МОСКОВСКАЯ ЭЛИТА
МОСКОВСКАЯ ЭЛИТА
Конечно, развенчивая в споре с Галковским нашу элиту, «Дуэль», №18-19, Мухин прав. И здесь к упомянутой им университетской элите можно лишь добавить элиту из МГИМО. Помните депутата Митрофанова? Крупнейший специалист по интимным отношениям между Лениным и Арманд, а также между украинской премьершей и грузинским президентом. Есть еще г-жа Нарочницкая, профессор МГИМО, специалист в области бытия местечкового еврея Парвуса и активная участница соответствующего фильма об интригах этого господина, якобы приведших к революции 1917 года.
Доверять этим господам управление моим народом я бы не стал. Уж очень неадекватное у них восприятие мира. Обсуждать Ксюшу Собчак в качестве претендентки на эту же роль тоже совсем не хочется. Да, был еще г-н Мигранян, профессор МГИМО и вообще мужчина приятный во всех отношениях. К концу перестройки он выступил в «Литературной газете» со статьей о необходимости в нашей стране «железной руки». Удачно выступил, потому как обосновал приход Ельцина к власти и его последующие преступления. Сам г-н Мигранян сделал на этом карьеру, его соавтор куда-то пропал, а мой народ понес огромные убытки.
Были среди этой публики и лица действительно нетривиальные. Я имею в виду А. Громыко, но почему-то он не брал на себя инициативу в критические моменты истории, уступая ее то Хрущеву, то Брежневу, то Горбачеву. И здесь становится очевидным, что для управленцев высшего уровня гораздо более важным, чем для лиц других профессий, становится не теоретическая подготовка и не конкретные практические навыки, а оптимальность соотношения между ними.
Нужно и еще нечто, именуемое жизненной силой. Вот о ней я и хочу рассказать. Точнее, о женщине из элиты, обладавшей этой силой и вызывающей во мне восхищение до сих пор, хотя и давно все это было...
В четвертом классе у меня появился новый одноклассник. Парень как парень: сообразителен, опрятен, но что-то в нем было не то. Похоже было, что он не знает, где находится грань между дозволенным и хулиганством, а потому с большим запасом держится в рамках дозволенного. Детские коллективы всегда разбиваются на малые подгруппы, которые имеют повышенный запас прочности. До этого у меня был один дружок в классе, и теперь новичок попытался вклиниться в нашу компанию. Особых возражений не было, тем более что новичок жил в одном доме и даже в одном подъезде с моим старым дружком. Единственным препятствием было то, что все мы оказались Сашками. После войны самыми модными именами были Александр и Виктор. Пришлось звать друг друга по отчествам: Викторович, Николаевич и Петрович. Новичок был Петровичем...
После уроков он зазывал меня к себе домой и показывал различные диковинные штуки. Главным было то, что жил он с младшей сестрой и родителями пусть и в однокомнатной, но отдельной квартире. Это, несомненно, выделяло его семью в элиту. И еще у них в доме было много всяких непонятных вещей. Оказывается, вся его семья долго жила в США, а возвращались они в Союз на «Куин Мери». Это корабль такой был.
Прямо скажу, всякие там пуфики и грюндики на меня впечатления не производили. Из тех пластинок, что он заводил, мне нравилась лишь одна, где хрипатый негр игриво переругивался с девочкой. Негр представлялся огромным, а девочка маленькой. Впоследствии выяснилось, что прав я был лишь отчасти, потому что негра звали Луи Армстронгом, а девочку Эллой Фитцджеральд. А еще Петрович показывал фильмы, отснятые его родителями. На них Петрович вместе с другими детьми катался на коньках на маленьком катке, залитом посреди небоскребов. Завидовать было совершенно нечему. То ли дело у нас. Нацепишь на ноги «ножи», выедешь на набережную в парке Горького, раза два оттолкнешься - и нет тебя, только ветер свистит в ушах. Ну а то, что наши девчонки на катке самые лучшие, надеюсь, вы и сами знаете.
Впрочем, среди всего того барахла, что они привезли, были две по-настоящему стоящие вещи: это водяной автомат и водяной пистолет. А потому однажды, когда мы остались одни, и разыгралось сражение. Разумеется, автомат достался мне, а ему эта маленькая пукалка. Короткими очередями я отсек его от баз заправки, то есть от ванной и кухни, и, проявив стратегическое мышление, вынудил капитулировать.
Серьезно пострадали обои... Следовало поскорее делать ноги и не появляться здесь до конца четверти. Однако уже через два дня он подошел в школе и сказал:
- Ты чего не заходишь? Мама сказала, что ты хороший мальчик.
Все это было по меньшей мере странно. Дома мне за такие дела неплохо бы перепало. Конечно, до мордобоя дело бы не дошло, потому что в этом мире никого так не любили как нас, послевоенных детей. Четыре года наши родители твердо верили, что дети, которые у них появятся после войны, будут самыми умными и самыми красивыми. И горе тому, кто посмел бы им возразить. Одному в челке и с усиками они хорошо вломили.
Но несмотря на это, дома мне бы перепало по полной, а тут - «хороший мальчик». Чувствовалось, что и Петрович не вполне разделяет это мнение, но возражать не решается. Нет, наверняка здесь замешаны какие-то тонкости педагогики.
Некоторые познания в этой науке я уже имел. Еще в дошкольном возрасте, оставаясь дома один, я врубал динамик и слушал лекции о воспитании детей. Да, мои старики воспитывали меня по науке. Во всяком случае, если мать запрещала что-либо, то идти за разрешением к отцу смысла не было. Но в деле о «хорошем мальчике» все было, несомненно, сложней, и с этим следовало разобраться несмотря на имеющиеся риски. Пришлось опять ходить в гости и более внимательно относиться к информации, поступающей от Петровича. Постепенно ситуация прояснялась.
Как он рассказал, отец его был генералом и резидентом с дипломатической неприкосновенностью. Об этом догадывались и в ЦРУ, и в ФБР, а потому в квартире, где жила их семья, стояли диктофоны, почти такие же, как у Штирлица. Урки врут, когда говорят, что рачительный и трудолюбивый мелкий хозяйчик приведет нас к процветанию. На самом деле эти качества ему присущи, но не он определяет в целом экономическую ситуацию. Так что капитализм - это всегда бесхозяйственность что в России, что в Африке, что в США. Потому-то указанные почтенные организации ставили свои диктофоны автономно, и этих диктофонов было очень много. Один даже стоял за унитазом. Дети играли, находили их и очень хотели потрогать, но отец категорически запретил это делать и обсуждать. И вообще болтать лишнее не полагалось.
Это у Солженицына наша дипломатическая и околодипломатическая элита стремится вырваться на Запад, надышаться «воздухом свободы» и порассуждать об Эпикуре, сидя в тамошних кафе. Разумеется, идиоты попадаются и в этой среде, но возводить их в ранг типичного было бы неверно. Нормальные люди испытывают там немалые неудобства, а те, что поумней, страдают и пытаются выбраться назад. К таким людям и относилась мать Петровича. Она понимала, что дети должны играть и обязаны шалить, иначе они перестанут развиваться. Они имели полное право хотя бы потрогать тот диктофон, что стоял за унитазом!..
Она также понимала, что по возвращении домой в Союз ее сын будет не вполне адекватен, а потому ему нужны друзья, чей пример помог бы быстро преодолеть этот недостаток. Поскольку я был первым по успеваемости в классе и обладал блестящим уличным воспитанием, то моя кандидатура была утверждена без колебаний. Обо всем этом я догадался позже, а пока, чисто интуитивно повинуясь ее плану, занимался воспитанием товарища.
Процесс этот оказался не столь прост, ибо был чреват обратными связями. Так, однажды еще в дверях я передал ему пачку «Беломора» с задачей спрятать где-нибудь. А этот, ну в общем, вы понимаете кто, не нашел ничего лучшего, как бросить пачку в унитаз. Я остановил его руку, когда она тянулась к рычагу спуска воды. Тоже мне сын разведчика! Не может сообразить, в чем разница между «спрятать» и «уничтожить». Сгубил продукт, добытый с риском для репутации. Ведь в те времена любой взрослый, заметив у меня эту пачку, был вправе дать мне подзатыльник. Тоталитаризм, понимаешь!
Достали, просушили, но курить то, что поплавало в унитазе, уже не хотелось. И еще восемь лет не хотелось...
Окончательно я понял план его матери лишь через год, когда мы с Николаевичем попытались обучить Петровича мату. На уличной скамейке мы посадили его между собой и начали диалог:
- По-моему наш Петрович не умеет ругаться матом.
- Не может быть! Ведь это же так просто. Ну-ка, Петрович, выдай что-нибудь.
- Не буду, - мрачно процедил Петрович и получил удар в ребро.
- Матерись, не ломайся.
- А как? - спросил Петрович.
- Как умеешь. Как получится.
И чистый разум Петровича, отрафинированный лучшими специалистами из ЦРУ и ФБР, выдал шедевр. Я не слыхал ничего подобного ни до, ни после того. С тех пор я стараюсь не ругаться, чтобы в запале не выдать термин, единственным хранителем которого являюсь. Сам первоисточник впоследствии поступил на ВМК МГУ, где его наверняка обучили стандартной терминологии, и он забыл свой шедевр. Второй слушатель впоследствии стал знаменитым музыкантом, а у них важен не смысл, а мелодика фразы, так что и он наверняка забыл этот термин, ибо мелодика была так себе. Главное же состояло в том, что он обозвал нас термином, который семантически отталкивался от образа неприятных головастиков, а сексуальная составляющая ругательства уходила куда-то за горизонт.
Мне и в голову не могло прийти, что все это он расскажет дома, однако это произошло. Я догадался об этом, когда в следующее посещение его квартиры поймал на себе восторженный взгляд его матери. Она смотрела на меня, как смотрит творец на свое произведение, которое уже много раз просчитал, но все же опасаешься, что результат не совпадет с теорией. А он совпал, да почти во всех подробностях! С тех пор между нами установилась какая-то невидимая связь. Долгое время мы воспитывали одного ребенка, а это сближает...
Когда ослам становится нечего делать, они начинают перестраивать систему образования человеческих детей. Поскольку нормальные люди чадолюбивы, то они начинают тратить много времени на подстройку к новой системе образования. Это дает возможность правящим ослам проводить другие преобразования в своих чисто ослиных целях. В отсутствии какой-либо ответственности ослов перед людьми это приводит к очень печальным последствиям.
В ту пору нами правил осел с неестественно лысой головой и маленькими ушами. Хотя, по утверждению Галковского, этот осел не умел писать, но хорошо читал, что было видно на съездах, где он выступал с отчетными докладами. В новейшие демократические времена этого осла зачислили в элиту, потому что демократические ослы и читать не умели, а лишь «работали» с бумагами, тупо уставившись в них и издавая странное мычание.
Вот этот лысый осел и провел реформу школьного образования, в результате которой нашу школу расформировали, и судьба развела нас. Других крупных издержек не было, потому что указание увеличить поголовье ослов за счет естественного сокращения людей еще не поступало. Мы почти не встречались, хотя и перезванивались. Прошло много лет, мы уже получили высшие образования, когда Петрович позвонил мне и попросил помочь. Задача была не ахти какая сложная. Следовало проверить его племянника по физике перед поступлением в вуз. Я с радостью согласился, ведь это был хороший повод встретиться с матерью Петровича.
Хотя квартира была уже другая, но мои ощущения были почти теми же, что и много лет назад. Вот сейчас мне предложат вынести мусор, затем мыть руки и - за стол. Я был готов подчиниться этому сценарию, но все произошло еще проще. Она оценивающе осмотрела меня и осталась довольна. Я достаточно хорошо продвинулся по жизни, хотя и не столь успешно, как ее сын. Ведь он заканчивал аспирантуру. Мое блестящее уличное воспитание рано или поздно должно было проявить свою негативную сторону. Впрочем, жизнь покажет...
Жизнь должна была это сделать немедленно. Племянник принадлежал к суперэлите, и ему не нужна была проверка знаний по физике. Помесь мехмата МГУ и МГИМО, он унаследовал по одной линии широкую наивную веснушчатую физиономию рязанского типа, а по другой - психику отца-основателя ордена иезуитов. Племянник оканчивал элитную физико-математическую школу №2, где набрался задач повышенной трудности, одну из которых он и предложил любимому дяде. Судя по черновикам, исписанным двумя различными почерками, первым подопытным был родной отец, затем был подключен любимый дядя, а я стал третьим...
Однако нас так дешево не возьмешь. Ведь мы же деревенские в натуре! В данном случае термин «в натуре» означает два поколения назад. Задачу следовало решить! Она имела простенький вид школьной задачи на механику, но мои предшественники исписали свои черновики лагранжианами чудовищных размеров. Идти за ними, означало идти в тупик. Пришлось энергично чесать репу, и это помогло. Решение получилось коротеньким и удивительно красивым.
Петрович искренне обрадовался:
- Ну, ты понял, как решать эту задачу? - снисходительно и торжествующе спросил он племянника.
Племянник мрачно кивнул, а хозяйка дома позвала нас за стол. К обеду вышел и отец. Он серьезно страдал от гипертонии и потому большую часть выходного дня молча отлеживался в своей комнате. Петрович разлил водку по маленьким рюмочкам и произнес тост, соответствующий брежневской эпохе:
- За то, чтобы в этом обществе всеобщего потребления и нам досталось что-нибудь потребить!
Отец молча отставил свою рюмку, встал и ушел в свою комнату. Он не мог играть на меня. В этом доме я уже давно был своим, перед которым разыгрывать спектакли излишне.
- Ты что, совсем дурак? - возмутилась мать. - Не понимаешь, что говоришь?
- А я что? Я ничего! - ответил Петрович. - Могу же я в своем доме говорить, что мне заблагорассудится?!
Обед закончился быстро и без выпивки. Перед моим уходом его мать отозвала меня в сторону и сказала:
- Найди ему девушку. Возможно, поумнеет, когда женится.
- Совсем необязательно, - слабо возразил я.
- Посмотрим.
Петрович был выгодной парой, так как отец отписал ему автомобиль «Запорожец». Это горбатое чудо принадлежало к классу машин типа «не подкрутишь - не поедешь». Так что, когда моя девчонка привела подругу и мы поехали купаться за город, Петрович проявил свое умение вовремя подкручивать. Нет, он не был белоручкой или неумехой, а возможно, мать следила за его трудовым воспитанием.
Петрович не стал тянуть и женился на этой подруге на три месяца раньше, чем я женился на своей. Семейная жизнь оставляет немного досуга, но нам дружить семьями было предписано на небесах. Родители купили Петровичу двухкомнатную квартиру, а потому собирались мы у него. Пока женщины возились с детьми, Петрович нарезал огурцы и доставал бутылку. Где-то без меня его научили хорошо поддавать...
В ту пору он работал в какой-то космической фирме и писал программы коррекции орбит спутников. Как он уверял, именно по его программе корректировали орбиту «Союза» в эксперименте «Аполлон-Союз». Компьютеры той поры обладали недостаточным быстродействием, а корректирующее задание необходимо было выработать за время не более четырех минут после определения параметров траектории. Программисты ведущей организации не укладывались в это время, а мой Петрович слегка добавил теории и написал программу, работающую две минуты. Не зря мы с его матерью тратили силы на его воспитание. Специалисты ведущей организации заимствовали его идею и подправили свою программу.
- Ну а ты поимел за это хоть что-то? - спросил я.
- Вот это, - сказал Петрович, показывая комбинацию из трех пальцев, - и еще значок. Шеф, когда узнал, возмутился и отправил какую-то наградную бумагу вдогонку, но она не догонит поезд.
Ситуация для науки была стандартная, и напиваться из-за нее не стоило, но Петрович набирался из любви к искусству. В другой раз он мрачно посмеивался, когда вспоминал ту кучку мусора, которую изучали в ГЕОХИ и за которую раздавали премии и ордена. Особой любви к выпивке у меня не было, а потому наши встречи практически прекратились.
Время шло, росли наши дети, и слухи о Петровиче доходили лишь изредка. Он вырастил двоих детей, развелся и женился вновь. По слухам у него случился инсульт, но он выбрался из ситуации относительно благополучно, без каких-либо внешних признаков. Это был весьма редкий случай, а потому следовало встретиться и заимствовать опыт. Кроме того, я надеялся узнать что-либо о его матери. По расчетам ей должно быть около восьмидесяти и даже больше. Отец его умер давно, а она не должна была умереть. Это было бы слишком несправедливо.
Я созвонился и зашел к нему на работу. В учреждении, где когда-то на вахте стояли волкодавы и где для входа следовало когда-то заказывать пропуск за двое суток, на проходной сидел отставной козы барабанщик, который не обратил на меня внимания. Где-то вы, великие шпионы прошлого? Вас нет! И даже телевизор не может изобразить настоящего шпиона, одни бандюки. Когда-то по его экрану бегали поджарые супермены, сшибались на суперавтомобилях и стреляли с двух рук из двух рогаток. Суррогат, а приятно, потому что я видел и настоящих живых шпионов.
Как правило, это были крупнейшие ученые своего времени. И когда такой шпион шел по коридору вашего института в сопровождении вашего директора, то было сразу видно, что это настоящий шпион, потому что на баб он не оглядывается, пистолет не ощупывает, а собирает информацию, которую ему обязательно дадут. Кое-что он додумает сам, вернется домой и напишет такую телегу про козни коварных красных, что конгресс не сможет не выделить новые ассигнования. После этого он будет на тех же условиях принимать нашего шпиона. Благороднейшие были существа, эти шпионы, потому как двигали прогресс. Давно это было...
Петрович резался в преферанс с компьютером и, похоже, выигрывал.
При моем появлении он издал радостный вопль, подсчитал выигрыш и выключил компьютер. Мы вышли на улицу и направились в сторону метро. В парке, по которому мы шли, почти не было женщин с колясками, куда-то бежали студенты, жарилась шаурма, а сквозь изгородь реклама призывала бросить все к чертовой матери и отправиться к теплому морю.
Последнее приключение Петровича не отличалась оригинальностью. Когда у него начали неметь левые конечности, он радостно сообщил об этом своей первой жене. Она не принадлежала к элите и потому приехала, обложила его и его нынешнюю жену соответствующими словами, вызвала скорую и заплатила сколько надо, чтобы его отвезли к грамотным специалистами. Петрович провел около недели в реанимации. Весёлого в этом месте мало, потому что многих оттуда переводят не в палату, а в морг. Но Петровичу повезло, он попал в палату, а затем и на свободу с чистой совестью и без внешних изменений.
- Ну а ты как? - спросил Петрович. - Поддаешь?
- Да я и раньше не очень баловался, а теперь и годы своё берут.
- А я пью, - усмехнулся Петрович, - бутылку в день.
- А не боишься диатеза? - поддержал его я.
- Нет, я уже ничего не боюсь. В моей голове отмерли те самые клетки, что отвечают за диатез, изжогу, похмелье и вообще за страх. Так что, если кому пить, то это мне.
Мы подошли к станции метро и наступило время прощания. Мне под землю, а ему на троллейбус. Он успел еще рассказать мне, что его дети от первого брака устроились вполне прилично и уже сделали его дедом. А пятнадцатилетний сынок от второго брака стал победителем математической олимпиады. Мать не передала ему жизненную силу и честолюбие, и он не спросил о моих детях, а я не стал навязываться. Очень хотелось спросить о его матери, но что-то удержало меня. С ней нам было бы о чем поговорить и поспорить...
Я смотрел ему вслед и все думал, не догнать ли и не спросить ли о ней. Но он остановился у палатки, купил бутылку и пошел дальше к остановке троллейбуса. Догонять его не имело смысла...
А. СВОБОДИН
В содержание номера
К списку номеров
Источник: http://www.duel.ru/200628/?28_8_1