Ариадна Эфрон и Галина Ванечкова
В 3-м номере журнала "Урал" за 2015 г. опубликованы воспоминания Галины Ванечковой о встрече с Ариадной Эфрон, а также адресованные ей письма Ариадны Сергеевны.
http://uraljournal.ru/work-2015-3-1353
http://magazines.russ.ru/ural/2015/3/13van.html
http://magazines.russ.ru/ural/2015/3/14efr.html
Галина Ванечкова. Фото взято у prahatsvetaeva
Галина Борисовна Ванечкова (Желобина) родилась в 1930 году в городе Свердловске (Екатеринбурге).
В 1953 году, получив высшее педагогическое образование, работала преподавателем русской литературы и языка в средней школе. В 1954 уехала в Чехословакию к мужу Мирко Ванечку, окончившему в Советском Союзе горный институт. В Чехословакии преподавала русский язык в Высшей школе русского языка и в Университете имени Карла IV.
Творчеством Марины Цветаевой занимается с 1961 года, написав несколько статей и принимая участие в издании книг. Среди них: «Марина Цветаева и Прага», «Поэзия, символ, перевод», «Летопись бытия и быта. Марина Цветаева в Чехии», «Письма к Анне Тесковой» и другие.
Основала в Праге в 2001 году «Общество Марины Цветаевой», по инциативе которого были установлены две памятные доски поэту - в Праге и во Вшенорох; открыт «Центр Марины Цветаевой» с постоянной выставкой о ее жизни и творчестве, а также доска в память Райнеру Мария Рильке.
Галина Ванечкова: долгая память любви...
Галина Борисовна Ванечкова приехала в Чехию из Свердловска в пятидесятые. Все эти годы, проведённые в Праге, она посвятила литературе, а в первую очередь - Марине Ивановне Цветаевой.
Несмотря на образование в области русского языка и литературы и искреннее увлечение всем тем, что литературой являлось на деле, а не только преподавалось в школах и вузах бывшего СССР, имя Марины Цветаевой ей до приезда в Прагу было неизвестно. «Совершенно случайно в 1961 году я увидела на полке у подруги книгу Цветаевой, которую как раз только издали, - вспоминает Галина Борисовна. - Та удивилась, что я до сих пор ничего не знаю о Цветаевой, и дала мне эту книжку прочесть. Я открыла - и была потрясена этой поэзией. С тех пор я решила, что такими потрясёнными должны быть все, с кем я встречусь, кому я смогу сказать, что вот, был такой прекрасный поэт».
Это обещание Галина Борисовна исполнила. Она работала в Союзе чехословацко-советской дружбы, долгие годы преподавала на философском факультете Карлова университета на кафедре русистики, а позже перевода. Была окружена студентами, учениками, людьми, неравнодушными к литературе. «Стоило мне рассказать любимым ученикам о Марине Цветаевой, они сразу заявили, что хотят мне помочь, например, подготовить какую-нибудь выставку», - рассказывает Галина Борисовна. Именно в шестидесятых годах, очевидно, и следует искать истоки цветаевского общества, официально зарегистрированного только в 2001 году.
Галине Ванечковой удалось найти Константина Родзевича, героя двух пражских поэм Цветаевой, и он подарил ей конверты писем, которые посылала ему Марина Ивановна (сами письма были посланы в Москву). На конверте обнаружился адрес отправителя: Шведская улица. Именно таким образом был найден дом на Шведской. «Мы со студентами пошли посмотреть на него, и оказалось, что в этом здании - дом престарелых, - рассказывает Ванечкова. - Мы стали ходить туда. Конечно, рассказали там о Марине Ивановне. Ребята организовали очень хорошую выставку. Кроме того, студенты помогали в этом доме: перегружали уголь, прибирали сад и пели песни - бабушки были довольны».
Галина Ванечкова постаралась в 1982-м, к приближающемуся 90-летию поэтессы, инициировать проект мемориальной доски на доме, в котором жила Марина Цветаева. В Союзе чехословацко-советской дружбы она подробно рассказывала, сколько стихов было посвящено ею Чехии, как она реагировала на события 1938-39 годов. «И ожидаемое произошло, один из членов союза спросил: «А есть доска?». Мы сказали: «Нет, но ведь надо бы сделать». И тогда вместе с Йиржи Коталиком, академиком, директором Национальной галереи, мы пошли в чешское Министерство культуры и советское посольство в Праге, - вспоминает Ванечкова. - Наша инициатива была поддержана!»
Для доски был выбран отрывок одного из «Стихов к Чехии», который перевела на чешский Гана Врбова:
Не умрёшь, народ!
Бог тебя хранит!
Сердцем дал - гранат,
Грудью дал - гранит.
«Я тогда спросила, почему она неточно перевела, - говорит Галина Борисовна, - почему в переводе нет слова «Бог»? А она ответила: «Ты думаешь, кто-нибудь пропустил бы у меня текст с Богом?». Когда я вспоминаю об этом, мне кажется, что я вас обманываю, настолько иное было время...»
Тем не менее, пражский магистрат выделил на проект деньги, мемориальная доска была заказана. Вдруг об этом узнал городской комитет Коммунистической партии. Не последнюю функцию в нём занимал Ян Фойтик, депутат и главный редактор газеты Rudé právo, супруг известной русистки Эвы Фойтиковой, критиковавшей статью Ванечковой о Цветаевой, вышедшую в журнале «Советская литература». Очевидно, именно с этой стороны и пришёл запрет.
Доска, к счастью, была не уничтожена, а отдана в запасники Городской галереи Праги. И как только в СССР началась перестройка, удалось вновь добиться разрешения открыть мемориальную доску. Это произошло в декабре 1989 года. «Когда её повесили, я стояла и молча на неё смотрела, на два дня лишившись дара речи. На доске я увидела слова «советская поэтесса Марина Цветаева», - вспоминает Ванечкова. - Я позвонила автору доски Котеку и спросила: «Что же Вы сделали?!». А он ответил: «Но Вы ведь столько лет хотели открыть доску! В посольстве добавили после «русская» слово «советская». Сказали: вот, посмотрите, например, Пастернак - это русский советский поэт. Но по-чешски так сказать нельзя, вот мы и выбрали только «советская», чтобы доску разрешили».
И снова начались хождения по инстанциям магистрата, просьбы выделить денег, переделать невероятные слова на доске. И снова удалось почти невозможное. В течение последующих трёх дней надпись была исправлена. Все приходящие посмотреть на дом № 51/1373 по Шведской улице могут прочитать на мемориальной доске, что тут «жила и творила в 1923-24 гг. русская поэтесса Марина Цветаева».
Политическая ситуация в Чехии, да и в России, к моменту наступления столетия со дня рождения Марины Ивановны поменялась так кардинально, что можно было проявлять инициативу, не опасаясь запретов. Галине Борисовне в 1992 году удалось опубликовать письма Марины Цветаевой Валентину Булгакову (1925-1927 гг), известному секретарю Льва Толстого, который в 1934 году в Збраславском замке близ Праги основал Русский культурно-исторический музей. Валентин Булгаков относился к Марине Цветаевой с трогательной любовью, все её письма бережно хранил, а перед своим возвращением в СССР в 1948 году всю корреспонденцию с Цветаевой (18 писем) переписал своей рукой, сделал комментарии и оставил их в Праге. «Я нашла их в Мемориале чешской литературы. Я распаковывала то, что когда-то запаковал он, то, что он заклеил - я расклеила. Это было очень интересное переживание - открывать такой архив, - делится Галина Борисовна. - Я сделала к ним свои комментарии и издала».
Работая с материалами, принадлежавшими эмигрантам, Галина Ванечкова предложила архиву на Страгове сотрудничество. И всё в том же 1992 году в Мемориале национальной письменности к столетию Цветаевой была проведена замечательная выставка, составленная как из материалов архива, так и из тех фотографий, которые присылались из России. Следующей идеей Галины Борисовны стала организация конференции к столетию поэтессы: «Я предложила сделать это философскому факультету, на котором тогда работала. От чешских писателей факультет получил возможность провести конференцию в их замке Добржиш. В том же году я ездила на подобные конференции в Москву и в Париж».
Не остановившись на достигнутом, супруги Галина и Мирко Ванечковы в 1997 году издали трёхъязычный, русско-чешско-французский путеводитель по цветаевским местам «Марина Цветаева в Чехии». Ещё через три года, к 75-летию со дня рождения Георгия Эфрона - Мура, Славянская библиотека организовала конференцию «Вшеноры 2000».
Уже тогда чувствовалась необходимость цветаевского центра, но не складывалось. Не удавалось ни найти подходящего помещения в Праге, ни купить цветаевский домик во Вшенорах. Супруги Ванечковы ходили обивать пороги «Газпрома» и российского посольства в поисках финансовой поддержки. К сожалению, как раз в тот день, когда посол поехал с ними смотреть дом во Вшенорах, и казалось, что мечте, наконец, суждено сбыться, дом был продан другим людям. Появилось понимание необходимости создания официального общества, а не просто круга единомышленников, увлечённых поэзией Цветаевой, а организации, от лица которой можно просить поддержки министерств и ведомств.
Создание общества своё дело сделало. Министерство культуры стало выделять деньги на проекты. Во второй половине 2012 года, к 120-летию со дня рождения Марины Ивановны, была открыта мемориальная доска на её доме во Вшенорах и Цветаевский центр в Праге на Малой Стране.
Галина Борисовна смотрит в будущее с оптимизмом: «Наконец у меня появились люди, которые любят Цветаеву так, что несмотря на множество других работ и забот, делают очень многое. Это Инна и Андрей Курочкины. Они столько сделали для открытия доски Марины Ивановны во Вшенорах и для открытия Цветаевского центра!»
Всем любителям и ценителям творчества поэтессы всегда рады и в центре, и в обществе, душой которого остаётся неутомимая Галина Ванечкова.
Наталья Волкова
"Пражский телеграф"
http://czechtoday.eu/drugie/galina-vanechkova-dolgaya-pamyat-liubvi.html
Галина Ванечкова
Встреча с Ариадной Сергеевной (лето 1965 года)
В Праге чешская поэтесса Яна Штроблова начала переводить поэзию Марины Цветаевой. Мы часто говорили о значении отдельного образа, даже слова, иногда доля приближения наших мнений обрывалась (мы, читатели, досоздавали текст в зависимости от своего жизненного опыта и вкуса). Оставались места, которые необходимо было проконсультировать с бесспорным авторитетом. Им была, конечно, Ариадна Сергеевна Эфрон. Кроме прочего, необходимо было посоветоваться о названии сборника поэтических переводов. Моя остановка в Москве по дороге на родной Урал способствовала этому.
Главным организатором нашей встречи случайно стала мама Анны Саакянц. Она мне настойчиво посоветовала ехать в Тарусу без предварительного извещения, ответ на которое мог бы и не прийти до моего отъезда на Урал. Сообщив мне адрес и время отхода поезда в Тарусу и обратного - в Москву, она проводила меня.
У станции мне показали дорогу к домику Ариадны Эфрон. Я знала, что он был построен на земле, купленной Ариадной Сергеевной у Валерии Цветаевой.
(По безлюдному пути к видневшемуся вдалеке дачному посёлку взволнованность мою приглушало такое соловьиное пение над Окой, что я на какое-то время всей душой окунулась в этот неожиданный концерт. Подобный, как ни удивительно, мы слушали 50 лет спустя на берегу тихой Тоймы в Елабуге.)
На стук мне никто не ответил. Я села на крылечко ждать. От соседнего домика ко мне приближалась колоритно-русская мужская фигура. Человек с есенинскими кудрями сообщил, что недавно хозяйка дома ушла за грибами, и, догадываясь о причине моего посещения, предложил отвести меня к Анастасии Ивановне, сестре Марины Цветаевой. Я согласилась, ахнув от удивления и неожиданной радости такого знакомства. Анастасия Ивановна встретила меня благодаря её другу-доктору, моему спутнику, очень приветливо. Я рассказала о том, что покинула Урал из-за мужа-чеха, о моей работе в Карловом университете и о цели моего посещения Тарусы. Анастасия Ивановна вдруг предложила мне почитать её рукопись воспоминаний о семье и о сестре Марине. Я снова ахнула и села в тень, держа в руках невероятную драгоценность.
Прервал моё чтение всё тот же колоритный доктор, сказав, что сегодня в Москву ехать неразумно, что ночевать я смогу в его доме, а сейчас могу уже встретиться с Ариадной Сергеевной, так как они с Аней Саакянц вернулись из леса.
С Аней я была знакома. Ариадна Сергеевна произвела на меня незабываемое впечатление. Низкий приятный голос. Культурная речь - будто льётся со страниц избранной русской прозы. Благородство, спокойствие, толерантная властность. Её прямая внушительная фигура, уверенная поступь подтверждали правду и значение почувствованного мной. И, несмотря на смущение, мной овладело чувство глубокого доверия и неповторимого праздника. В эту значительность встречи трогательно вплелись жареные грибы и подшиваемая Ариадной Сергеевной к одеялу простынка, - вместо пододеяльника: «Спать вы, Галя, будете у меня, доктору я уже сказала».
В Праге моя знакомая, узнав, что я планирую встречу с дочерью Цветаевой, передала для неё неплохо воспроизведённую, но искуственную розу. Передавая её Ариадне Сергеевне, я заметила, что, к сожалению, европейская роза не благоухает. Улыбнувшись, она ответила, что благоухающие розы в Европе она получила в подарок от Мэри Пикфорд и Дугласа Фербенкса, и рассказала об этом случае. (См.: А. Эфрон. История жизни, история души.)
Cказав о наших с Яной Штробловой некоторых разночтениях стихотворных текстов, я записала все комментарии Ариадны Сергеевны. «Подруга семиструнная» для названия сборника переводов нравилось Ариадне Сергеевне, но только для ранних стихов. «Чёрное солнце», по её мнению, звучало меланхолично, но она согласилась на это предложение переводчицы. А в заключение темы перевода пожалела переводчицу, сказав, что перевод с родственного языка - трудная задача, и ей интересно, как Яна Штроблова справится с нелёгкой задачей. О той же проблеме она писала, получив эти уже изданные переводы. (Посетил Ариадну Сергеевну и супруг Яны, учёный-африканист Отакар Гулец, во время командировки в Москву.)
Очень обрадовал Ариадну Сергеевну тот факт, что я среди эмигрантских архивов в Музее чешской литературы обнаружила архив Валентина Булгакова. Она была осведомлена о Музее эмиграции, основанном Булгаковым в посёлке Збраслав у Праги, она знала, что музей в войну был разграблен, многие материалы были увезены в Россию, и сетовала, что не может узнать, где находятся эти архивы. Надеялась в будущем найти место их хранения. «А сейчас, - заметила Ариадна Сергеевна, - много забот и работы с архивом Марины Цветаевой». (Позже я узнала, как страдала она, работая над материнскими текстами, сколько времени ей стоило прочитать рукописи, часто по одной, двум буквам угадывая слово. Но она решила сделать всё, чтобы сохранить творческое наследие матери.)
«Когда я думаю об огромном количестве написанного ею и потерянного нами, мне страшно. Многое можно разыскать и восстановить... Сделать это могу только я, единственная оставшаяся в живых. Единственный живой свидетель её жизни и творчества день за днём... час за часом». (Из письма А.Э. к Б. Пастернаку.)
Узнав, что я работаю над темой поэтического символа, Ариадна Сергеевна заинтересовалась связью этой темы с творчеством М. Цветаевой и других поэтов. Она согласилась со мной, что Б. Пастернак в юности использует поэтические символы, а позже поэт отказался от многозначности и многоплановости образов. На вопрос о моих любимых поэтах я назвала Мандельштама, Хлебникова и чешского поэта Владимира Голана (который знал и любил творчество Цветаевой). Последнего Ариадна Сергеевна не знала, зато назвала Витезслава Незвала и этим помогла мне вспомнить, что при сравнении текстов двадцати переводчиков мы установили, что её перевод Незвала на русский язык оказался лучшим.
По своему неведению и в ту пору - наивности, я спросила, почему в голубой книжке «Избранное» 1961 года (первой после парижского издания «После России» в 1928 г.) предисловие написано не дочерью Цветаевой, а Вл. Орловым. Ариадна Сергеевна улыбнулась: «Я составляла сборник, сделала примечания».
(Позже Аня Саакянц рассказала мне, как долго она убеждала издателей о необходимости если не авторства предисловия Ариадны Эфрон, то хотя бы её имени в связи с комментариями. Но дочь поэта, благодаря которой мы (спустя двадцать лет после смерти Марины Цветаевой) имели возможность прочесть гениальные произведения ее матери, не увидела своего имени в книге, ею подготовленной к публикации. (Через четыре года в «Библиотеке поэта» вышла синяя книга, впятеро толще «Избранного» 1961 года: Марина Цветаева. Избранные произведения. Тираж 40 000 экз. Вступительная статья снова - Вл. Орлов, но на одной из первых страниц: «Составление, подготовка текста и примечания А. Эфрон и А. Саакянц».)
В то время в России тупо боялись идеологических контрабанд: в первой публикации «Воспоминаний» А.И. Цветаевой нельзя было упоминать имя Бердяева, а из воспоминаний Ариадны была вычеркнута сцена, когда Марина и Аля крестились на каждую церковь при прощании с Москвой. В революционной Москве нельзя было креститься...
- Галя, вы наверняка устали. Отдыхайте.
- Ариадна Сергеевна, извините, я вот вас хотела спросить... У нас в Праге говорят... Чей всё-таки сын - Мур? - мямлила я.
- Да что вы выдумали, - резко прервала меня Ариадна Сергеевна. - Нет, это НАШ мальчик. Это было своеобразное самоутверждение, своеобразный конец и, может быть, месть Марины. И эти чудные эфроновские глаза... Его рождением Марина подтвердила верность их с отцом любви. Отец был прекрасный человек. Удивительное благородство! У него не было недостатков. О нём говорили: «Серёжа - тень Марины». А она любила только папу, всю жизнь, всё остальное - стихи. Из-за него однажды покинула родину, из-за него возвратилась.
Когда Мур с мамой приехали в Москву - это было самое счастливое время нашей семьи. Мы были все вместе... 2 месяца. Потом арест мой, через несколько дней - отца.
По существу, их убила война - мама не вынесла эвакуации, папу расстреляли потому, что расстреляли всех, кто находился под следствием, в связи с продвижением фашистов. Умерли они примерно в одно время и не знали о смерти друг друга.
- Отдыхайте, спокойной ночи. Вот вам на ночь - почитайте дневники моего брата Георгия. Интересные, талантливые... Мама любила его как своё выражение в мужском. Он был очень похож на неё. Вы знаете, что Георгий после смерти Марины спас весь её архив и в трудных условиях войны перевёз его из Елабуги в Москву? Мы хотели вместе написать книгу о маме - как Ирена Кюри о своей матери.
Я осталась с рукописями - воспоминаниями Анастасии Ивановны Цветаевой и дневниками Георгия Эфрона. Я благодарна Анастасии Ивановне за все сведения о семье Цветаевых, сохранившиеся в её памяти. Я бесконечно тронута её доверием и помню всю жизнь её руки, дающие мне на ночь ещё неопубликованные воспоминания.
Наконец, были изданы дневники Георгия Эфрона, и я смогла прочитать их полностью.
Сын Марины Цветаевой был похож на неё справедливым сознанием своей исключительности и таланта; как и она, он был беспощаден к себе, к близким и оставил нам свидетельство о человеческой личности, каких нам встречать не приходилось. Режущая правда его записей может сравниться только с записями Марины Цветаевой о гибели её дочери Ирины.
Когда Анастасия Ивановна упрекнула его за строгое «Марина Ивановна», Ариадна Сергеевна написала ей: «Ему, Ася, очень больно писать «мама». Боль свою он несёт глубоко в себе. Не желает ею делиться ни с кем, знаю это по себе. Знаю одно: он очень любил маму. С самых ранних лет относился к ней со взрослой чуткостью, чуя её детским своим сердцем, понимая взрослым умом». (1944)
А позже высказала всё, что с болью сдерживала в себе из-за пиетета к сестре матери:
«Почему мама в 49 лет не смогла больше жить... Мур виноват? Как просто! Как просто обвинить мальчишку, который не может оправдаться - маминого любимого мальчика! которого она тáк знала в плохом и хорошем! - Только Мур! Будто и не было того, что отняло силы - того, с чем был связан папин отъезд из Франции; ареста моего; ареста папиного; ареста одного за другим - друзей и товарищей, окружавших папу; выселения из Болшева, поисков жилья («писательница с сыном ищет комнату» - безнадежное объявление в «Веч. Москве») - отказа из Союза писателей <...> Поиски работы - (как работать, когда негде?!) <...> - Передачи в тюрьмы - и на каждой квитанции писалось: Марина Цветаева, писательница! М.б. на них подействует! Война. Молниеносное наступление немцев. Паника в Москве <...> Эвакуация <...> С собой очень мало денег и никаких ценностей <...> Чистополь <...> Просьба о работе в качестве судомойки в писательском детском доме <...> Неужели, Ася, Мур виноват в пределе маминых сил? Только Мур? <...> Не говорите мне, чтобы «я вспомнила маму», Ася. Я-то ее не только помню, я ее знаю все годы эмиграции, я жила при ней неразлучно все те годы, о которых Вы и представления не имеете. Маму, которую знала я, Вы не знаете - вспомните это! И не беритесь говорить мне от маминого имени...»
И далее, ближе к концу этого большого письма: «Вот потому-то Вы и разлюбили меня, Ася, что подменили меня, живую, о которой Вы ничего не знаете и знать не хотите - своей собственной схемой дурной дочери. Потому-то под Мура, живого, мамой любимого сына, под Мура, которого я знаю с самого его рождения и до 37-го года и которого Вы не знаете и знать не хотите, Вы подставляете ходули дурного сына, которого и Бог на фронте убил (вместе с целым полком других сыновей) - за грехи! Ох, Ася, не приписывайте Вы Богу собственных взглядов!»
7 ноября 1960 г.
Прежде чем уехать из Тарусы, я вернула Анастасии Ивановне её рукописи. Уезжать мне не хотелось. Мы простились с Ариадной Сергеевной. У автобуса Аня Саакянц сказала: «Она редко кого так принимает... Помни». Я помню всю жизнь эту атмосферу редкой правды и надёжной безопасности, в которую я была погружена личностью Ариадны Эфрон. И ещё её слова на прощание: «Жизнь - это животное полосатое».
http://uraljournal.ru/work-2015-3-1353
http://magazines.russ.ru/ural/2015/3/13van.html
http://magazines.russ.ru/ural/2015/3/14efr.html
Галина Ванечкова. Фото взято у prahatsvetaeva
Галина Борисовна Ванечкова (Желобина) родилась в 1930 году в городе Свердловске (Екатеринбурге).
В 1953 году, получив высшее педагогическое образование, работала преподавателем русской литературы и языка в средней школе. В 1954 уехала в Чехословакию к мужу Мирко Ванечку, окончившему в Советском Союзе горный институт. В Чехословакии преподавала русский язык в Высшей школе русского языка и в Университете имени Карла IV.
Творчеством Марины Цветаевой занимается с 1961 года, написав несколько статей и принимая участие в издании книг. Среди них: «Марина Цветаева и Прага», «Поэзия, символ, перевод», «Летопись бытия и быта. Марина Цветаева в Чехии», «Письма к Анне Тесковой» и другие.
Основала в Праге в 2001 году «Общество Марины Цветаевой», по инциативе которого были установлены две памятные доски поэту - в Праге и во Вшенорох; открыт «Центр Марины Цветаевой» с постоянной выставкой о ее жизни и творчестве, а также доска в память Райнеру Мария Рильке.
Галина Ванечкова: долгая память любви...
Галина Борисовна Ванечкова приехала в Чехию из Свердловска в пятидесятые. Все эти годы, проведённые в Праге, она посвятила литературе, а в первую очередь - Марине Ивановне Цветаевой.
Несмотря на образование в области русского языка и литературы и искреннее увлечение всем тем, что литературой являлось на деле, а не только преподавалось в школах и вузах бывшего СССР, имя Марины Цветаевой ей до приезда в Прагу было неизвестно. «Совершенно случайно в 1961 году я увидела на полке у подруги книгу Цветаевой, которую как раз только издали, - вспоминает Галина Борисовна. - Та удивилась, что я до сих пор ничего не знаю о Цветаевой, и дала мне эту книжку прочесть. Я открыла - и была потрясена этой поэзией. С тех пор я решила, что такими потрясёнными должны быть все, с кем я встречусь, кому я смогу сказать, что вот, был такой прекрасный поэт».
Это обещание Галина Борисовна исполнила. Она работала в Союзе чехословацко-советской дружбы, долгие годы преподавала на философском факультете Карлова университета на кафедре русистики, а позже перевода. Была окружена студентами, учениками, людьми, неравнодушными к литературе. «Стоило мне рассказать любимым ученикам о Марине Цветаевой, они сразу заявили, что хотят мне помочь, например, подготовить какую-нибудь выставку», - рассказывает Галина Борисовна. Именно в шестидесятых годах, очевидно, и следует искать истоки цветаевского общества, официально зарегистрированного только в 2001 году.
Галине Ванечковой удалось найти Константина Родзевича, героя двух пражских поэм Цветаевой, и он подарил ей конверты писем, которые посылала ему Марина Ивановна (сами письма были посланы в Москву). На конверте обнаружился адрес отправителя: Шведская улица. Именно таким образом был найден дом на Шведской. «Мы со студентами пошли посмотреть на него, и оказалось, что в этом здании - дом престарелых, - рассказывает Ванечкова. - Мы стали ходить туда. Конечно, рассказали там о Марине Ивановне. Ребята организовали очень хорошую выставку. Кроме того, студенты помогали в этом доме: перегружали уголь, прибирали сад и пели песни - бабушки были довольны».
Галина Ванечкова постаралась в 1982-м, к приближающемуся 90-летию поэтессы, инициировать проект мемориальной доски на доме, в котором жила Марина Цветаева. В Союзе чехословацко-советской дружбы она подробно рассказывала, сколько стихов было посвящено ею Чехии, как она реагировала на события 1938-39 годов. «И ожидаемое произошло, один из членов союза спросил: «А есть доска?». Мы сказали: «Нет, но ведь надо бы сделать». И тогда вместе с Йиржи Коталиком, академиком, директором Национальной галереи, мы пошли в чешское Министерство культуры и советское посольство в Праге, - вспоминает Ванечкова. - Наша инициатива была поддержана!»
Для доски был выбран отрывок одного из «Стихов к Чехии», который перевела на чешский Гана Врбова:
Не умрёшь, народ!
Бог тебя хранит!
Сердцем дал - гранат,
Грудью дал - гранит.
«Я тогда спросила, почему она неточно перевела, - говорит Галина Борисовна, - почему в переводе нет слова «Бог»? А она ответила: «Ты думаешь, кто-нибудь пропустил бы у меня текст с Богом?». Когда я вспоминаю об этом, мне кажется, что я вас обманываю, настолько иное было время...»
Тем не менее, пражский магистрат выделил на проект деньги, мемориальная доска была заказана. Вдруг об этом узнал городской комитет Коммунистической партии. Не последнюю функцию в нём занимал Ян Фойтик, депутат и главный редактор газеты Rudé právo, супруг известной русистки Эвы Фойтиковой, критиковавшей статью Ванечковой о Цветаевой, вышедшую в журнале «Советская литература». Очевидно, именно с этой стороны и пришёл запрет.
Доска, к счастью, была не уничтожена, а отдана в запасники Городской галереи Праги. И как только в СССР началась перестройка, удалось вновь добиться разрешения открыть мемориальную доску. Это произошло в декабре 1989 года. «Когда её повесили, я стояла и молча на неё смотрела, на два дня лишившись дара речи. На доске я увидела слова «советская поэтесса Марина Цветаева», - вспоминает Ванечкова. - Я позвонила автору доски Котеку и спросила: «Что же Вы сделали?!». А он ответил: «Но Вы ведь столько лет хотели открыть доску! В посольстве добавили после «русская» слово «советская». Сказали: вот, посмотрите, например, Пастернак - это русский советский поэт. Но по-чешски так сказать нельзя, вот мы и выбрали только «советская», чтобы доску разрешили».
И снова начались хождения по инстанциям магистрата, просьбы выделить денег, переделать невероятные слова на доске. И снова удалось почти невозможное. В течение последующих трёх дней надпись была исправлена. Все приходящие посмотреть на дом № 51/1373 по Шведской улице могут прочитать на мемориальной доске, что тут «жила и творила в 1923-24 гг. русская поэтесса Марина Цветаева».
Политическая ситуация в Чехии, да и в России, к моменту наступления столетия со дня рождения Марины Ивановны поменялась так кардинально, что можно было проявлять инициативу, не опасаясь запретов. Галине Борисовне в 1992 году удалось опубликовать письма Марины Цветаевой Валентину Булгакову (1925-1927 гг), известному секретарю Льва Толстого, который в 1934 году в Збраславском замке близ Праги основал Русский культурно-исторический музей. Валентин Булгаков относился к Марине Цветаевой с трогательной любовью, все её письма бережно хранил, а перед своим возвращением в СССР в 1948 году всю корреспонденцию с Цветаевой (18 писем) переписал своей рукой, сделал комментарии и оставил их в Праге. «Я нашла их в Мемориале чешской литературы. Я распаковывала то, что когда-то запаковал он, то, что он заклеил - я расклеила. Это было очень интересное переживание - открывать такой архив, - делится Галина Борисовна. - Я сделала к ним свои комментарии и издала».
Работая с материалами, принадлежавшими эмигрантам, Галина Ванечкова предложила архиву на Страгове сотрудничество. И всё в том же 1992 году в Мемориале национальной письменности к столетию Цветаевой была проведена замечательная выставка, составленная как из материалов архива, так и из тех фотографий, которые присылались из России. Следующей идеей Галины Борисовны стала организация конференции к столетию поэтессы: «Я предложила сделать это философскому факультету, на котором тогда работала. От чешских писателей факультет получил возможность провести конференцию в их замке Добржиш. В том же году я ездила на подобные конференции в Москву и в Париж».
Не остановившись на достигнутом, супруги Галина и Мирко Ванечковы в 1997 году издали трёхъязычный, русско-чешско-французский путеводитель по цветаевским местам «Марина Цветаева в Чехии». Ещё через три года, к 75-летию со дня рождения Георгия Эфрона - Мура, Славянская библиотека организовала конференцию «Вшеноры 2000».
Уже тогда чувствовалась необходимость цветаевского центра, но не складывалось. Не удавалось ни найти подходящего помещения в Праге, ни купить цветаевский домик во Вшенорах. Супруги Ванечковы ходили обивать пороги «Газпрома» и российского посольства в поисках финансовой поддержки. К сожалению, как раз в тот день, когда посол поехал с ними смотреть дом во Вшенорах, и казалось, что мечте, наконец, суждено сбыться, дом был продан другим людям. Появилось понимание необходимости создания официального общества, а не просто круга единомышленников, увлечённых поэзией Цветаевой, а организации, от лица которой можно просить поддержки министерств и ведомств.
Создание общества своё дело сделало. Министерство культуры стало выделять деньги на проекты. Во второй половине 2012 года, к 120-летию со дня рождения Марины Ивановны, была открыта мемориальная доска на её доме во Вшенорах и Цветаевский центр в Праге на Малой Стране.
Галина Борисовна смотрит в будущее с оптимизмом: «Наконец у меня появились люди, которые любят Цветаеву так, что несмотря на множество других работ и забот, делают очень многое. Это Инна и Андрей Курочкины. Они столько сделали для открытия доски Марины Ивановны во Вшенорах и для открытия Цветаевского центра!»
Всем любителям и ценителям творчества поэтессы всегда рады и в центре, и в обществе, душой которого остаётся неутомимая Галина Ванечкова.
Наталья Волкова
"Пражский телеграф"
http://czechtoday.eu/drugie/galina-vanechkova-dolgaya-pamyat-liubvi.html
Галина Ванечкова
Встреча с Ариадной Сергеевной (лето 1965 года)
В Праге чешская поэтесса Яна Штроблова начала переводить поэзию Марины Цветаевой. Мы часто говорили о значении отдельного образа, даже слова, иногда доля приближения наших мнений обрывалась (мы, читатели, досоздавали текст в зависимости от своего жизненного опыта и вкуса). Оставались места, которые необходимо было проконсультировать с бесспорным авторитетом. Им была, конечно, Ариадна Сергеевна Эфрон. Кроме прочего, необходимо было посоветоваться о названии сборника поэтических переводов. Моя остановка в Москве по дороге на родной Урал способствовала этому.
Главным организатором нашей встречи случайно стала мама Анны Саакянц. Она мне настойчиво посоветовала ехать в Тарусу без предварительного извещения, ответ на которое мог бы и не прийти до моего отъезда на Урал. Сообщив мне адрес и время отхода поезда в Тарусу и обратного - в Москву, она проводила меня.
У станции мне показали дорогу к домику Ариадны Эфрон. Я знала, что он был построен на земле, купленной Ариадной Сергеевной у Валерии Цветаевой.
(По безлюдному пути к видневшемуся вдалеке дачному посёлку взволнованность мою приглушало такое соловьиное пение над Окой, что я на какое-то время всей душой окунулась в этот неожиданный концерт. Подобный, как ни удивительно, мы слушали 50 лет спустя на берегу тихой Тоймы в Елабуге.)
На стук мне никто не ответил. Я села на крылечко ждать. От соседнего домика ко мне приближалась колоритно-русская мужская фигура. Человек с есенинскими кудрями сообщил, что недавно хозяйка дома ушла за грибами, и, догадываясь о причине моего посещения, предложил отвести меня к Анастасии Ивановне, сестре Марины Цветаевой. Я согласилась, ахнув от удивления и неожиданной радости такого знакомства. Анастасия Ивановна встретила меня благодаря её другу-доктору, моему спутнику, очень приветливо. Я рассказала о том, что покинула Урал из-за мужа-чеха, о моей работе в Карловом университете и о цели моего посещения Тарусы. Анастасия Ивановна вдруг предложила мне почитать её рукопись воспоминаний о семье и о сестре Марине. Я снова ахнула и села в тень, держа в руках невероятную драгоценность.
Прервал моё чтение всё тот же колоритный доктор, сказав, что сегодня в Москву ехать неразумно, что ночевать я смогу в его доме, а сейчас могу уже встретиться с Ариадной Сергеевной, так как они с Аней Саакянц вернулись из леса.
С Аней я была знакома. Ариадна Сергеевна произвела на меня незабываемое впечатление. Низкий приятный голос. Культурная речь - будто льётся со страниц избранной русской прозы. Благородство, спокойствие, толерантная властность. Её прямая внушительная фигура, уверенная поступь подтверждали правду и значение почувствованного мной. И, несмотря на смущение, мной овладело чувство глубокого доверия и неповторимого праздника. В эту значительность встречи трогательно вплелись жареные грибы и подшиваемая Ариадной Сергеевной к одеялу простынка, - вместо пододеяльника: «Спать вы, Галя, будете у меня, доктору я уже сказала».
В Праге моя знакомая, узнав, что я планирую встречу с дочерью Цветаевой, передала для неё неплохо воспроизведённую, но искуственную розу. Передавая её Ариадне Сергеевне, я заметила, что, к сожалению, европейская роза не благоухает. Улыбнувшись, она ответила, что благоухающие розы в Европе она получила в подарок от Мэри Пикфорд и Дугласа Фербенкса, и рассказала об этом случае. (См.: А. Эфрон. История жизни, история души.)
Cказав о наших с Яной Штробловой некоторых разночтениях стихотворных текстов, я записала все комментарии Ариадны Сергеевны. «Подруга семиструнная» для названия сборника переводов нравилось Ариадне Сергеевне, но только для ранних стихов. «Чёрное солнце», по её мнению, звучало меланхолично, но она согласилась на это предложение переводчицы. А в заключение темы перевода пожалела переводчицу, сказав, что перевод с родственного языка - трудная задача, и ей интересно, как Яна Штроблова справится с нелёгкой задачей. О той же проблеме она писала, получив эти уже изданные переводы. (Посетил Ариадну Сергеевну и супруг Яны, учёный-африканист Отакар Гулец, во время командировки в Москву.)
Очень обрадовал Ариадну Сергеевну тот факт, что я среди эмигрантских архивов в Музее чешской литературы обнаружила архив Валентина Булгакова. Она была осведомлена о Музее эмиграции, основанном Булгаковым в посёлке Збраслав у Праги, она знала, что музей в войну был разграблен, многие материалы были увезены в Россию, и сетовала, что не может узнать, где находятся эти архивы. Надеялась в будущем найти место их хранения. «А сейчас, - заметила Ариадна Сергеевна, - много забот и работы с архивом Марины Цветаевой». (Позже я узнала, как страдала она, работая над материнскими текстами, сколько времени ей стоило прочитать рукописи, часто по одной, двум буквам угадывая слово. Но она решила сделать всё, чтобы сохранить творческое наследие матери.)
«Когда я думаю об огромном количестве написанного ею и потерянного нами, мне страшно. Многое можно разыскать и восстановить... Сделать это могу только я, единственная оставшаяся в живых. Единственный живой свидетель её жизни и творчества день за днём... час за часом». (Из письма А.Э. к Б. Пастернаку.)
Узнав, что я работаю над темой поэтического символа, Ариадна Сергеевна заинтересовалась связью этой темы с творчеством М. Цветаевой и других поэтов. Она согласилась со мной, что Б. Пастернак в юности использует поэтические символы, а позже поэт отказался от многозначности и многоплановости образов. На вопрос о моих любимых поэтах я назвала Мандельштама, Хлебникова и чешского поэта Владимира Голана (который знал и любил творчество Цветаевой). Последнего Ариадна Сергеевна не знала, зато назвала Витезслава Незвала и этим помогла мне вспомнить, что при сравнении текстов двадцати переводчиков мы установили, что её перевод Незвала на русский язык оказался лучшим.
По своему неведению и в ту пору - наивности, я спросила, почему в голубой книжке «Избранное» 1961 года (первой после парижского издания «После России» в 1928 г.) предисловие написано не дочерью Цветаевой, а Вл. Орловым. Ариадна Сергеевна улыбнулась: «Я составляла сборник, сделала примечания».
(Позже Аня Саакянц рассказала мне, как долго она убеждала издателей о необходимости если не авторства предисловия Ариадны Эфрон, то хотя бы её имени в связи с комментариями. Но дочь поэта, благодаря которой мы (спустя двадцать лет после смерти Марины Цветаевой) имели возможность прочесть гениальные произведения ее матери, не увидела своего имени в книге, ею подготовленной к публикации. (Через четыре года в «Библиотеке поэта» вышла синяя книга, впятеро толще «Избранного» 1961 года: Марина Цветаева. Избранные произведения. Тираж 40 000 экз. Вступительная статья снова - Вл. Орлов, но на одной из первых страниц: «Составление, подготовка текста и примечания А. Эфрон и А. Саакянц».)
В то время в России тупо боялись идеологических контрабанд: в первой публикации «Воспоминаний» А.И. Цветаевой нельзя было упоминать имя Бердяева, а из воспоминаний Ариадны была вычеркнута сцена, когда Марина и Аля крестились на каждую церковь при прощании с Москвой. В революционной Москве нельзя было креститься...
- Галя, вы наверняка устали. Отдыхайте.
- Ариадна Сергеевна, извините, я вот вас хотела спросить... У нас в Праге говорят... Чей всё-таки сын - Мур? - мямлила я.
- Да что вы выдумали, - резко прервала меня Ариадна Сергеевна. - Нет, это НАШ мальчик. Это было своеобразное самоутверждение, своеобразный конец и, может быть, месть Марины. И эти чудные эфроновские глаза... Его рождением Марина подтвердила верность их с отцом любви. Отец был прекрасный человек. Удивительное благородство! У него не было недостатков. О нём говорили: «Серёжа - тень Марины». А она любила только папу, всю жизнь, всё остальное - стихи. Из-за него однажды покинула родину, из-за него возвратилась.
Когда Мур с мамой приехали в Москву - это было самое счастливое время нашей семьи. Мы были все вместе... 2 месяца. Потом арест мой, через несколько дней - отца.
По существу, их убила война - мама не вынесла эвакуации, папу расстреляли потому, что расстреляли всех, кто находился под следствием, в связи с продвижением фашистов. Умерли они примерно в одно время и не знали о смерти друг друга.
- Отдыхайте, спокойной ночи. Вот вам на ночь - почитайте дневники моего брата Георгия. Интересные, талантливые... Мама любила его как своё выражение в мужском. Он был очень похож на неё. Вы знаете, что Георгий после смерти Марины спас весь её архив и в трудных условиях войны перевёз его из Елабуги в Москву? Мы хотели вместе написать книгу о маме - как Ирена Кюри о своей матери.
Я осталась с рукописями - воспоминаниями Анастасии Ивановны Цветаевой и дневниками Георгия Эфрона. Я благодарна Анастасии Ивановне за все сведения о семье Цветаевых, сохранившиеся в её памяти. Я бесконечно тронута её доверием и помню всю жизнь её руки, дающие мне на ночь ещё неопубликованные воспоминания.
Наконец, были изданы дневники Георгия Эфрона, и я смогла прочитать их полностью.
Сын Марины Цветаевой был похож на неё справедливым сознанием своей исключительности и таланта; как и она, он был беспощаден к себе, к близким и оставил нам свидетельство о человеческой личности, каких нам встречать не приходилось. Режущая правда его записей может сравниться только с записями Марины Цветаевой о гибели её дочери Ирины.
Когда Анастасия Ивановна упрекнула его за строгое «Марина Ивановна», Ариадна Сергеевна написала ей: «Ему, Ася, очень больно писать «мама». Боль свою он несёт глубоко в себе. Не желает ею делиться ни с кем, знаю это по себе. Знаю одно: он очень любил маму. С самых ранних лет относился к ней со взрослой чуткостью, чуя её детским своим сердцем, понимая взрослым умом». (1944)
А позже высказала всё, что с болью сдерживала в себе из-за пиетета к сестре матери:
«Почему мама в 49 лет не смогла больше жить... Мур виноват? Как просто! Как просто обвинить мальчишку, который не может оправдаться - маминого любимого мальчика! которого она тáк знала в плохом и хорошем! - Только Мур! Будто и не было того, что отняло силы - того, с чем был связан папин отъезд из Франции; ареста моего; ареста папиного; ареста одного за другим - друзей и товарищей, окружавших папу; выселения из Болшева, поисков жилья («писательница с сыном ищет комнату» - безнадежное объявление в «Веч. Москве») - отказа из Союза писателей <...> Поиски работы - (как работать, когда негде?!) <...> - Передачи в тюрьмы - и на каждой квитанции писалось: Марина Цветаева, писательница! М.б. на них подействует! Война. Молниеносное наступление немцев. Паника в Москве <...> Эвакуация <...> С собой очень мало денег и никаких ценностей <...> Чистополь <...> Просьба о работе в качестве судомойки в писательском детском доме <...> Неужели, Ася, Мур виноват в пределе маминых сил? Только Мур? <...> Не говорите мне, чтобы «я вспомнила маму», Ася. Я-то ее не только помню, я ее знаю все годы эмиграции, я жила при ней неразлучно все те годы, о которых Вы и представления не имеете. Маму, которую знала я, Вы не знаете - вспомните это! И не беритесь говорить мне от маминого имени...»
И далее, ближе к концу этого большого письма: «Вот потому-то Вы и разлюбили меня, Ася, что подменили меня, живую, о которой Вы ничего не знаете и знать не хотите - своей собственной схемой дурной дочери. Потому-то под Мура, живого, мамой любимого сына, под Мура, которого я знаю с самого его рождения и до 37-го года и которого Вы не знаете и знать не хотите, Вы подставляете ходули дурного сына, которого и Бог на фронте убил (вместе с целым полком других сыновей) - за грехи! Ох, Ася, не приписывайте Вы Богу собственных взглядов!»
7 ноября 1960 г.
Прежде чем уехать из Тарусы, я вернула Анастасии Ивановне её рукописи. Уезжать мне не хотелось. Мы простились с Ариадной Сергеевной. У автобуса Аня Саакянц сказала: «Она редко кого так принимает... Помни». Я помню всю жизнь эту атмосферу редкой правды и надёжной безопасности, в которую я была погружена личностью Ариадны Эфрон. И ещё её слова на прощание: «Жизнь - это животное полосатое».