ДОКОЛЕ КОРШУНУ КРУЖИТЬ?
ДОКОЛЕ КОРШУНУ КРУЖИТЬ?
Начало
Но если всем - ужас, то назови хоть одно имя, приведи хоть один пример. Нет у него ничего за душой и не читал он воспоминания «этих маршалов», они ему неинтересны, да и некогда: он всю жизнь в мыле карьеру делал.
Можно было бы вспомнить множество высказываний о Сталине людей самых разных сфер деятельности наших и иностранных и, конечно, «этих маршалов», но чтобы раздавить вонючего клопа демократии достаточно и одного примера хотя бы из воспоминаний маршала К.К. Рокоссовского.
Тот в тяжелую пору 1942 года был назначен командующим Брянским фронтом и вызван в Ставку. Он вспоминал: «В Ставке я был тепло принят Верховным Главнокомандующим. Он в общих чертах ознакомил меня с положением на воронежском направлении, а после этого сказал, что если у меня есть на примете дельные работники, то он поможет мне заполучить их для укомплектования штаба Брянского фронта. Я назвал… Сталин тут же отдал командующему Западным фронтом распоряжение откомандировать этих товарищей и пожелал мне успеха на новой должности».
Я вас спрашиваю, завлекательный клоп по правам человека, где здесь ужас?
Разумеется, Сталин, как и любой Главнокомандующий всех времен и армий, случалось, во время войны и распекал военачальников, как однажды даже маршала Василевского, и снимал с должности, как генерала Козлова и Мехлиса, и понижал в звании, как маршала Кулика и генерала Петрова, и отдавал под суд, как генерала Павлова. А как вы думали? Ведь это война, а не побрехушки в Госдуме с каким-нибудь велеречивым антисоветчиком Мидинским или шарнирным патриотом Исаевым.
Вот как было, например, с Василевским. Однажды рано утром в августе 1943 года, находясь на КП 46 армии Юго-Западного фронта, он получил телеграмму:
«Маршалу Василевскому. Сейчас уже 3 часа 30 минут 17 августа, а Вы еще не изволили прислать в Ставку донесение об итогах операции за 16 августа и о Вашей оценке обстановки. Я давно уже обязал Вас как уполномоченного Ставки обязательно присылать в Ставку к исходу каждого дня операции специальные донесения. Вы почти каждый раз забывали об этой своей обязанности и не присылали в Ставку донесений.
16 августа является первым днём важной операции на Юго-Западном фронте, где Вы состоите уполномоченным Ставки. Но вот Вы опять изволили забыть о своём долге перед Ставкой и не присылаете в Ставку донесений.
Последний раз предупреждаю Вас, что в случае, если Вы хоть раз ещё позволите себе забыть о своём долге перед Ставкой, Вы будете отстранены от должности начальника Генерального штаба и будете отозваны с фронта. И. Сталин».
Приведя текст, Василевский пояснил: «Эта телеграмма потрясла меня. За все годы своей военной службы я не получил ни одного даже мелкого замечания… На протяжении всей своей работы с И.В.Сталиным, особенно во время Великой Отечественной войны, я неизменно чувствовал его внимание, я бы даже сказал, чрезмерную заботу… Добавлю лишь, что Сталин был так категоричен не только в отношении меня. Подобную дисциплину он требовал от каждого представителя Ставки».
Да, маршал был потрясен. А вы думаете, что был бы рад американский генерал, получив подобную телеграмму от Эйзенхауэра, или английский - от Монтгомери, или немецкий - от Гитлера… А уж от Сталина-то! Кавалеристы рассказывали, что при виде его портретов или при звуке его голоса по радио даже кони ушами прядали.
А ныне другие времена, другие люди. Если, например, тот же Лукин получит телеграмму от Путина, что он бездельник и трепло, которому пора на завалинку, его душу это не потрясет, но охватит дикий ужас, и он кинется умолять, как гусекрад Паниковский: «Оставьте меня! Я хороший! Я буду защищать права человеков!»
3
А. Твардовский - А. Солженицыну:
- Если бы моя власть, я бы вас посадил…
(Бодался телёнок с дубом)
Еще Лукин объявил, что академик П.Л. Капица, отец сидящего рядом с ним в студии профессора Сергея Капицы, из высших соображений всечеловеческого гуманизма в свое время отказался участвовать в работе над атомной бомбой. А вот, мол, Курчатов, Харитон, Сахаров, Зельдович и некоторые другие лишены были сих высших соображений и создали бомбу, получили по три Золотых Звезды, чем и покрыли свои имена несмываемым в веках позором, да?
Тут выскочила Светлова:
- Украли бомбу! Это же факт! Украли! Я видела, как Курчатов засовывал её за пазуху!..
Мадам так негодовала и была возмущена, обижена за Америку, где у неё поместье, словно любимую державу оставили и без бомбы и без штанов. Да не одну, а две бомбы украли, и первую сбросили на Хиросиму, вторую - на Нагасаки.
Профессор Капица мягко, но внятно осадил американскую помещицу:
- Не украли. Тут была другая сила…
А на слова кровососущего губошлепа о будто бы имевшем место отказе отца участвовать в атомном проекте профессор и ухом не повел. Вместо этого рассказал об одном американском физике, поляке, который, поняв в 1944 году, что Германия уже на краю краха, и новое страшное оружие может быть применено против Советского Союза, действительно вышел из участия в американском атомном проекте.
Светлова, американская Салтычиха, и Лукин, как увидим из дальнейшего, наверняка были изумлены: как? человек сочувствовал Советскому Союзу?
В США убит приёмными родителями очередной ребёнок из России, 14-й по счёту. 2 марта, рассказывая об этом с места преступления, журналист Василий Арканов назвал чудовищную цифру: сейчас в США 57 тысяч вывезенных из России и усыновленных детей. Если бы они выросли дома, то это население районного города. Спасибо американцам, что они берут брошенных, обреченных на сиротство. Но до чего же надо довести своей народ, как надо ненавидеть его, какую жизнь для него создать, чтобы столько несчастных женщин отринули своё главное призвание в мире Божьем. А Путин, должно быть, радуется этому, как в своё время радовался отъезду из страны учёных: «Это свидетельствует о высокой конкурентоспособности нашей науки!»
А солженицыны да панфиловы льют слёзы о мнимых страданиях мнимых жертв. А светловы да лукины пускают пузыри и аплодируют им, будто и не зная хотя бы об этих 57 тысячах своих юных соотечественников…
Нобелевский лауреат П.Л. Капица был подлинным патриотом своей родины. Ещё с 1936 года он слал письма Сталину и Молотову, высказывая разного рода соображения о наших недостатках и возможных улучшениях. Так, в 1946 году он в припадке дикого ужаса послал Сталину рукопись книги Льва Гумилевского «Русские инженеры» и сопроводил письмом, где подчеркивал, что «один из главных отечественных недостатков - недооценка своих и переоценка заграничных сил. Ведь излишняя скромность - это еще больший недостаток, чем излишняя самоуверенность». Он, тринадцать лет проработавший в Англии, знал что говорил: «Для того чтобы закрепить победу (в Отечественной войне) и поднять наше культурное влияние за рубежом, необходимо осознать наши творческие силы и возможности… Успешно мы можем это делать, только когда будем верить в талант нашего инженера и учёного, когда, наконец, поймём, что творческий потенциал нашего народа не меньше, а даже больше других. Что это так, по-видимому, доказывается и тем, что за все эти столетия нас никто не сумел поглотить».
Сталин ответил: «Тов. Капица! Спасибо за Ваше хорошее письмо, я был ему очень рад… Получил все Ваши письма. В письмах много поучительного. Что касается книги Л. Гумилевского «Русские инженеры», то она очень интересна и будет издана в скором времени». Через несколько месяцев книга вышла и получила Сталинскую премию. Всё это, как вы понимаете, вызвало у Капицы новый приступ дикого ужаса.
А в ту пору, когда у нас шла работа над созданием атомной бомбы, академик Капица был занят своим крайне важным для обороны страны делом: был начальником Главного управления по кислороду при Совете народных комиссаров. И потому имел весьма веские причины отказаться от работы с Курчатовым, если его и впрямь приглашали. А коли Капица мог бы по времени и был нужен по своему научному профилю для такой работы, он бы, конечно, принял в ней участие.
Но вот что ещё интересно. В 1943 году Капица получил вторую Сталинскую премию, в 1945-м - первую Золотую Звезду Героя. А ведь в это время уже шла работа над атомной бомбой. И кроме того - шесть орденов Ленина. Это что ж, всё за отказ работать над бомбой?
Значит, либо отказа и не было, либо наше руководство не придало ему никакого значения, что особенно бросается в глаза рядом с судьбой того американского поляка, нобелиата, о котором рассказал проф. Капица: его судьба как физика была сломана, и он вынужден был заняться прикладной медицинской физикой.
Ну, а рассказать о переписке отца со Сталиным, о её замечательных результатах,- фи, как можно! Заплюют. На днях даже юбилей божественной Анны Герман, даже 100-летие замечательной детской писательницы Агнии Барто ухитрились насквозь пронизать тупоумной антисоветчиной. А ведь какой благодатный для имиджа страны материал дала хотя бы эта полька, ставшая любимицей всей России. Ничего не секут тупые сытые рожи…
4
А. Твардовский - А. Солженицыну:
- Ему ..ут в глаза, а он - «божья роса!»
(Бодался теленок с дубом)
Итак, что же сказали эти просвещенные господа о предательстве. Проф. Капица вопросил: «Кто Володин - предатель или герой? Нелегко ответить». Для его знаменитого отца тут трудности не существовало. Тотчас вылез мудрец Лукин: «Володин несомненно государственный преступник, он предал интересы государства…»
Было слышно, как при этих словах Светлова заскрежетала зубами и, казалось, была готова броситься на защитника прав человека и задушить его.
Но он продолжил так: «С другой стороны, что если явно преступно само государство. Что с этим делать? Герой фильма решает, можно ли служить этому преступному государству, которое сажает одного виновного и миллионы невиновных». Это было сказано с дрожью в голосе, словно тем единственным невиновным был именно он, несчастный клоп демократии.
Светлова подскочила в кресле от восторга. Но фу, какая тотчас вонь пошла от клопа: ведь герой фильма решает совсем другой вопрос: не можно ли служить родине, а можно ли её предать. Да и не видим мы его решающим, размышляющим: он просто идёт и предаёт. Так бы поступил и Лукин. Какие сомнения! Он ставит на одну доску фашистскую Германию и свою родину. Там полковник Штауфенберг покушался на преступного руководителя преступного государства и потому герой, а тут Володин покушался на безопасность преступного государства и значит, блин, тоже герой!
Но Лукин почему-то привел только один пример преступности его родины - миллионы невиновных солженицыных в неволе. А ведь мог бы указать множество примеров. Так, в 1918-1922 годы его родина разнесла в пух и вышвырнула припожаловавших к ней в гости с букетами хризантем войска прогрессивнейших держав мира - Франции, Англии, Америки, Японии…Разве это не преступление! Потом она преступно обогнала в экономическом развитии всю Европу. Позже дюжина деликатнейших свободолюбивых держав были повержены Гитлером и свободно лизали ему пятки, а родина довела Гитлера, Геббельса, Геринга до самоубийства, а их друзей - до суда и петли. Это преступление, как видно, особенно возмущает Лукина: он же правозащитник. Ах, как жаль, что не был на Нюрнбергском процессе. Уж он бы сказал словцо ! А сколько ещё за родиной преступлений …
Тут врубилась американская помещица: «Честный герой фильма и не мыслил допустить, чтобы атомная бомба попала в руки тирана, злодея, который может использовать её, как захочет. Снабдить изверга таким оружием - вот она, черная жаба злодейства!»
Жаба околела? Но какова забывчивость этой Салтычихи! В дни всей той суеты, что изобразил её супруг (конец декабря 1949 года), атомная бомба у нас уже была. Почти четыре года до своей смерти Сталин имел атомную бомбу. И что? А ничего. Лежала в погребе рядом с солёными огурцами. А американцы едва только смастачили парочку «малышей», как тут же помчались угостить мирных жителей Японии. И после Сталина вот уже более полувека наше ядерное оружие спит чутким мирным сном. И ваша Америка, мадам Черножабова, до сих пор остаётся единственной страной, прибегнувшей к этому адскому оружию. Что, не слышала? Или в глазах струя?
Но она еще и вот что лепечет: «Сейчас Володина не нашлось бы!» То есть теперь, мол, такая чудесная жизнь, что нет предателей родины. Мадам, ну что с вами делать?.. Да разве не предали родину Горбачёв с Ельциным и вся их вшивая свора? Разве не продолжает предавать её на ниве словесности ваш мафусаил Нобелевской премии? Разве этот фильм не предательство?
Явленный нам хоровод-симпозиум хорошо бы дополнить еще одним персонажем, имеющим гораздо более прямое отношение к роману и фильму «ВКП», чем все остальные симпозианты, включая супругу Бронированного: роман был написан еще до того чудного мгновенья, когда на фоне сирой пенсионерки как божество и как легенда явилась она.
Тут придётся сделать отступление. В начале 2000 года у меня дома раздался телефонный звонок из Нью-Йорка. Признаться, это случается не так часто: за последние шестьдесят лет то был первый звонок. Звонил незнакомый мне Сергей Николаевич Никифоров, российский гражданин, в 1992 году оказавшийся в Америке.
Как так? В чём дело? Зачем я ему понадобился? Оказывается, там, в США, каким-то неведомым путём Никифорову попал в руки московский журнал с моей статьёй о Солженицыне. А он, Сергей-то Николаевич, представьте себе, отбывал срок вместе с ним в этой самой шарашке, о которой тот сочинил роман. Надо заметить, что ведь именно за этот умеренно, в чем-то, можно даже сказать, разумно антисоветский роман, вышедший на Западе в 1968 году, сочинитель и получил в 1970-м Нобелевскую премию, а не за опубликованный только в 1973 году уж вовсе оголтелый «Архипелаг», как думают многие.
Никифоров рассказал, что не только сидел вместо с нобелиатом по той же статье, но и послужил прообразом для одного персонажа его романа: из Никифорова писатель слепил Руську Доронина.
Сергей Николаевич поведал также, что написал воспоминания о том времени и хотел бы кое о чем посоветоваться. Что ж, я был не против. Вскоре он приехал в Москву и вручил мне рукопись, озаглавленную строчкой из песни в фильме «Кубанские казаки» - «Каким он был, таким он и остался». Мне показалось это банальным, но автор настаивал: именно так.
Воспоминания были написаны на хорошем литературном уровне, что вовсе и неудивительно: автор - человек бывалый, у него высшее образование да он уже и писал и печатался в США. Во всяком случае язык гораздо лучше, чем у Солженицына.
Ведь этот живой классик начисто лишен чутья к слову. Он рассказывает, как сконструировал себе язык: в лагере ежедневно, даже в строю, учил наизусть две-три страницы словаря Даля. Сей словарь великолепная вещь, но только для тех, кто чутьё к русскому слову впитал с молоком матери. А с Бронированным этого почему-то не произошло, он глух, и словарь для него бесполезен. Потому нет-нет да случаются у него такие конфузы, что хоть святых выноси. Например, вместо «упасть навзничь» пишет «упасть ничком», т.е. прямо противоположное. Желая блеснуть простонародным речением «ехать охлюпкой» (верхом без седла), пишет «ехать охляблью». Есть идиомы «ухом не вести» и «ни уха, ни рыла не знать, не понимать». Он их спарил и получил нечто новое, но совершенно несообразное: «не вести ни ухом, ни рылом». Хоть стой, хоть падай! А это? - «женщина в платьи», «Вячислав», «восспоминания», даже «аннальное отверстие»… Путает анналы истории с задницей. И нет этому конца… Словом, истинный глухарь - породистый, с медалью лауреата.
Когда Сергей Николаевич уходил, я вышел на лестницу проводить его и, указав на дверь против моей, сказал:
- Здесь жил еще один прообраз - Лев Копелев, по роману -Лев Рубин.
- Неужели?- удивился гость.
- Как же, как же. У нас были милейшие отношения. Им с Раисой Орловой частенько приносили из американского посольства ящики, мешки, коробы с заморской пищей. Когда их не было дома, мне, коммунисту, приходилось принимать эти империалистические коробы с пропитанием для антисоветчиков на временную сохранность .
- А где он сейчас? Говорят, это он принёс в «Новый мир» Твардовскому «Один день Ивана Денисовича»?
- Да, он, хотя в повести, с которой всё и началось, не находил ничего особенного, что Солженицын язвительно поминал ему. Из этой квартиры он перебазировался в Германию и там вслед за супругой года три назад умер. Но в 1993 году в парижском журнале «Синтаксис» успел напечатать письмо своему бывшему другу и протеже.
При следующей встрече я прочитал Никифорову несколько строк из письма Копелева создателю образа Рубина: «В том, что ты пишешь в последние годы, преобладают ненависть, высокомерие и несправедливость. Ты ненавидишь всех, мыслящих не по-твоему, будь то Радищев, Милюков или Бердяев» и т.д. Я был согласен с антисоветчиком.
А мои замечания по рукописи Никифорова не имели существенного значения и были приняты им лишь отчасти. После этого я позвонил Станиславу Куняеву, который к тому времени сумел уже одолеть солжницынскую мороку, и воспоминания появились в «Нашем современнике», №11 за 2000 год. К сожалению, тираж журнала был тогда уже только 12500 экземпляров.
История Никифорова такова. Он сын кулака. Поэтому или просто по молодой дурости в сентябре 1946 года, когда было 19 лет, они с приятелем сумели передать в американское посольство письмо. В обвинительном заключении говорилось, что это было «письмо злостного антисоветского содержания от имени якобы существующей подпольной партии». В нем возводилась клевета на И.В. Сталина и на положение в стране. Кроме того, указывалось, что их «партия ставит задачу свержения Советской власти». Подпольщики-заговорщики посетили дачу американского посольства в Мытищах «с целью встретиться с американцами для получения указаний и практической помощи в борьбе против СССР». Как говорится, уж куда дальше. Тем более, что, «начиная с 1946 года Никифоров проводил среди своего окружения антисоветскую пропаганду». Однако, «допрошенный в качестве обвиняемого, Никифоров признал себя обвиняемым только в подаче документа. Проведение антисоветской деятельности отрицает, но изобличается в этом показаниями свидетелей, очными ставками и вещественными доказательствами». А намеченная встреча не состоялась, ибо 3-й секретарь посольства, поняв что это за лохи, передал письмо прямехонько в КГБ. И ребятишки загремели…
После отбытия срока Никифоров окончил институт, женился, работал на разных должностях в разных краях страны и уже не считал себя невинной жертвой, хотя в 1992 году и уехал в США. «Оглядываясь в прошлое после многих лет проживания на Западе, в самой, так сказать, демократической стране, - пишет он, - события тех лет вижу сейчас в совершенно ином свете… В марте 1946 года Черчилль выступил в Фултоне со своей известной речью, с которой началась «холодная война». Зарубежные радиостанции, вещавшие на СССР, принялись выпячивать трудные стороны нашей жизни и восхвалять западное. Это способствовало возникновению среди молодёжи, особенно студенчества, разного рода неформальных организаций. Появилась «пятая колонна» в лице так называемых диссидентов. Кампания по «защите прав человека» явилась основным звеном в цепи «холодной войны» против СССР. И в итоге то, что не смогли сделать в 1918-1920 годах американцы с англичанами и Гитлер в 1941-м, сделали наши демократы и диссиденты с нобелевскими премиями. Народное достояние захватила кучка преступников». Как видим, несмотря на всё пережитое, человек остался патриотом, горько скорбящим о судьбе родины.
И вот Руська-Никифоров в образе антисоветчика и сексота красуется перед нами в фильме Г. Панфилова. Для начала замечу, что в авторском тексте, который читает сам сценарист, говорится, что Руська по той же 58 статье получил 25 лет и, разумеется, ни за что, ибо, как романист уверял еще в «Архипелаге», «по 58-й статье никогда не было выяснения истины, и первое подозрение, донос сексота или даже анонимный донос влекли за собой арест и немедленное обвинение. Сплошное ощущение, что все сидят ни за что». Так и в фильме - сидят сплошь «большие умы» (Светлова) и великие патриоты (Лукин). Правда, последний, как знаем, делает уступку: «Сажали одного виновного и миллионы невиновных».
Прежде чем привести ответ Никифорова на это, следует заметить, что он-то коротал свой срок по тяжкой норме: два раза рядовым зэком побывал в Воркуте, в тридцатиградусные морозы работал крепёжником на шахте, «а после работы, когда доберешься до зоны, в столовой бушлат можно было ставить стоймя - он превращался в глыбу льда». А сосед Касьянова почти весь срок в благодатном подмосковном климате всё кантовался то начальничком, то придурком: нормировщик, нарядчик, математик, завпроизводства, мастер смены, бригадир, библиотекарь… А то и вовсе ничего не делал. Ведь сам признается, что в этой шарашке, например, от него требовались две вещи: «12 часов сидеть за письменным столом и угождать начальству». То и другое он умел прекрасно. Правда, сидел он не двенадцать, а восемь часов, и, поскольку вдруг открылся великий писательский дар, то этой страсти, говорит, «я отдавал теперь всё время, а казенную работу нагло перестал тянуть». Господи, прочитали бы это во глубине сибирских руд князь Волконский Сергей Григорьевич…
Н. Решетовская по письмам страдальца рисовала такую картину: «В обеденный перерыв Саня валяется во дворе на травке или спит в общежитии (на каторге мертвый час!). Утром и вечером гуляет под липами. А в выходные дни проводит на воздухе 3-4 часа, играет в волейбол». Боже милостивый, услышал бы об этом Достоевский, у которого за целый год было три «выходных дня» - Пасха, Рождество и день тезоименитства государя.
«До 12 часов Саня читал. А в пять минут первого надевал наушники, гасил свет и слушал музыку». Допустим, оперу Глюка «Орфей в аду». Знал бы об этом каторжанин Чернышевский.
В Вашингтоне Солженицына однажды пригласили на большое профсоюзное собрание. И представьте себе, он начал там свое выступление так: «Братья! Братья по труду!» И представился как истый троекратный пролетарий: «Я, проработавший в жизни много лет каменщиком, литейщиком, чернорабочим…»
И таким лжецом он оставался всегда. Да что лжецом!.. Однажды Твардовский написал о нём большое письмо Константину Федину как председателю Союза писателей и отправил его с курьером. Вдруг - письмо передают по Би-Би-Си. Твардовский, конечно, изумлён. И Солженицын изображает солидарное изумление, да еще и глумливо наводит на свой след:
«- Вот - как? Вы даже мне дали читать под арестом, вот тут в кабинете, без выноса!
- Не могли же вы переписать все семнадцать страниц!»
И тот, потирая ручки, ухмыляется про себя: «Верно, я только четыре страницы переписал, экстракт» (Бодался телёнок с дубом). И по известным ему каналам сей экстракт уплыл в Лондон. То есть человек не только не стесняется своего подонства, не скрывает его, а публично хвастается им, гордится, наслаждается. Какой великолепный урок для Ерофеева, Сорокина, Сванидзе, Правдюка и других его адептов!
И Твардовский, и Лакшин, преданные Солженицыным, долго не могли, как теперь вот Распутин и Бородин, обласканные им, и теперь не могут понять, что имеют дело с существом совершенно особой, невиданной ранее породы.
Так вот, кому же верить - этому невиданному существу, лагерному библиотекарю-каменщику, который, посасывая присланные женой шоколадки, почитывал книжечки или сам сочинял деревянные поэмы, или иззябшему и несытому воркутинскому шахтеру? А шахтер говорит: на самом деле ему дали не 25, а 10 лет и через 7 с половиной освободили.
Что касается «ареста по первому доносу», то и это враньё, рассчитанное на блестяще твердолобых лукиных. «По первому доносу, - пишет Никифоров, - человек лишь попадал в поле зрения органов НКВД».
На русской земле более болтливого писателя, чем Бронированный, не было. Один мой читатель точно назвал его Громоздилой. Он столько о себе самом наговорил, написал, навещал, натараторил, нагромоздил, что многогое уже и не помнит. Вот уверяет, что по 58-й статье никогда не было выяснения истины, а сам же в подробностях рассказал, как долго и настойчиво донимал его допросами следователь И. Езепов, стараясь докопаться до истины, как он перед ним юлил, хитрил, заискивал. Так и говорит: «А сколько надо было, раскаивался и, сколько надо было, прозревал от своих политических заблуждений». И даже благодарил, что арестовали теперь, в 45-м, а не в 50-м, когда он мог бы залезть в антисоветчину еще глубже.
Имея в виду дотошность солженицынского следствия, Никифоров пишет: «То же было и со мной. Восемь месяцев шло следствие. Были допрошены шесть свидетелей, проведено пять очных ставок, собрано множество вещественных доказательств. Следствие старалось доказать мою вину и доказало. Другое дело - я ни в чем не признавался. Я не стремился произвести хорошее впечатление на следователя, как Солженицын».
А как велось само следствие? Он божится: «сжимали череп железным кольцом», «опускали человека в ванну с кислотой», «загоняли раскаленный шомпол в аннальное отверстие»… Повторив это, Никифоров восклицает: «Хватит, не могу больше. Ко мне, как и Солженицыну, не применяли ничего недозволенного. Правда, меня один раз посадили в карцер на пять суток. Но это за то, что пошутил над следователем, обманным путём получил 50 рублей». Между прочим, на эти 50 рэ Никифоров накормил до отвала всю камеру из четырех человек.
И дальше: «Солженицын просидел почти двадцать лет в лесу штата Вермонт за высоким забором и не знает многого в жизни самого демократического в мире государства. Попробуй пошути с полицией в Нью-Йорке. Попробуй не останови машину по её требованию, сославшись потом на любовь к шутке. Сразу наденут наручники, отвезут в участок, отберут машину. А будешь выступать - бока намнут. Посидишь несколько дней, а машину отдадут, когда уплатишь 500-600 долларов».
Что же касается миллионов невиновных в неволе, роящихся в голове блестящего мыслителя по правам человека, то Никифоров отвечает ему так: «За восемь лет заключения я невиновных не встречал. При знакомстве все говорят, и я говорил, что посажены ни за что. А познакомишься поближе, узнаёшь: или служил в немецкой армии, или учился в немецкой школе разведки, или был дезертиром». Ну, невиновные, конечно, были, как есть они у нас и сейчас, как есть и во всех тюрьмах и лагерях мира, но вот человек за такой срок не встречал их. Разве это не говорит по-своему о том, сколько их сидело?
Материал для размышления об этом дал живший в Смоленской области Э.Г. Репин. Он напоминает, что разные кликуши демократии называют разные цифры жертв политических репрессий: Яковлев - 30 миллионов, Солженицын - 60 млн., Хакадама - 90, Новодворская - 100, теперь вот и Лукин - «миллионы и миллионы на одного виновного». А на днях вылез еще Иваненко - 32 миллиона. Это нечто новое. До него врали уж больно кругло, с нулем на конце, а этот будто бы высчитал с точностью до единицы. Уже один этот разнобой в десятки миллионов свидетельствует о том, что перед нами орава лжецов. Но тов. Репин человек вежливый, он пишет: «В конце 90-х годов А.Н.Яковлев, долгие годы возглавлявший Комиссию по реабилитации, отвечая на вопрос дотошного корреспондента о количестве реабилитированных жертв политических репрессий, выдавил цифру: около 1,5 млн. человек.
Но тогда встаёт колоссальный вопрос о судьбе остальных жертв:-
по Яковлеву 30 - 1,5 = 28,5 млн.,
по Солженицыну 60 - 1,5 = 58,5 млн.,
по Хакамаде 90 - 1,5 = 88,5 млн.,
по Новодворской 100 - 1,5 = 98,5 млн. человек.
Ответов может быть только два:
1. Или десятки миллионов осуждены за контрреволюционные антигосударственные преступления правильно и реабилитации не подлежат;
2. Или цифры жертв являются плодом полоумной фантазии и бешеной ненависти к нашему прошлому названных лиц».
Но первый ответ ни одна кликуша демократии за двадцать лет своего камлания ничем подтвердить не смогла. Увы, приходится признать единственно верным ответ второй.
Впрочем, нет, особенно бесстыжие находят доводы. Солженицын, например: «Намеченный к аресту по случайным обстоятельствам, вроде доноса соседа, человек легко заменялся другим соседом». И вот, мол, конкретный факт: «В 1937 году в приёмную Новочеркасского НКВД пришла женщина спросить: как быть с некормленым грудным ребенком арестованной соседки. А её взяли и отвели в камеру: надо было срочно заполнить число, но арестованных не хватало, а эта уже была здесь». Никифоров едва не хохочет: «И я должен верить этому анекдоту!». Но представьте себе, и женщина-легенда, и блестящий дипломат, и кумир поколений верят же - с ходу! Да почитали бы хоть самого Солженицына. Он стольких друзей устно и письменно оклеветал, а их даже не подвергли допросу!
Окончание следует, используйте кнопку 'назад' для перехода
В содержание номера
К списку номеров
Источник: http://www.duel.ru/200613/?13_7_1