Лучший подарок
Сначала - два эпизода из жизни и смерти книг.
Хочу рассказать эти старые истории, чтобы стало понятно, почему я вообще этим занимаюсь. Может быть, в первую очередь - понятно мне самой.
Первая произошла лет 18 назад одним зимним днём. Я жила вольно, беспечно и бездумно. Заехала как-то раз по пути откуда-то куда-то к своей подружке. И она рассказала: вернувшись с работы, узнала случайно, что к мусорным бакам за их домом кто-то свёз целый грузовик книг, журналов, пластинок. В течение всего дня люди из соседних домов - кто на санках, кто в авоськах или стопками в голых руках - сколько могли унести - тащили и тащили с помойки книжное богатство в свои дома.
Это было начало 90-х, а значит, ещё для многих семей книги были подлинной ценностью. Во всяком случае, в нашей семье это всегда было так.
Я не могла говорить. Не знаю, испытывала ли я когда-либо раньше такого рода потрясение. Был культурный шок - без преувеличения.
Подружка моя тоже поспешила к мусоркам - в надежде найти там что-нибудь для себя. От людей, которые ещё толпились у остатков этого «пиршества духа», она узнала, что книги и пластинки принадлежали какому-то умершему одинокому человеку, наследникам которого оказалась нужна только его квартира. Отдать содержимое книжных стеллажей в библиотеку они не догадались. Или не посчитали нужным.
Подружка показала, что ей досталось из того наследства: сборник стихотворений японских поэтов, внушительная стопка пластинок классической музыки и несколько научных журналов по химии. Не то чтобы эта моя подружка-филолог разбиралась в химии (хотя у меня есть и такие). В журналах на полях были написанные мелко от руки формулы, профессиональные пометки - человек, которые их делал, очень внимательно и критично прочитывал специализированные издания - от корки до корки. И это было то немногое личное, что осталось от хозяина большой библиотеки. Подружка взяла журналы из уважения к нему, абсолютно неизвестному ей человеку.
В моей прошлой издательской жизни приходилось встречаться с разными людьми, и были среди них такие, кто производил на меня особенное впечатление - своей судьбой, личностью или своими текстами. Среди них Людмила Константиновна Дземешкевич.
Она родилась и выросла в Харбине, в русской дворянской семье. Дземешкевич - её фамилия по мужу, также харбинцу голубых, только польских кровей. Образование Людмила Константиновна получила там же, в Китае, - сначала во французском католическом конвенте, а затем - в русской гимназии и одном из харбинских институтов, в которых тогда ещё преподавала старая профессура наших лучших дореволюционных университетов. В Россию они с мужем вернулись (все харбинцы говорят «вернулись», даже если их родиной был Китай) уже во время освоения целины. А в перестройку начали скрупулёзно, документ за документом собирать человеческую историю русского Китая.
Она рассказывала, как однажды на встрече с соотечественниками-харбинцами, теперь живущими в разных странах мира, сделала замечание одной из пожилых дам, что у той появился «американский акцент». А в ответ услышала, что и она не без акцента.
- Какой же у меня акцент? - Людмила Константиновна очень удивилась.
- Советский!
- Мы опошлились, - объяснила она мне слова пожилой харбинки, - мы срослись, сравнялись с окружающей нас действительностью, и сами не заметили этого.
В квартире Дземешкевичей в Омске под рабочий кабинет была отведена самая большая комната. Просторная, светлая. В углу - деревянный резной иконостас. А в книжном шкафу - почти пустые полки, на которых вместо книг были расставлены какие-то вещицы. Я обратила на это внимание, и Людмила Константиновна сказала, что когда она узнала о советской цензуре - о том, что даже произведения Толстого подверглись купированию, - то сложила все свои книги в мешки и вынесла их на помойку.
Не помню, как ушла от неё.
Сейчас ругают молодёжь, что она не читает книг. Говорят, что дети предпочитают книжке компьютер и телевизор. Это правда, но не вся. В районах Омской области на комплектацию сельских и, что главное, школьных библиотек средств не выделяется. При нынешних ценах на книжную продукцию родители сельских ребятишек не могут позволить себе покупать книги. А библиотечные фонды очень быстро - и всё быстрее год от года - ветшают, библиотекари вынуждены списывать разваливающиеся в руках, до дыр зачитанные книжки, не получая взамен новых.
Передаю благодарность от заведующей библиотекой филиала ОмГПУ в Таре Елены Николаевны Порываевой всем тем, кто участвовал в последней акции по сбору книг, кассет и дисков для тарских библиотек. Я думала, что какая-то часть из того, что мы с вами собрали, пойдёт также в сёла омского Севера. Но получается так, что всё останется в Таре, - библиотеки города очень нуждаются.
Похоже, нужно как-то (ещё не знаю, как) организовать целевой сбор детской классики и произведений из школьной программы по литературе для сельских школ. Это не решит огромную проблему, но надо же делать хоть что-то. Посмотрите внимательно у себя в шкафах и на книжных полках - нет ли у вас двойных экземпляров любимых книг?
Хочу рассказать эти старые истории, чтобы стало понятно, почему я вообще этим занимаюсь. Может быть, в первую очередь - понятно мне самой.
Первая произошла лет 18 назад одним зимним днём. Я жила вольно, беспечно и бездумно. Заехала как-то раз по пути откуда-то куда-то к своей подружке. И она рассказала: вернувшись с работы, узнала случайно, что к мусорным бакам за их домом кто-то свёз целый грузовик книг, журналов, пластинок. В течение всего дня люди из соседних домов - кто на санках, кто в авоськах или стопками в голых руках - сколько могли унести - тащили и тащили с помойки книжное богатство в свои дома.
Это было начало 90-х, а значит, ещё для многих семей книги были подлинной ценностью. Во всяком случае, в нашей семье это всегда было так.
Я не могла говорить. Не знаю, испытывала ли я когда-либо раньше такого рода потрясение. Был культурный шок - без преувеличения.
Подружка моя тоже поспешила к мусоркам - в надежде найти там что-нибудь для себя. От людей, которые ещё толпились у остатков этого «пиршества духа», она узнала, что книги и пластинки принадлежали какому-то умершему одинокому человеку, наследникам которого оказалась нужна только его квартира. Отдать содержимое книжных стеллажей в библиотеку они не догадались. Или не посчитали нужным.
Подружка показала, что ей досталось из того наследства: сборник стихотворений японских поэтов, внушительная стопка пластинок классической музыки и несколько научных журналов по химии. Не то чтобы эта моя подружка-филолог разбиралась в химии (хотя у меня есть и такие). В журналах на полях были написанные мелко от руки формулы, профессиональные пометки - человек, которые их делал, очень внимательно и критично прочитывал специализированные издания - от корки до корки. И это было то немногое личное, что осталось от хозяина большой библиотеки. Подружка взяла журналы из уважения к нему, абсолютно неизвестному ей человеку.
В моей прошлой издательской жизни приходилось встречаться с разными людьми, и были среди них такие, кто производил на меня особенное впечатление - своей судьбой, личностью или своими текстами. Среди них Людмила Константиновна Дземешкевич.
Она родилась и выросла в Харбине, в русской дворянской семье. Дземешкевич - её фамилия по мужу, также харбинцу голубых, только польских кровей. Образование Людмила Константиновна получила там же, в Китае, - сначала во французском католическом конвенте, а затем - в русской гимназии и одном из харбинских институтов, в которых тогда ещё преподавала старая профессура наших лучших дореволюционных университетов. В Россию они с мужем вернулись (все харбинцы говорят «вернулись», даже если их родиной был Китай) уже во время освоения целины. А в перестройку начали скрупулёзно, документ за документом собирать человеческую историю русского Китая.
Она рассказывала, как однажды на встрече с соотечественниками-харбинцами, теперь живущими в разных странах мира, сделала замечание одной из пожилых дам, что у той появился «американский акцент». А в ответ услышала, что и она не без акцента.
- Какой же у меня акцент? - Людмила Константиновна очень удивилась.
- Советский!
- Мы опошлились, - объяснила она мне слова пожилой харбинки, - мы срослись, сравнялись с окружающей нас действительностью, и сами не заметили этого.
В квартире Дземешкевичей в Омске под рабочий кабинет была отведена самая большая комната. Просторная, светлая. В углу - деревянный резной иконостас. А в книжном шкафу - почти пустые полки, на которых вместо книг были расставлены какие-то вещицы. Я обратила на это внимание, и Людмила Константиновна сказала, что когда она узнала о советской цензуре - о том, что даже произведения Толстого подверглись купированию, - то сложила все свои книги в мешки и вынесла их на помойку.
Не помню, как ушла от неё.
Сейчас ругают молодёжь, что она не читает книг. Говорят, что дети предпочитают книжке компьютер и телевизор. Это правда, но не вся. В районах Омской области на комплектацию сельских и, что главное, школьных библиотек средств не выделяется. При нынешних ценах на книжную продукцию родители сельских ребятишек не могут позволить себе покупать книги. А библиотечные фонды очень быстро - и всё быстрее год от года - ветшают, библиотекари вынуждены списывать разваливающиеся в руках, до дыр зачитанные книжки, не получая взамен новых.
Передаю благодарность от заведующей библиотекой филиала ОмГПУ в Таре Елены Николаевны Порываевой всем тем, кто участвовал в последней акции по сбору книг, кассет и дисков для тарских библиотек. Я думала, что какая-то часть из того, что мы с вами собрали, пойдёт также в сёла омского Севера. Но получается так, что всё останется в Таре, - библиотеки города очень нуждаются.
Похоже, нужно как-то (ещё не знаю, как) организовать целевой сбор детской классики и произведений из школьной программы по литературе для сельских школ. Это не решит огромную проблему, но надо же делать хоть что-то. Посмотрите внимательно у себя в шкафах и на книжных полках - нет ли у вас двойных экземпляров любимых книг?