Цветаева и самоубийство
Случаются порой в жизни странные, почти мистические совпадения. 31 августа 1901 года во Львове покончил с собой выстрелом из пистолета польский поэт Николай Бернацкий, а ровно 40 лет спустя, день в день, надела петлю на шею в Елабуге его родственница - русская поэтесса Марина Цветаева.
Самоубийство - тяжкий грех с точки зрения христианской религии, самоубийц запрещено хоронить в освященной земле. Однако для Бернацкого львовский епископ сделал исключение, разрешив его погребение на Лычаковском кладбище, поскольку самоубийство поэта было вынужденным, вызванным тяжелыми финансовыми затруднениями.
В 1991 году, в 50-ю годовщину смерти Цветаевой, Русская Православная церковь по ходатайству дьякона Андрея Кураева разрешила совершить панихиду по рабе Божьей Марине. "Я собрал свидетельства о ссылке Цветаевой в Елабугу, об условиях ее не-жизни там - это было скорее доведение до самоубийства. Когда я все это изложил покойному патриарху Алексию II, меня удивила легкость его решения: без подробных расспросов, взвешиваний, - его решение было сердечно-интуитивным" - рассказывает Кураев.
Итак, в роду Цветаевой были и поэты, и самоубийцы. Марина Ивановна интуитивно чувствовала, что пошла в свою "бернацкую" родню, живо интересовалась родословием своей польской бабушки Марии Бернацкой, но, похоже, ничего не знала о существовании у нее двоюродного брата-поэта. Представляю, как разыгралось бы ее воображение при мысли об этом своем родственнике!
Николай Бернацкий (псевдоним - Родоть), поэт-сатирик, автор шуточных стихов и эпиграмм, в жизни был меланхоликом, что вообще характерно для представителей этого литературного жанра, расходующих в творчестве весь свой запас веселья, острот и иронии. Впрочем, стихи Бернацкого, несмотря на шуточную оболочку, пронизаны горечью и скорбью по поводу несовершенства мира. А Марина Цветаева была, в свою очередь, незаурядным сатириком - достаточно вспомнить ее "Крысолова".
Ты дал мне детство - лучше сказки
И дай мне смерть - в семнадцать лет!
Это не были пустые слова. В 1908-1910 годах юная Марина Цветаева по меньшей мере два раза задумывалась о добровольном уходе из жизни. Таково было настроение эпохи - период столыпинской реакции породил в русском обществе ощущение безнадежности и вызвал волну самоубийств среди молодежи.
Милые, ранние веточки,
Гордость и счастье земли,
Деточки, грустные деточки,
О, почему вы ушли?
Думы смущает заветные
Ваш неуслышанный стон.
Сколько-то листья газетные
Кроют безвестных имен!…
Губы, теперь онемелые,
Тихо шепнули: «Не то»…
Смерти довериться, смелые,
Что вас заставило, что?
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
- Правы ли на смерть идущие?
Вечно ли будет темно?
Это узнают грядущие,
Нам это знать - не дано.
"Жертвам школьных сумерок" ("Вечерний альбом", 1910)
Подобная эпидемия самоубийств повторится еще раз в конце 20-х годов, после смерти Сергея Есенина. Тогда же вновь появятся и молодые террористы - они пойдут на смерть за Марией Захарченко в 1927 году, теперь уже под монархическими лозунгами.
Но вернемся в 1908 год, когда гимназистка Марина Цветаева делилась сокровенными мыслями со своим другом Петей Юркевичем:
"Бывают у меня минуты, когда мне хочется, чтобы меня пожалели. (...) Я сама знаю, что не надо так возиться с собой. Да если бы теперь началось "что-нибудь", разве я бы стала хандрить? При одной мысли о возможности революции у меня крылья вырастают. Только не верится что-то. (...)
В одном из Ваших писем, Понтик, Вы спрашиваете, откуда я беру данные для пессимистического мировоззрения. Ну хотя бы из такой хандры, к-ая иногда длится несколько дней подряд. (...)
Конечно, глупо обвинять мир в том, что мне скверно, да я и не обвиняю, но невольно общие выводы окрашиваются в черный цвет, или в серый, это верней. Это всё очень банально, что я говорю."
(Письмо от 27 августа 1908 г.)
Цветаева находилась в том возрасте, когда девочка-подросток превращается в юную женщину, и как всякая юная женщина, она была влюблена в прекрасного принца. Этим принцем был сын Наполеона, герцог Рейхштадтский, герой пьесы Ростана "Орлёнок", гремевшей тогда на театральной сцене.
"А герцога Рейхштадтского, к-го я люблю больше всех и всего на свете, я не только не забываю ни на минуту, но даже часто чувствую желание умереть, чтобы встретиться с ним. Его ранняя смерть, фатальный ореол, к-ым окружена его судьба, наконец то, что он никогда не вернется, всё это заставляет меня преклоняться перед ним, любить его без меры так, как я не способна любить никого из живых. Да, это всё странно.
К Вам я чувствую нежность, желание к Вам приласкаться, погладить Вас по шерстке, глядеть в Ваше славное лицо. Это любовь? Я сама не знаю. Я бы теперь сказала - это жажда ласки, участия, жажда самой приласкать. Но сравниваю я свое чувство к Наполеону II с своей любовью к Вам и удивляюсь огромной их разнице.
М.б. так любить, как я люблю Наполеона II, нельзя живых. Не знаю.
Чувствую только, что умерла бы за встречу с ним с восторгом, а за встречу с Вами - нет. (...)
Я всё лето, всю прошлую весну жила мыслями, снами, чтением о нем. Есть драма "Орлёнок" ("L'Aiglon"), это моя любимая книга. (...)
Если бы мне сказали: "Ты согласна сейчас увидеть драму "L'Aiglon", а потом умереть?" - я бы без колебаний ответила - "Да!" -"
(Сентябрь 1908 г.)
Эту свою мечту - умереть на представлении "Орлёнка" - Цветаева попыталась осуществить в декабре 1908 г., когда на гастролях в Москве находилась Сара Бернар.
Анастасия Цветаева вспоминает:
"...Но Марина не ехала к нам в Тарусу, и я волновалась очень. То, что она поехала провожать нас с Андреем на вокзал, когда мы уезжали в Тарусу, было странно, непривычно. И вела она себя не так, как всегда: была мягче, молчаливей, что-то в себе подавляла. И был мне какой-то намек на то, что спектакль "Орлёнок" с Сарой Бернар как-то связан с какими-то ее намерениями. (...)
Только тридцать четыре года спустя, п о с л е Марины, из найденного ее прощального письма 1909 года я узнала о тех днях. Но намеками - она сказала поздней, что револьвер дал осечку. В театре, на ростановском "Орленке", которого играла Сара Бернар."
В своих "Воспоминаниях" Анастасия Цветаева смешала в одно целое две разных попытки самоубийства своей сестры - в декабре 1908 г. на представлении "Орлёнка" и в зимние каникулы 1909-1910 гг. из-за любовной драмы с Владимиром Нилендером. Именно к этому последнему событию и относится упоминаемое ею прощальное письмо.
История с этим письмом тоже совершенно мистическая. Анастасия Ивановна никогда его не видела и впервые прочла, получив текст по почте, в 1945 году, в дальневосточном лагере.
"Произошло невозможное: пришло письмо от Марины. Прощальное. Перед самоубийством... Написанное тридцать четыре года назад, в ее семнадцать лет, - мне, пятнадцатилетней. Это письмо, где-то хранимое ею все годы, неуничтоженное, попавшее в руки второго мужа Марии Ивановны, мне переслала (копию его, дрожа над оригиналом) Мария Ивановна Гринева именно в те дни, когда я вопияла к Судьбе об одной строке, листочке... И листочек пришел".
После нового ареста Анастасии Цветаевой в 1949 г. и эта копия, и оригинал письма, переданный ей в руки М.И. Кузнецовой-Гриневой, были утеряны. Но, к счастью, в 1945 г. Анастасия Ивановна сделала два списка с копии, чтобы послать их племяннице Але и Борису Пастернаку. Не так давно пастернаковский список обнаружился в РГАЛИ. Он опубликован во втором томе "Писем" Марины Цветаевой (М., "Эллис Лак", 2013).
Вот это прощальное письмо. В круглых скобках - пояснения Анастасии Цветаевой.
Москва, 4 янв. 1910 г.
Милая Ася,
Ты, всегда во всем меня понимавшая не осудишь меня за то что я ухожу из жизни.
Умоляю Тебя, никогда меня не бойся (М[арина] и я очень боялись мертвых, даже матери, умершей 37 лет за 3 1/2 года до этого дня, когда М[арина] писала мне.)
Вспомни как мы ходили в синематограф, катались на коньках, читали друг у друга письма.
Вспомни Нерви, Лозанну, Мариенштрассе, (где жила мама возле нашего интерната, и мы х[одили] к ней ночевать по очереди с субботы на воскресенье), [зачеркнуто] Ялту, зимы после загр[аницы], детство.
Никогда я не "явлюсь" к Тебе, даже если оттуда можно "явиться".
Передай мой искренний привет Вале, Варечке, милой Нине, Л[идии] А[лександровне], Елене Адамовне, Ане Калин.
Пусть они не забывают меня. Поцелуй за меня Нинику особенно нежно. (сестра автора Осуждение Паганини) Я любила ее до последней минуты.
Мою автобиографию (она у Е.А. Гедвилло) возьми себе, так же как нервийский и лозаннск. альбомы, мой нервийский дневник и шкатулку с письмами.
Вале дай м[ой] дневник, когда я была у Дервиз (Ты его узнаешь, красный, написано "Ранние всходы".)
Мой настоящий дневник и оба томика моих стихов передай [зачеркнуто] Н[илен]деру. Выбери из м[оих] книг к[акую][ни]б[удь] получше для Эльфочки (моя 15 л. подруга Аня Калин) и передай ей ее с м[оим] нежным поцелуем. Дай бог ей счастья, моей Аните. Книжный шкаф со всеми книгами дарю Тебе. Книги из моей комнаты подели между Варечкой, Ниной, Валей и Н[иленде]ром. Нине дай пожалуйста Victor Hugo и [нрзб.] (неясное слово, плохо переписанное, не разберу, франц. книга) Н[илен]деру и Варечке исторические о Наполеоне. Вале - что ей понравится. Я любила м[ои] книги, пусть и они их любят.
Милая Паршивка (так М[арина] и брат шутливо называли меня, а мы М[арину] звали "Мамонтиха" и "Проходимка")
[Зачеркнуто] я тебе сейчас пишу и не верю что смерть так близко. Но я не боюсь и не жалею. Нельзя вечно спать, лучше умереть.
Милая Паршивка, вспоминай обо мне весенними вечерами, на бульваре, у нас в зале, вспоминай меня чаще... И помни что всегда я бы Тебя поняла если бы была бы с Тобой.
Ты сейчас катаешься на катке, а завтра в это время я буду уже чем-то чужим, нежившим, страшной вещью. Но все-таки лучше смерть чем жизнь не такая какой я хочу (написано в годы реакции, в годы школьных сумерок, в 1910 году)
"Ah, mieux vaut répartir aussitôt qu’on arrive que de le voir faner, nouveauté de la rive".
("А лучше уйти только что придя, чем видеть как Ты вянешь, новое бéрега"). (Марине было 17 лет; в 1910-х гг. среди учащихся состояние подавленности было очень сильным)
Это мой символ веры. Будет ли Нилендер беречь наш "Вечерний Альбом"? (Аля, альбомчик с несколькими нежными записями ему нами 2-мя девочками, ему подаренный. От него потом пошло заглавие к 1-му сборнику М[аринины]х юношеских стихов изд. в 1911-12)
Ухожу без надежды увидеть маму, Г[ерцога] Р[ейхштадтского], Марию Башкирцеву. Но если все-таки увижу их, расскажу им о Тебе.
Будь счастливой, Паршивка, никогда не медли, не считай, не жалей, не раздумывай.
Ну пусть потом расплата! А то и Тебя замучит роковое слово "поздно".
Ну, кончаю. Мы не целовались с Тобой должно быть лет 7 или около этого. Целую Тебя... мысленно, очень крепко.
Целую также милую Валечку, Варечку, [нрзб.] (неясно - женское имя, вроде Алелею) Нину, Лид[ию] Ал[ександровну], Аню Калин, всех кого я любила. Другое письмо пишу Н[иленде]ру, умоляю Тебя, сделай чтобы он его получил.
Лучше всего передай его ему сама, из рук в руки.
Проведем еще вместе с Тобою. Дай бог чтобы не оборвалась веревка. А то недовеситься... Гадость, верно? ([нрзб.] на мою АЦ, жизнь, кн. Рюккерта)
Исполни пожалуйста все мои порученья и не поминай меня лихом.
МЦ.
(Мамонтиха, Проход[им]ка.) (шутливые прозвища М. в детстве и отрочестве)
Дай, пожалуйста от меня Н[иленде]ру гравюру с сыном Наполеона где написано "Les destins et les flots sont changeants". ("Судьба и цветы - изменчивы") Нине, если только она захочет взять - дай "Девочку цвета луны". (картину, которая давно была ей предназначена) Мою куклу передай летом Кланечке, она ей так нравилась.
Гравюры раздели с Андреем. Мне бы хотелось, что[бы] моя Сарра Бернар (актриса, АЦ, тогда знаменитая ее портрет) в раме досталась Эллису, но если Тебе ее хочется - оставь себе. Выучись играть [зачеркнуто] "Никакой огонь, никакой уголь" (нашу любимую с детства песнь, АЦ.) и пой ее по вечерам в зале (песнь о любви, мы ее всегда пели вдвоем, и даже в то время когда любили того же человека, 1-ой несчастной любовью. АЦ) Милая Асенька, не сердись за все эти порученья. Я тебя очень люблю Паршивка! Но Ты долго не возвращаешься с катка.
Где-то меня похоронят? Хорошо бы рядом с мамой, но это, кажется, невозможно?
Запиши, если помнишь мои стихи "Памяти Нины Джаваха", а то их у меня нет в тетради.
Не скандаль особенно с папой, все-таки жалко его, хотя он нас совсем не понимает.
Привет Андрею, Валерии. Расскажи что найдешь нужным обо мне Дракконе (Лид. Ал. Тамбур.), Вале, Ане Калин, Нинике...
Окончательно до-свидания, вернее, прощай.
Не забывай-ай. Асенька, не бойся! Я ведь Тебя любила! Твоя сестра МЦ.
В письме упоминаются: брат Андрей Цветаев, сестра Валерия Цветаева, подруги - Валентина Генерозова, Варвара Изачик, Анна Калин, Нина Виноградова (Ниника), Клавдия Макаренко (Кланечка), преподаватель французского языка Елена Адамовна Гедвилло, друг семьи Цветаевых - Лидия Александровна Тамбурер, а также поэты В.О. Нилендер и Эллис.
"Девочка цвета луны" - репродукция картины Поля Шабаса "В сумерках", которой посвящено стихотворение М. Цветаевой в сборнике "Вечерний альбом".
Поль Шабас. В сумерках. (Немецкая открытка начала ХХ века).
Приведенный выше текст производит впечатление скорее потока сознания, чем предсмертной записки. Возможно, что излив душу в письме к сестре, Марина передумала совершать самоубийство.
А осенью 1910 года в ее жизни происходят крутые перемены - первый же поэтический сборник под названием "Вечерний альбом" приносит известность и признание в литературных кругах. Теперь Марина Цветаева уже не робкая гимназистка с подростковыми комплексами, а уверенный в своих силах молодой поэт, который может на равных общаться с Максимилианом Волошиным и весело дерзить Брюсову. Коктебельское лето 1911 года становится поворотным моментом в ее судьбе, подарив новый круг знакомств и встречу с будущим мужем. Даже внешне Цветаева в это время преображается, превратившись из гадкого утенка в пенсне в молодую привлекательную женщину.
Мысли о самоубийстве, казалось бы, навсегда ушли из ее жизни. До той поры, когда после ареста мужа и дочери в 1939 году она не начнет искать глазами крюк.
Самоубийство - тяжкий грех с точки зрения христианской религии, самоубийц запрещено хоронить в освященной земле. Однако для Бернацкого львовский епископ сделал исключение, разрешив его погребение на Лычаковском кладбище, поскольку самоубийство поэта было вынужденным, вызванным тяжелыми финансовыми затруднениями.
В 1991 году, в 50-ю годовщину смерти Цветаевой, Русская Православная церковь по ходатайству дьякона Андрея Кураева разрешила совершить панихиду по рабе Божьей Марине. "Я собрал свидетельства о ссылке Цветаевой в Елабугу, об условиях ее не-жизни там - это было скорее доведение до самоубийства. Когда я все это изложил покойному патриарху Алексию II, меня удивила легкость его решения: без подробных расспросов, взвешиваний, - его решение было сердечно-интуитивным" - рассказывает Кураев.
Итак, в роду Цветаевой были и поэты, и самоубийцы. Марина Ивановна интуитивно чувствовала, что пошла в свою "бернацкую" родню, живо интересовалась родословием своей польской бабушки Марии Бернацкой, но, похоже, ничего не знала о существовании у нее двоюродного брата-поэта. Представляю, как разыгралось бы ее воображение при мысли об этом своем родственнике!
Николай Бернацкий (псевдоним - Родоть), поэт-сатирик, автор шуточных стихов и эпиграмм, в жизни был меланхоликом, что вообще характерно для представителей этого литературного жанра, расходующих в творчестве весь свой запас веселья, острот и иронии. Впрочем, стихи Бернацкого, несмотря на шуточную оболочку, пронизаны горечью и скорбью по поводу несовершенства мира. А Марина Цветаева была, в свою очередь, незаурядным сатириком - достаточно вспомнить ее "Крысолова".
Ты дал мне детство - лучше сказки
И дай мне смерть - в семнадцать лет!
Это не были пустые слова. В 1908-1910 годах юная Марина Цветаева по меньшей мере два раза задумывалась о добровольном уходе из жизни. Таково было настроение эпохи - период столыпинской реакции породил в русском обществе ощущение безнадежности и вызвал волну самоубийств среди молодежи.
Милые, ранние веточки,
Гордость и счастье земли,
Деточки, грустные деточки,
О, почему вы ушли?
Думы смущает заветные
Ваш неуслышанный стон.
Сколько-то листья газетные
Кроют безвестных имен!…
Губы, теперь онемелые,
Тихо шепнули: «Не то»…
Смерти довериться, смелые,
Что вас заставило, что?
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
- Правы ли на смерть идущие?
Вечно ли будет темно?
Это узнают грядущие,
Нам это знать - не дано.
"Жертвам школьных сумерок" ("Вечерний альбом", 1910)
Подобная эпидемия самоубийств повторится еще раз в конце 20-х годов, после смерти Сергея Есенина. Тогда же вновь появятся и молодые террористы - они пойдут на смерть за Марией Захарченко в 1927 году, теперь уже под монархическими лозунгами.
Но вернемся в 1908 год, когда гимназистка Марина Цветаева делилась сокровенными мыслями со своим другом Петей Юркевичем:
"Бывают у меня минуты, когда мне хочется, чтобы меня пожалели. (...) Я сама знаю, что не надо так возиться с собой. Да если бы теперь началось "что-нибудь", разве я бы стала хандрить? При одной мысли о возможности революции у меня крылья вырастают. Только не верится что-то. (...)
В одном из Ваших писем, Понтик, Вы спрашиваете, откуда я беру данные для пессимистического мировоззрения. Ну хотя бы из такой хандры, к-ая иногда длится несколько дней подряд. (...)
Конечно, глупо обвинять мир в том, что мне скверно, да я и не обвиняю, но невольно общие выводы окрашиваются в черный цвет, или в серый, это верней. Это всё очень банально, что я говорю."
(Письмо от 27 августа 1908 г.)
Цветаева находилась в том возрасте, когда девочка-подросток превращается в юную женщину, и как всякая юная женщина, она была влюблена в прекрасного принца. Этим принцем был сын Наполеона, герцог Рейхштадтский, герой пьесы Ростана "Орлёнок", гремевшей тогда на театральной сцене.
"А герцога Рейхштадтского, к-го я люблю больше всех и всего на свете, я не только не забываю ни на минуту, но даже часто чувствую желание умереть, чтобы встретиться с ним. Его ранняя смерть, фатальный ореол, к-ым окружена его судьба, наконец то, что он никогда не вернется, всё это заставляет меня преклоняться перед ним, любить его без меры так, как я не способна любить никого из живых. Да, это всё странно.
К Вам я чувствую нежность, желание к Вам приласкаться, погладить Вас по шерстке, глядеть в Ваше славное лицо. Это любовь? Я сама не знаю. Я бы теперь сказала - это жажда ласки, участия, жажда самой приласкать. Но сравниваю я свое чувство к Наполеону II с своей любовью к Вам и удивляюсь огромной их разнице.
М.б. так любить, как я люблю Наполеона II, нельзя живых. Не знаю.
Чувствую только, что умерла бы за встречу с ним с восторгом, а за встречу с Вами - нет. (...)
Я всё лето, всю прошлую весну жила мыслями, снами, чтением о нем. Есть драма "Орлёнок" ("L'Aiglon"), это моя любимая книга. (...)
Если бы мне сказали: "Ты согласна сейчас увидеть драму "L'Aiglon", а потом умереть?" - я бы без колебаний ответила - "Да!" -"
(Сентябрь 1908 г.)
Эту свою мечту - умереть на представлении "Орлёнка" - Цветаева попыталась осуществить в декабре 1908 г., когда на гастролях в Москве находилась Сара Бернар.
Анастасия Цветаева вспоминает:
"...Но Марина не ехала к нам в Тарусу, и я волновалась очень. То, что она поехала провожать нас с Андреем на вокзал, когда мы уезжали в Тарусу, было странно, непривычно. И вела она себя не так, как всегда: была мягче, молчаливей, что-то в себе подавляла. И был мне какой-то намек на то, что спектакль "Орлёнок" с Сарой Бернар как-то связан с какими-то ее намерениями. (...)
Только тридцать четыре года спустя, п о с л е Марины, из найденного ее прощального письма 1909 года я узнала о тех днях. Но намеками - она сказала поздней, что револьвер дал осечку. В театре, на ростановском "Орленке", которого играла Сара Бернар."
В своих "Воспоминаниях" Анастасия Цветаева смешала в одно целое две разных попытки самоубийства своей сестры - в декабре 1908 г. на представлении "Орлёнка" и в зимние каникулы 1909-1910 гг. из-за любовной драмы с Владимиром Нилендером. Именно к этому последнему событию и относится упоминаемое ею прощальное письмо.
История с этим письмом тоже совершенно мистическая. Анастасия Ивановна никогда его не видела и впервые прочла, получив текст по почте, в 1945 году, в дальневосточном лагере.
"Произошло невозможное: пришло письмо от Марины. Прощальное. Перед самоубийством... Написанное тридцать четыре года назад, в ее семнадцать лет, - мне, пятнадцатилетней. Это письмо, где-то хранимое ею все годы, неуничтоженное, попавшее в руки второго мужа Марии Ивановны, мне переслала (копию его, дрожа над оригиналом) Мария Ивановна Гринева именно в те дни, когда я вопияла к Судьбе об одной строке, листочке... И листочек пришел".
После нового ареста Анастасии Цветаевой в 1949 г. и эта копия, и оригинал письма, переданный ей в руки М.И. Кузнецовой-Гриневой, были утеряны. Но, к счастью, в 1945 г. Анастасия Ивановна сделала два списка с копии, чтобы послать их племяннице Але и Борису Пастернаку. Не так давно пастернаковский список обнаружился в РГАЛИ. Он опубликован во втором томе "Писем" Марины Цветаевой (М., "Эллис Лак", 2013).
Вот это прощальное письмо. В круглых скобках - пояснения Анастасии Цветаевой.
Москва, 4 янв. 1910 г.
Милая Ася,
Ты, всегда во всем меня понимавшая не осудишь меня за то что я ухожу из жизни.
Умоляю Тебя, никогда меня не бойся (М[арина] и я очень боялись мертвых, даже матери, умершей 37 лет за 3 1/2 года до этого дня, когда М[арина] писала мне.)
Вспомни как мы ходили в синематограф, катались на коньках, читали друг у друга письма.
Вспомни Нерви, Лозанну, Мариенштрассе, (где жила мама возле нашего интерната, и мы х[одили] к ней ночевать по очереди с субботы на воскресенье), [зачеркнуто] Ялту, зимы после загр[аницы], детство.
Никогда я не "явлюсь" к Тебе, даже если оттуда можно "явиться".
Передай мой искренний привет Вале, Варечке, милой Нине, Л[идии] А[лександровне], Елене Адамовне, Ане Калин.
Пусть они не забывают меня. Поцелуй за меня Нинику особенно нежно. (сестра автора Осуждение Паганини) Я любила ее до последней минуты.
Мою автобиографию (она у Е.А. Гедвилло) возьми себе, так же как нервийский и лозаннск. альбомы, мой нервийский дневник и шкатулку с письмами.
Вале дай м[ой] дневник, когда я была у Дервиз (Ты его узнаешь, красный, написано "Ранние всходы".)
Мой настоящий дневник и оба томика моих стихов передай [зачеркнуто] Н[илен]деру. Выбери из м[оих] книг к[акую][ни]б[удь] получше для Эльфочки (моя 15 л. подруга Аня Калин) и передай ей ее с м[оим] нежным поцелуем. Дай бог ей счастья, моей Аните. Книжный шкаф со всеми книгами дарю Тебе. Книги из моей комнаты подели между Варечкой, Ниной, Валей и Н[иленде]ром. Нине дай пожалуйста Victor Hugo и [нрзб.] (неясное слово, плохо переписанное, не разберу, франц. книга) Н[илен]деру и Варечке исторические о Наполеоне. Вале - что ей понравится. Я любила м[ои] книги, пусть и они их любят.
Милая Паршивка (так М[арина] и брат шутливо называли меня, а мы М[арину] звали "Мамонтиха" и "Проходимка")
[Зачеркнуто] я тебе сейчас пишу и не верю что смерть так близко. Но я не боюсь и не жалею. Нельзя вечно спать, лучше умереть.
Милая Паршивка, вспоминай обо мне весенними вечерами, на бульваре, у нас в зале, вспоминай меня чаще... И помни что всегда я бы Тебя поняла если бы была бы с Тобой.
Ты сейчас катаешься на катке, а завтра в это время я буду уже чем-то чужим, нежившим, страшной вещью. Но все-таки лучше смерть чем жизнь не такая какой я хочу (написано в годы реакции, в годы школьных сумерок, в 1910 году)
"Ah, mieux vaut répartir aussitôt qu’on arrive que de le voir faner, nouveauté de la rive".
("А лучше уйти только что придя, чем видеть как Ты вянешь, новое бéрега"). (Марине было 17 лет; в 1910-х гг. среди учащихся состояние подавленности было очень сильным)
Это мой символ веры. Будет ли Нилендер беречь наш "Вечерний Альбом"? (Аля, альбомчик с несколькими нежными записями ему нами 2-мя девочками, ему подаренный. От него потом пошло заглавие к 1-му сборнику М[аринины]х юношеских стихов изд. в 1911-12)
Ухожу без надежды увидеть маму, Г[ерцога] Р[ейхштадтского], Марию Башкирцеву. Но если все-таки увижу их, расскажу им о Тебе.
Будь счастливой, Паршивка, никогда не медли, не считай, не жалей, не раздумывай.
Ну пусть потом расплата! А то и Тебя замучит роковое слово "поздно".
Ну, кончаю. Мы не целовались с Тобой должно быть лет 7 или около этого. Целую Тебя... мысленно, очень крепко.
Целую также милую Валечку, Варечку, [нрзб.] (неясно - женское имя, вроде Алелею) Нину, Лид[ию] Ал[ександровну], Аню Калин, всех кого я любила. Другое письмо пишу Н[иленде]ру, умоляю Тебя, сделай чтобы он его получил.
Лучше всего передай его ему сама, из рук в руки.
Проведем еще вместе с Тобою. Дай бог чтобы не оборвалась веревка. А то недовеситься... Гадость, верно? ([нрзб.] на мою АЦ, жизнь, кн. Рюккерта)
Исполни пожалуйста все мои порученья и не поминай меня лихом.
МЦ.
(Мамонтиха, Проход[им]ка.) (шутливые прозвища М. в детстве и отрочестве)
Дай, пожалуйста от меня Н[иленде]ру гравюру с сыном Наполеона где написано "Les destins et les flots sont changeants". ("Судьба и цветы - изменчивы") Нине, если только она захочет взять - дай "Девочку цвета луны". (картину, которая давно была ей предназначена) Мою куклу передай летом Кланечке, она ей так нравилась.
Гравюры раздели с Андреем. Мне бы хотелось, что[бы] моя Сарра Бернар (актриса, АЦ, тогда знаменитая ее портрет) в раме досталась Эллису, но если Тебе ее хочется - оставь себе. Выучись играть [зачеркнуто] "Никакой огонь, никакой уголь" (нашу любимую с детства песнь, АЦ.) и пой ее по вечерам в зале (песнь о любви, мы ее всегда пели вдвоем, и даже в то время когда любили того же человека, 1-ой несчастной любовью. АЦ) Милая Асенька, не сердись за все эти порученья. Я тебя очень люблю Паршивка! Но Ты долго не возвращаешься с катка.
Где-то меня похоронят? Хорошо бы рядом с мамой, но это, кажется, невозможно?
Запиши, если помнишь мои стихи "Памяти Нины Джаваха", а то их у меня нет в тетради.
Не скандаль особенно с папой, все-таки жалко его, хотя он нас совсем не понимает.
Привет Андрею, Валерии. Расскажи что найдешь нужным обо мне Дракконе (Лид. Ал. Тамбур.), Вале, Ане Калин, Нинике...
Окончательно до-свидания, вернее, прощай.
Не забывай-ай. Асенька, не бойся! Я ведь Тебя любила! Твоя сестра МЦ.
В письме упоминаются: брат Андрей Цветаев, сестра Валерия Цветаева, подруги - Валентина Генерозова, Варвара Изачик, Анна Калин, Нина Виноградова (Ниника), Клавдия Макаренко (Кланечка), преподаватель французского языка Елена Адамовна Гедвилло, друг семьи Цветаевых - Лидия Александровна Тамбурер, а также поэты В.О. Нилендер и Эллис.
"Девочка цвета луны" - репродукция картины Поля Шабаса "В сумерках", которой посвящено стихотворение М. Цветаевой в сборнике "Вечерний альбом".
Поль Шабас. В сумерках. (Немецкая открытка начала ХХ века).
Приведенный выше текст производит впечатление скорее потока сознания, чем предсмертной записки. Возможно, что излив душу в письме к сестре, Марина передумала совершать самоубийство.
А осенью 1910 года в ее жизни происходят крутые перемены - первый же поэтический сборник под названием "Вечерний альбом" приносит известность и признание в литературных кругах. Теперь Марина Цветаева уже не робкая гимназистка с подростковыми комплексами, а уверенный в своих силах молодой поэт, который может на равных общаться с Максимилианом Волошиным и весело дерзить Брюсову. Коктебельское лето 1911 года становится поворотным моментом в ее судьбе, подарив новый круг знакомств и встречу с будущим мужем. Даже внешне Цветаева в это время преображается, превратившись из гадкого утенка в пенсне в молодую привлекательную женщину.
Мысли о самоубийстве, казалось бы, навсегда ушли из ее жизни. До той поры, когда после ареста мужа и дочери в 1939 году она не начнет искать глазами крюк.