ЛОЭНГРИН. Часть II
Я же говорю, нужно сначала рассказать все «дано». Хотя в той части «дано», которую я употребил на предыдущий пост, было сказано много, но не все. Мною. Вот отчего советы, данные мне, хотя и обладали ценностью, но не были релевантны развернутому «дано».
Я вот подумал сейчас, а какими они были бы, советы, если б я рассказал всё? И, кажется, они были бы такими же. Может, и не нужно полное «дано»? Все равно из даденных вами советов я воспользуюсь теми, которые придутся мне по нраву. Это не оттого, что я лицемер, а просто так всегда бывает. Придешь к мудрецу, спросишь: «Что мне делать?» Он говорит: ничего не поделаешь, съешь поганку (бледную). И что? Два варианта - есть поганку или поменять отношение к мудрецу. И ты говоришь себе: «Плохой мудрец попался, никудышный. Спасибо этому дому, пойдем к другому». И будешь ходить по мудрецам, покуда не найдешь самого мудрого, который не будет давать никаких советов, а просто тебя пожалеет, потому что людям этого только нужно. Ведь на самом деле никто ничего менять не хочет (захотел бы - изменил).
У нас недавно помер инвалид - очень противный. У него была одна нога и одна железяка вместо ноги. И он всех доставал своей отсутствующей ногой, был злобный, завистливый (не тем будь помянут, естественно). А на эту свою ногу он жил-поживал, и в пассажирском транспорте своим костылем всех затрахал, превращая его в орудие унижения и издевательства, особенно над молодыми людьми 14-21 года. А околел он вблизи жел/дор. полотна. Я резонно предположил, что у него выросла вторая нога и он побежал скорее на станцию пилить ее под локомотивом, пока никто не видит. Потому что кроме отсутствия ноги в нем ничего и не было.
Я незлой. Верьте на слово, редкостно мерзячий инвалид был (не тем будь помянут, естественно).
Но почему-то считается неприличным говорить: пожалейте меня! Все сразу начинают бычиться, как Ницше (кстати, он был красавцем и никакой у него личной жизни не было никогда, а был лишь общественный сифилис). Положено говорить так: «Нужен совет». Жалость - чувство расточительное - затраты большие, удовольствия никакого. А разруливать чужую беду и быть вадемекумом счастья приятно и почетно, почетно и забавно, забавно и я охренел уже от собственных проблем, которые ни для кого проблемами не являются, и вообще у всех все хуже.
Вот заметили? Живешь наедине с собой, всегда вдвоем: «Мы всегда вдвоем - я и мое одиночество» (сифилитический Ницше без личной жизни). И носишь в себе свой скелет...
Вы задумывались (это я про другое) - вот вы боитесь скелетов - ну, пальцем их поторогать, или когда они двигаются в фильмах и из них кишки вываливаются а они хохочут мерзко и все хотят к живому поближе? А прикиньте, у каждого внутри собственный скелет. Не в шкафу, как у англичан - умозрительный какой-то скелет (тупическая пословица, не наша, наш народ такую никогда бы не выдумал), а самый настоящий страшный скелет, и двигается, и в нем плещутся кишки с какашками и он клацает зубами и тянется к живому. Вот сижу я, и в нескольких см от поверхности ж…опы начинаются кости таза. Вот смотрю я на ноги свои, а из них выпирают анатомические подробности. До иной косточки 2-3 мм эпителиальных тканей - и всё! Прикиньте? Вот хожу я, боюсь скелетов, а у меня внутри тела огромный скелет! Страшно? Ну, не страшно, конечно, но ход мысли оригинальный.
И вот я вам рассказываю, какой у меня внутри страшный скелет, и все должны мне сочувствовать, что я прямо весь такой прискелеченный самый-рассамый разнаипреразнайсчастнейший горький-прегорький парень на свете и куда взгляд ни кинь, кругом одни беды и огорчения. В наипривилегированнейшем инсте им. св. Спеси учусь и еще рыло кривлю, мол, не мой масштаб, ведь я вундеркинд и окончил лицей в Больших Понтах раньше сроку. Из-за Больших Понтов у меня не было детства! Способностей ко всему гуманитарному и естественному у меня столько, что они губят друг друга, отчего я никогда не вырасту в гений, а так и зачахну разносторонне одаренным талантом. Кстати, что ужасно - все мои друзья - таланты и красавцы, так что собственная наружность кажется мне заурядной и радости от нее никакой. Хоть помирай - так ведь нет! У меня буйволическое здоровье, я мог бы служить кузнецом, например. И одна учительница меня даже унижала (бедного) тем, что говорила: «С такими плечами ему филологом не быть». И никто мне, бедняженьке, не дает. Вернее, те, которые не против, мне душу материализмом терзают. А к тем, с кем я не против, мне подкатить гордость не дает. Вот! Гордость мне тоже не дает!
И давайте все утешайте меня бедняженьку, горького паренька, а не то пойду-ка я в аптеку, куплю я кислоты - Лишу себя на веки небесной красоты. И льются из меня in Stroeme большие-пребольшие слезы, примерно с грецкий орех или недиетическое яйцо величиной. И все мои френды, побросав орудия производства вперегонки утешают меня, забыв напрочь, что у них свои проблемы, что
Беттина Фонарн работает без страховки воздушным гимнастом, чтобы получать 15% надбавки к зарплате, ведь ей надо содержать восьмерых детей, из которых у одного болезнь Дауна, а другой, учась в седьмом классе обрюхатил учительницу ОБЖ. И как раз накануне она потянула ахиллесово сухожилие и через неделю у нее, как у Катерины Ивановны из Достоевского отключат Интернет и заставят плясать на площади.
Еленалейла вложила общественные деньги, собранные на 23 февраля, в рулетку ради легкой поживы и проиграла не только их, но и родовое имение, оставив дочь бесприданницей.
Клавирабенд, которая на самом деле строевой генерал 65 лет (в бакенбардах), знает, что его отзовут из части и уволят в запас, п.ч. в казарме повесился новобранец.
Шыдравв не заметил, как в алтарь его церкви забежал дворовый пес, и теперь не знает, что делать - то ли гореть ему в аду посмертно (т.е. промолчать), то ли признаться митрополиту и гореть заживо от стыда.
Аноним, случайно зашедший на форум имеет еще большие проблемы, но о них никто не знает.
Не знает о них и Движок. Движок ничего ни о ком не знает, и не интересуется, п.ч. все его мысли поглощены тинейджерско-половой темой, и его интересуют другие люди настолько, насколько они вместительны для его секретов.
К делу.
Почему все советы были неверны? П.ч. из моих слов было понятнь не больше, чем из оперного либретто. Добавляю яркости и контрастности. О чем я говрю? А вот о чем: я в тоске и рассказываю про тоску, и пока я говорю с Вами, моя тоска греет меня. Я горю, но вижу только огонь. Он прекрасен, я с расширенными зрачками - зачарованный, как зверь, смотрю на пламя, и не чувствую, что это мое тело горит, распавшееся, подобно огромному цветку. Я стою подле костра - мне тепло, и в пламени корчат потешные рожи итальянские маски, и я ничего не помню, кроме того что люблю, люблю однажды и навсегда, моей последней любовью, которая кажется мне вечной, ибо мне не пережить ее.
Вы скажете (или не скажете): все пройдет, пройдет и это.
Нет, это по-другому как-то будет. Если это пройдет, то я уже буду и не я вовсе, и тот, будущий я не пожалеет обо мне прежнем, т.е. нынешнем. Сука он, этот я в футуруме. Бедный я, бедный - я сейчас. Одинокий и ночной.
Все пройдет, а правда останется. Так немцы говорят в сборниках пословиц и поговорок (по-немецки в рифму).
А правда в том, что я сейчас - сегодня, как вчера, и завтра - я знаю - так же, как сегодня, люблю. Я люблю так сильно, что мне становится безразлично, любят ли меня. Когда я вспоминаю поворот любимой головы, любимый запах любимых волос, который я знаю, словно он из нот и слов, я забываю владеть лицом и смеюсь, отчего выгляжу сумасшедшим, каковым и являюсь.
Но сумасшедшие не умеют любить, значит, я совершенно здоров. Я буду жить грустный и нечеловечески, трансцендентально счастливый, зная, что я опять поеду встречать ее из Долгопрудного в субботу. И мы будем гулять по парку и я буду очень быстро тараторить какую-то совершеннейшую бессвязицу, очень смешную, но говорить я буду так быстро, что она будет смеяться не словам, а моей прыгучей резвости - я буду такой упругий, верткий, плечистый, я буду носиться вокруг нее, как спущенный с цепи пес. Я буду держать ее руки в своих сколько захочу, и буду дышать на них и дышать ими. И я могу очень серьезно целовать ее пальцы.
Я сколько угодно могу целовать ее пальцы, но целую я их ограниченно. Если долго держать ее руки у губ, то медленно, как Несси, из утробы всплывает чудовище, оно издалека трубит, вроде голубых китов, что эти руки терпят мои губы. Эти руки, которые я так знаю, которые такие противоестественно горячие и при этом белые, эти руки не мерцают всеми клетками, они не звенят дрожью ,как весь я со всеми жилами, фибрами, эпителиями, склерой и конъюнктивой, всеми суставами и полусоставками. Эти руки спят и видят другой сон, Они мои не по любви, а от доброты, от милосердия, от привычки, от жалости, от любви в таком неподростковом смысле. И все это (милосердие, вера, надежда, любовь, мудрость) - лучше, чище, чем любовь в моем понимании, всё это такие качества, которые никогда не встретишь в таком избытке и в такой гармонии. Любить, наверное, так-сяк каждый умеет. А вот это всё - ну, то, что у нее, доброта и милосердие - этого же так мало, как будто ей досталось за всю европейскую часть России.
Она любит меня как все сестры этого мира. Она бы трепала меня по лохматой блондинистой голове, но не делает это, сдерживая себя, п.ч. мне будет мало этого. Мне будет нужно, чтобы она всегда, вечную жизнь трепала меня по голове. И поэтому ее рука не дрогнет, я подлезаю под нее сам, и глажу себя ей, глажу, а она смотрит в сторону расфокусированным взглядом. Она ждет, когда я затушу ее близостью избыток моей тоски (тоски по ее рукам), и мы пойдем говорить о всякой ерунде - об искусстве, политике, религии, погоде, родных и чужих, о ней, о чем угодно. Едва я подумаю об этом, я уже целую ее пальцы все более скованно, как Марсель надкусывал печенье «Мадлен» (это из Марселя Пруста - я ничего, кроме этого эпизода не читал, и до сих пор мне хватало). Ее руки грезят не обо мне. Они...
Какая разница! - о чем грезят? Пусть о пальме, одинокой и траурной, в раскаленной пустыне. О дубе по ту сторону реки.
Она не не любит меня.
Она любит не меня.
Вот в чем все дело. И если бы мои губы ударяли в ее пальцы как било в набат, ее (такие любимые мной) пальцы молчали бы, как воздух, и забывали звучать. Когда Несси трубит мне в душу, нужно оторваться от нее, от моих садов и виноградников, превратить тоску в смех и ждать.
И я буду говорить с ней весь день - шутить и петь, и прыгать, и буду только думать об одном - когда повторится этот миг, когда я вновь смогу прижаться к ней всем телом, не позволяя себе вожделеть, прожить этот миг, когда мои все клетки всех тканей скажут в экстазе: «А-а-а-а-а-а-а-ххххх!».
И между моим прикосновением к ней-прекрасной и первым гласом чудовища Несси, я буду счастлив, как Адам.
И я буду жить, зная, что по субботам я встречаю ее из Долгопрудного. И ради субботы я готов на остальные дни.
Она позвонила и сказала, что не уверена насчет субботы. У нее просто дела. Может статься, что в эту субботу не сложится - мы увидимся на днях.
И чтобы не завыть от беспричинного отчаянья (ведь ничего не произошло, все хорошо, у нее просто дела, это правда)...
А я бы завыл некрасиво, тоскливо, надрывно, и испортил о себе мнение во всеобщих и собственных глазах...
Так вот, чтобы не завыть от отчаянья, я написал вам это письмо.
