд ли целесообразно. Такой практики не было, в ней не
возникало необходимости. Право архива на публикацию имеющихся в распоряжении
документов никогда не подвергалось сомнению". Что верно, то верно, но
времена изменились.
Максимум на что предлагалось пойти ЦК КПСС, другими словами, Медведеву, -
это "предложить принять участие в подготовке и публикации данного издания
воспоминаний Н.С.Хрущева дочери Р.Н.Аджубей (Хрущевой) и сыну С.Н.Хрущеву...
а также определиться с отношением (к публикации) в журнале "Вопросы
истории".
Как отреагировал Медведев на эти письма, мы знаем: "Никакого Хрущева!" А
вот другой секретарь ЦК, В.Фалин, человек более дальновидный, высказал
сомнения в целесообразности такой лобовой стратегии. Он спрашивал:
"1. Что предполагается делать, если:
а) наследники Н.С.Хрущева откажутся сотрудничать или
в) наследники выдвинут неприемлемые условия? Не ясно.
2. Вопрос о праве ЦК (или архива) на мемуары Н.С.Хрущева сложнее, чем
подан в записке. Записки и рукописи изъяты в административном порядке, и
судебного решения, меняющего статус собственности, нет. Юридически при жизни
таковыми оставался автор, после его смерти - наследники. Существовавший
прежде порядок права не создавал и не избавляет ЦК от возможных осложнений.
В.Фалин
12 сентября 1990 года".
В ответ Дегтярев и Соловьев 19 сентября 1990 года предлагают вступить в
переговоры с наследниками Н.С.Хрущева и выработать приемлемое для всех
решение.
Пока велась бюрократическая возня, жизнь шла своим чередом. Еще в феврале
1991 года "Огонек" возобновил публикацию воспоминаний отца. С февраля же
начали печатать полный текст мемуаров и "Вопросы истории".
========
Интервью Сергея Хрущева программе «Позиция» о подготовке мемуаров его отца Н.С. Хрущева
С 43 минуты
https://youtu.be/PjwK3gnhuQ4?si=8pgoLKYEYbs61-fl
======================
Приглашаю всех в группы
«Эпоха освободительной Перестройки М.С. Горбачева»
«Фейсбук»:
https://www.facebook.com/groups/152590274823249/
«В контакте»:
http://vk.com/club3433647
=======================
