Так говорил Головин.
(с) Сергей Герасимов, текст авторский, не сокращённый, не редактированный.
Он заходит в квартиру, дело было в Москве. Руки как всегда в карманах. Не раздеваясь и не снимая обувь, сразу проходит на кухню и садится за стол, где все уже готово. Достает свою любимую яву, закуривает, затем все выпивают. Сегодня я хочу поговорить о великом и тонком мастерстве выкладывания дымохода в русской печки. Начинается процесс фанетии. (Для проявленности чего-либо соответствующий порождающе-воспитательно-материнский фон необходим первично. Это санкционировано теогонией. К примеру, манифестация богов обусловлена т.н. фанетией: когда первоначальный бог Фанес растворился, осталась фанетия, т.е. атмосфера, необходимая для теофании - божественного присутствия. (его эссе «Антураж, Фон или Нечто Малопонятное») . Далее по мере возлияния беседа начинает вибрировать как река среди излучин. Тема, детально разбираемого выкладывания дымохода внезапно обрывается. Пространство в помещении меняется вполне ощутимо, присутствие фанетии созданное его внутренним огнем создано. Вдруг: «Да я просто уже родился мастером, я не за кем никогда не бежал, не пытался обогнать, не Степанова ни кого-нибудь еще. Я просто всегда шел своим тихим плавным путем, и всегда точно знал, как это хорошо поется в воровской урловой песни: «Нас не выдадут черные кони, вороных уж теперь не догнать.» Затянулся сигаретой и добавил: «Меня не выдадут мои черные кони, вороных уж теперь не догнать».
Горки. Я приехал писать сюжет о Вячеславе Иванове, для аудио диска который в последствии вышел тысячным тиражом. Иванов любимый поэт Лосева, к которому он относился с большим пиететом, поэтому в отличии от других поэтов рассказы о которых вошли на эти два диска, Иванову было посвящено две части. Писали первую часть. Закончили. «Ну доставайте свою водку теперь можно и выпить». Водка действительно была припрятана у меня в сумке, правда я ее ему не показывал и тем более не говорил о ней. Переместились на кухню, и опять началась та невыразимая роскошь свободного общения с ним, тем более мы были всего лишь вдвоем.
«По восьмой гипотезе Парменида мир проходя стадию физической материи распадается на сновидения, сейчас мир всякую реальность разложил на сноведения и сновидцы рассказывают нам свои сны. Я тут недавно читал, что Наполеон был женщиной ну и прочая такая лабуда. А вот нам надо поймать в себе свой реальный момент, то есть свою судьбу. Только судьбу надо понимать правильно, а не так как они нам ее подают и трактуют в наше время. Судьба есть тоника, наша тональность и как организована эта тоника, совершенно для нас неизвестно. Поэтому мы тоже рискуем оказаться в среде сновидцев. Или принимаешь этот мир и все его параметры и константы, или отрицаешь, и это первый шаг на пути эзотеризма, как я его понимаю. Надо перерезать пуповину с матерью землей как писал Эрих Фромм. Надо слушать собственное сердце очень внимательно, и мы поймем, что наше, а что пришло извне. Что бы понять, что эпоха порочная не обязательно читать Генона. Мы с необходимостью должны выйти из т.н. временной последовательности, когда одно следует за другим, другое за третьим и т.д. Но выйти только собственными усилиями. Как только нам задают вопрос наша песенка спета. Потому что никакая эзотерика не пользуется вопросами и ответами. Мужской фаллос никогда не удовлетворится женщиной. Это хороший пример, хотя, пожалуй и через чур натуралистический. Она его успокоит, на какое то время, но потом он активизируется с еще большей силой. Каждый вопрос нарушает наше спокойствие, а эзотерика должна бытийствовать в покое. Поэтому греки использовали акроаматический метод, когда один говорит, а другой лишь прислушивается. Все эти диалоги Платона и т.д поздняя контаминация христианских переписчиков. В акроаматическом методе можно задать тему, можно задать другую, обсудить. А не так как в ментуре: «Здесь вопросы задаю я». Кстати змея парадиза и породила первый вопрос с которого все и началось, и на который кстати никогда не будет ответа.Почему нельзя искать ответа, потому что надо внутренне превратить его в из знака вопроса в восклицательный знак. Каким образом это делается, это с каждым вопросом особое дело. Нельзя разделять свое интеллектуальное пространство. Да со вне социум несет нам массу противоречивых знаний, но как микрокосм мы знаем все. Первая задача мыслителя разобраться в том знании, которое есть у него внутри. Знаменитое «познай самого себя» это не самоанализ, как трактует эту сентенцию современная эпоха. Это изучение своих страстей своих излюбленных тем, к чему у тебя лежит душа. Амундсену с детства снились снега и торосы, он уже знал свою тонику, свою судьбу, ему оставалось только набраться материальных навыков как запрягать собачью упряжку и т.д. Есенин тоже все знал в поэтическом ремесле, ему оставалось только освоить технику метафоры и еще пару тройку технических вещей. Потому что рождение в этот мир всегда травма, мы многое теряем, но главное мы знаем. Главное, что мы должны сделать, это познать собственное субтильное тело души, оно ближе к огню. Выходя в землю, рождаясь на ней, напомню земля это последний элемент, это своего рода разрушение. Поэтому главное сублимация, и если мы вдруг почувствовали, что мы стали лучше слышать, видеть, субтильно, иными словами развиваться в контексте микрокосма то дело идет в правильном направлении. Если этого нет, то здесь не поможет «весь Британский музей». Происходит только распыление и несчастное Я, которое выучило все ремесла, только распадется и все. Здесь важен аспект свободы, под которой, я понимаю любую форму угнетения навязываемое элементом земли, куда мы рождаемся. Свобода это и есть отрезание пуповины о которой говорил Фромм. Как в случае с Беме, когда во время откровения пришедшего через луч солнца отраженного от медного блюда, его душа очень резко дала знать ему о себе, и то что он занимается кожевенным делом это полная чепуха, а должен заниматься совсем другим. Случилось внезапное озарение его микрокосма.» Я спросил его про традицию исихазма, об опускании ума в сердце и попросил сравнить с герметизмом. «Ну да ответил он, у нас это называется растворить ум в крови». «Вообще продолжал он, в исихазме прще чем у алхимиков, особенно эпохи барокко с их металлами, щелочами и расшифровками этих символов.
«Теперь про писание. Привычка писать сильно ослабляет память, не просто память, а память как Мнемозину, внутреннюю, вертикальную память. Надо помнить, что начертание знаков является магическим процессом, то есть тем самым каждая буква вызывает силы и человек попадает под их влияние это есть и в устной речи, но здесь проще потому что звук расходится и все, а проклятая бумага так и остается. Ведь язык нельзя освоить в процессе писания. Он живое существо. Любая записка типа: «Я пошел в магазин, ключи у соседки», это процесс черномагический. Я понимаю, что это сейчас глас вопиющего в пустыне и сейчас никого не отучишь писать, но дело в том, что это надо иметь ввиду. Как говорил Гюго: «Это убьет то».Любое написанное знание помимо позитива имеет массу негатива, у нас сердце и так знает все.»
Далее разговор коснулся алхимии. «В работе, в «нашей работе» нет ничего трудного и ничего легкого. Труден первый шаг. Надо понять, что такое «зеленый лев». Это шаг с берега в безбрежный океан. Еще раз повторяю. На первом шагу никак не понять, что такое зеленый лев, а дальше это все «женская работа» и «детская игра» (алхимические термины).Просто требуется тщательность и внимание. Любое занятие алхимией предполагает, что в нас есть некое зерно. Некоторые это чувствуют сразу, другие со временем, третьи никогда. Дальше идет агрикультурная работа. Надо дать этому зерну прорости. Когда оно проявляется оно еще бледное, росток бледный и чахлый. Но затем он начинает зеленеть, это и называется «зеленый лев». Это трудно, потому что это выход из черной стадии, подземной (мы все вообще - то живем под землей с этим зерном), и мы пытаемся сублимироваться до воды. Когда Небесный дождь прольется росток начинает выходить на воздух и воду и сразу попадает не в ситуацию подземного кошмара, а в ситуацию трех элементов: воды, воздуха и огня и наконец, мы только тогда понимаем что такое огонь. Потому что когда зерно зреет в земле оно не понимает, что есть огонь вообще. Оно знает теплую утробу матери, но это есть женский огонь, это есть отраженный огонь. Дальше, когда зерно становится растением, там идет проблема выбора, проблема иерархии. Сначала оно становится сорняком, потом лилией, потом розой. Роза уже заключительная стадия философского камня. Тогда восходит солнце микрокосма, то есть то начало , которое нас гармонизирует и упорядочивает дух, душу и тело, оно называется квинтэссенцией- это есть Альбедо - заря. Мы выходим за пределы собственного микрокосма и восходим к полярной звезде , которая и есть истинный философский камень. То есть центр нашего микрокосма - вне его. В этом случае считается , что мы можем видеть мир и вещи в их подлинном нормальном аспекте.»
Здесь запись обрывается, потому что уже должна прийти была тогдашняя жена Евгения.
Что я хочу сказать в заключении. Что я благодарю Бога, что он позволил мне сделать эту запись, а Головин хоть и не хотел проводить распитие под диктофон все же согласился. Своего рода это чудо.
По поводу самого Головина, я хочу сказать, что он был абсолютным гением и чудом нашего времени. И надо со всей определенностью заявить, что любая фигура сравнения к нему не применима. Появись он в любой из эпох, он для любой из них был бы гением и чудом.
Воистину на своем надгробии он с полным правом заслуживает эпитафию из его любимого Поля Валери: «О воздаянье, после размышленья-взор созерцающий покой богов».
Он заходит в квартиру, дело было в Москве. Руки как всегда в карманах. Не раздеваясь и не снимая обувь, сразу проходит на кухню и садится за стол, где все уже готово. Достает свою любимую яву, закуривает, затем все выпивают. Сегодня я хочу поговорить о великом и тонком мастерстве выкладывания дымохода в русской печки. Начинается процесс фанетии. (Для проявленности чего-либо соответствующий порождающе-воспитательно-материнский фон необходим первично. Это санкционировано теогонией. К примеру, манифестация богов обусловлена т.н. фанетией: когда первоначальный бог Фанес растворился, осталась фанетия, т.е. атмосфера, необходимая для теофании - божественного присутствия. (его эссе «Антураж, Фон или Нечто Малопонятное») . Далее по мере возлияния беседа начинает вибрировать как река среди излучин. Тема, детально разбираемого выкладывания дымохода внезапно обрывается. Пространство в помещении меняется вполне ощутимо, присутствие фанетии созданное его внутренним огнем создано. Вдруг: «Да я просто уже родился мастером, я не за кем никогда не бежал, не пытался обогнать, не Степанова ни кого-нибудь еще. Я просто всегда шел своим тихим плавным путем, и всегда точно знал, как это хорошо поется в воровской урловой песни: «Нас не выдадут черные кони, вороных уж теперь не догнать.» Затянулся сигаретой и добавил: «Меня не выдадут мои черные кони, вороных уж теперь не догнать».
Горки. Я приехал писать сюжет о Вячеславе Иванове, для аудио диска который в последствии вышел тысячным тиражом. Иванов любимый поэт Лосева, к которому он относился с большим пиететом, поэтому в отличии от других поэтов рассказы о которых вошли на эти два диска, Иванову было посвящено две части. Писали первую часть. Закончили. «Ну доставайте свою водку теперь можно и выпить». Водка действительно была припрятана у меня в сумке, правда я ее ему не показывал и тем более не говорил о ней. Переместились на кухню, и опять началась та невыразимая роскошь свободного общения с ним, тем более мы были всего лишь вдвоем.
«По восьмой гипотезе Парменида мир проходя стадию физической материи распадается на сновидения, сейчас мир всякую реальность разложил на сноведения и сновидцы рассказывают нам свои сны. Я тут недавно читал, что Наполеон был женщиной ну и прочая такая лабуда. А вот нам надо поймать в себе свой реальный момент, то есть свою судьбу. Только судьбу надо понимать правильно, а не так как они нам ее подают и трактуют в наше время. Судьба есть тоника, наша тональность и как организована эта тоника, совершенно для нас неизвестно. Поэтому мы тоже рискуем оказаться в среде сновидцев. Или принимаешь этот мир и все его параметры и константы, или отрицаешь, и это первый шаг на пути эзотеризма, как я его понимаю. Надо перерезать пуповину с матерью землей как писал Эрих Фромм. Надо слушать собственное сердце очень внимательно, и мы поймем, что наше, а что пришло извне. Что бы понять, что эпоха порочная не обязательно читать Генона. Мы с необходимостью должны выйти из т.н. временной последовательности, когда одно следует за другим, другое за третьим и т.д. Но выйти только собственными усилиями. Как только нам задают вопрос наша песенка спета. Потому что никакая эзотерика не пользуется вопросами и ответами. Мужской фаллос никогда не удовлетворится женщиной. Это хороший пример, хотя, пожалуй и через чур натуралистический. Она его успокоит, на какое то время, но потом он активизируется с еще большей силой. Каждый вопрос нарушает наше спокойствие, а эзотерика должна бытийствовать в покое. Поэтому греки использовали акроаматический метод, когда один говорит, а другой лишь прислушивается. Все эти диалоги Платона и т.д поздняя контаминация христианских переписчиков. В акроаматическом методе можно задать тему, можно задать другую, обсудить. А не так как в ментуре: «Здесь вопросы задаю я». Кстати змея парадиза и породила первый вопрос с которого все и началось, и на который кстати никогда не будет ответа.Почему нельзя искать ответа, потому что надо внутренне превратить его в из знака вопроса в восклицательный знак. Каким образом это делается, это с каждым вопросом особое дело. Нельзя разделять свое интеллектуальное пространство. Да со вне социум несет нам массу противоречивых знаний, но как микрокосм мы знаем все. Первая задача мыслителя разобраться в том знании, которое есть у него внутри. Знаменитое «познай самого себя» это не самоанализ, как трактует эту сентенцию современная эпоха. Это изучение своих страстей своих излюбленных тем, к чему у тебя лежит душа. Амундсену с детства снились снега и торосы, он уже знал свою тонику, свою судьбу, ему оставалось только набраться материальных навыков как запрягать собачью упряжку и т.д. Есенин тоже все знал в поэтическом ремесле, ему оставалось только освоить технику метафоры и еще пару тройку технических вещей. Потому что рождение в этот мир всегда травма, мы многое теряем, но главное мы знаем. Главное, что мы должны сделать, это познать собственное субтильное тело души, оно ближе к огню. Выходя в землю, рождаясь на ней, напомню земля это последний элемент, это своего рода разрушение. Поэтому главное сублимация, и если мы вдруг почувствовали, что мы стали лучше слышать, видеть, субтильно, иными словами развиваться в контексте микрокосма то дело идет в правильном направлении. Если этого нет, то здесь не поможет «весь Британский музей». Происходит только распыление и несчастное Я, которое выучило все ремесла, только распадется и все. Здесь важен аспект свободы, под которой, я понимаю любую форму угнетения навязываемое элементом земли, куда мы рождаемся. Свобода это и есть отрезание пуповины о которой говорил Фромм. Как в случае с Беме, когда во время откровения пришедшего через луч солнца отраженного от медного блюда, его душа очень резко дала знать ему о себе, и то что он занимается кожевенным делом это полная чепуха, а должен заниматься совсем другим. Случилось внезапное озарение его микрокосма.» Я спросил его про традицию исихазма, об опускании ума в сердце и попросил сравнить с герметизмом. «Ну да ответил он, у нас это называется растворить ум в крови». «Вообще продолжал он, в исихазме прще чем у алхимиков, особенно эпохи барокко с их металлами, щелочами и расшифровками этих символов.
«Теперь про писание. Привычка писать сильно ослабляет память, не просто память, а память как Мнемозину, внутреннюю, вертикальную память. Надо помнить, что начертание знаков является магическим процессом, то есть тем самым каждая буква вызывает силы и человек попадает под их влияние это есть и в устной речи, но здесь проще потому что звук расходится и все, а проклятая бумага так и остается. Ведь язык нельзя освоить в процессе писания. Он живое существо. Любая записка типа: «Я пошел в магазин, ключи у соседки», это процесс черномагический. Я понимаю, что это сейчас глас вопиющего в пустыне и сейчас никого не отучишь писать, но дело в том, что это надо иметь ввиду. Как говорил Гюго: «Это убьет то».Любое написанное знание помимо позитива имеет массу негатива, у нас сердце и так знает все.»
Далее разговор коснулся алхимии. «В работе, в «нашей работе» нет ничего трудного и ничего легкого. Труден первый шаг. Надо понять, что такое «зеленый лев». Это шаг с берега в безбрежный океан. Еще раз повторяю. На первом шагу никак не понять, что такое зеленый лев, а дальше это все «женская работа» и «детская игра» (алхимические термины).Просто требуется тщательность и внимание. Любое занятие алхимией предполагает, что в нас есть некое зерно. Некоторые это чувствуют сразу, другие со временем, третьи никогда. Дальше идет агрикультурная работа. Надо дать этому зерну прорости. Когда оно проявляется оно еще бледное, росток бледный и чахлый. Но затем он начинает зеленеть, это и называется «зеленый лев». Это трудно, потому что это выход из черной стадии, подземной (мы все вообще - то живем под землей с этим зерном), и мы пытаемся сублимироваться до воды. Когда Небесный дождь прольется росток начинает выходить на воздух и воду и сразу попадает не в ситуацию подземного кошмара, а в ситуацию трех элементов: воды, воздуха и огня и наконец, мы только тогда понимаем что такое огонь. Потому что когда зерно зреет в земле оно не понимает, что есть огонь вообще. Оно знает теплую утробу матери, но это есть женский огонь, это есть отраженный огонь. Дальше, когда зерно становится растением, там идет проблема выбора, проблема иерархии. Сначала оно становится сорняком, потом лилией, потом розой. Роза уже заключительная стадия философского камня. Тогда восходит солнце микрокосма, то есть то начало , которое нас гармонизирует и упорядочивает дух, душу и тело, оно называется квинтэссенцией- это есть Альбедо - заря. Мы выходим за пределы собственного микрокосма и восходим к полярной звезде , которая и есть истинный философский камень. То есть центр нашего микрокосма - вне его. В этом случае считается , что мы можем видеть мир и вещи в их подлинном нормальном аспекте.»
Здесь запись обрывается, потому что уже должна прийти была тогдашняя жена Евгения.
Что я хочу сказать в заключении. Что я благодарю Бога, что он позволил мне сделать эту запись, а Головин хоть и не хотел проводить распитие под диктофон все же согласился. Своего рода это чудо.
По поводу самого Головина, я хочу сказать, что он был абсолютным гением и чудом нашего времени. И надо со всей определенностью заявить, что любая фигура сравнения к нему не применима. Появись он в любой из эпох, он для любой из них был бы гением и чудом.
Воистину на своем надгробии он с полным правом заслуживает эпитафию из его любимого Поля Валери: «О воздаянье, после размышленья-взор созерцающий покой богов».