ЕЩЕ О ГУМИЛЕВЕ И КУЗЬМИНЕ
ЕЩЕ О ГУМИЛЕВЕ И КУЗЬМИНЕ
Неплохую тему вкратце поднял в «Дуэль» №24 (472) С.Г. Любкин: о двух известных историках - Льве Гумилёве и Аполлоне Кузьмине. Думаю, что её стоило бы развить.
Гумилёв
Подняв тему Гумилёва, т. Любкин сумел тут же дать и замечательное определение гумилёвскому учению в самом сжатом виде: «Вся его теория - это странной формы протест против его мучителей... Он будто бы нарочно сочинил всю эту историю с “лёгким татарским игом”, чтобы подразнить историков-марксистов, на долю которых не выпали такие страдания...» Думаю, именно так и есть. Но сначала немного о Гумилёве-учёном.
В уже не существующей ныне программе Гордона как-то выступала историк - специалист по кочевникам. Она в свою очередь дала колоритную оценку научности трудов Льва Николаевича: с увлечением прочла его книгу про сибирских тюрков, но работа того же Гумилёва о кочевниках ей как специалисту по данному предмету была просто смешна. Потом она встретилась с одним специалистом по тюркам Сибири, и тот ей рассказал совершенно аналогичное восприятие им Гумилёва, только наоборот: про кочевников он как раз прочитал на одном дыхании, а вот то, что Гумилёв написал про тюрков, ему, специалисту, было просто смешно читать...
По-моему, очень ценное свидетельство. И, говоря о Гумилёве, надо отдавать себе отчёт, что мы имеем дело с блистательным дилетантом, вдобавок отягощённым наследственностью. Не имевший фундаментальных познаний в предмете, но эрудированный, с хорошим слогом и отличной фантазией, он стал одним из признанных флагманов популярной литературы. При этом сам он был (как и полагается отпрыску двух поэтических столпов) человеком барственным, капризным, скрыто высокомерным, что не могло не сказаться на его трудах. И его научные выводы тоже несут на себе следы такой капризной пристрастности и барственной небрежности. Его дело - выдвигать смелые концепции, красноречиво их обосновывать, а кропотливо копаться в фактах - удел ничтожеств. Скажем, он, воспылав любовью к тюркам и кочевникам вообще, выступил против их третирования как агрессивных хищников. Нет, они вовсе не хищники и не исчадия ада, а совсем даже наоборот. Но свято место пусто быть не должно, поэтому пусть агрессорами и исчадиями станут... китайцы, которые-де и заставляли своей агрессивностью совершать кочевников все те нехорошие дела, которые им приписывают. Правда, реальные китайцы отличились тем, что, напрягшись, построили чудо-стену, которая должна была спасать их от таких мирных, таких душевных кочевников, но, граждане, зачем все эти придирки, зачем быть такими «противными скептиками»? В будущем история, наверное, разрешит и это противоречие, а пока - зачем портить такую замечательную игру?
Своей «тюрколюбивой» концепцией Гумилёв, конечно, в первую очередь дразнил гусей, наслаждаясь беснованием официальной историографии по поводу своей персоны, тем более что человек он был беспартийный, крупных постов не занимал, так что кроме замалчивания и редкой критики ему вряд ли что могли серьёзного сделать. Это действительно был протест, было диссиденство, но - протест и впрямь «странной формы». По каким-то непонятным причинам Лев Гумилёв не двинулся по проторенной дорожке западническо-интеллигентского обличения большевизма как «врагов цивилизации и культуры» (в чём, например, немало поусердствовала его мамаша; так, аж в 1940 г. она выдала на-гора гнусный стишок «В Кремле не должно жить...», смысл которого в том, что переносом столицы из блистательного Петербурга в мерзкую Москву большевики перечеркнули все культурные достижения последних двухсот лет), а пошёл совершенно другим путём, торжественно возглавив, так сказать, левый, евразийский уклон.
В чём причина такого выбора - трудно сказать. Возможно, в том, что годы формирования Гумилёва пришлись на 20-е годы, когда «железный занавес» был ещё не так силён и отголоски скандального течения под названием евразийство ещё могли доходить до продвинутых советских граждан. Впрочем, какое-то объяснение этому феномену, возможно, дадут позднейшие биографы Льва Николаевича (а мне почему-то кажется, что их будет немало), а пока отметим, что он сделал ставку на евразийскую кочевую лошадку и - попал пальцем в точку, сорвав самый настоящий джекпот. Потому что крайне жёсткое неприятие евразийских идей советскими идеологами было прежде всего печальной иллюстрацией к принципу несовпадения фаз общественного бытия и общественного сознания. Советскому евразийскому колоссу (который можно при желании даже назвать «первым азиатским тигром», бросившим вызов монополиии Запада) предлагалось кормиться холуйской старорежимной жвачкой, замешанной на идейках «вечной борьбы Леса и Степи». И колосс послушно кормился, будучи на вершине своего политического могущества, заученно твердил о «татаро-монгольском иге», не будь которого он, колосс, давно бы всем показал кузькину мать, не понимая, что в сложившейся геополитической реальности отношения с татарами и монголами уже перешли в разряд противостояния новгородцев и суздальцев. Естественно, что евразийство в перспективе просто было обречено на победу, и Гумилёв, сделавшийся его резидентом в СССР (хотя, кроме помешательства на тюрках, в общем-то особого отношения к нему не имел - ну да на безрыбье и рак евразиец), сорвал банк.
Теперь Гумилёв большой учёный, на него ссылаются, некоторые его термины (та же «пассионарность») прочно вошли в обиход, у него мощная поддержка фанатов. Всё это неплохо, поскольку Лев Николаевич и впрямь был кое в чём новатором и первопроходцем, но всё же хотелось бы кое от чего и предостеречь.
Я бы сравнил Гумилёва с... Фрейдом! Тот тоже был экзальтированным фантазёром (правда, его фантазии были, конечно, покруче гумилёвских), признанным в конце жизни великим психологом-новатором. Но на этом современная психология и погорела. Потому что можно сколько угодно настаивать на том, что Фрейд имеет огромные заслуги, что он открыл учёным глаза на то-то и то-то (как, помнится, делала одна из читательниц), но надо отдавать себе отчёт, что фрейдизм - это не наука, это патологическое фантазёрство на конкретные психологические темы. К сожалению, культ Фрейда не дал психологам отодвинуть венского сексуально озабоченного кустаря с позиции основателя на вполне почётную позицию предтечи, т.е. исследователя, давшего толчок науке, но собственно учёным не являвшимся (скажем, как Парацельс). И психология по-прежнему держит венского мечтателя с его сумасшедшими баснями в отцах-основателях, что придаёт психоанализу несмываемый отпечаток шарлатанства.
Вот так же, пожалуй и Гумилёв больше тянет на предтечу некоторых современных направлений, чем на учёного-основоположника. Та же его теория этногенеза ближе к термодинамике, чем к истории. И хорошо, конечно, что его новаторские идеи нашли себе поклонников, но чрезмерно серьёзное отношение к Гумилёву-учёному также может сослужить науке дурную службу, придав исторической науке аналогичный привкус шарлатанства (которого, между нами говоря, в ней и так хватает).
Кузьмин
Одним из крайних антагонистов Гумилёва с его «тюрколюбием» был Аполлон Кузьмин, известный историк в области древней этнологии. «Поэтому столь резко выступал А.Г. Кузьмин против “евразийских” построений Л.Н. Гумилёва, популярных в околонаучных и даже научных кругах в конце 80-х - начале 90-х гг. прошлого века, в которых утверждался положительный характер монгольского нашествия для Руси. Многие уважаемые историки, специалисты по другим периодам и регионам, принимали такие выводы за чистую монету. Но Кузьмин в ряде статей в научных и литературных изданиях ярко показал, что эта версия держится лишь на искажениях исторических фактов», - патетически писали ученики Кузьмина в «Литературной газете». И правда, когда маститый историк «в ряде статей ярко показывает» чью-то антинаучность, это внушает. С наукой не поспоришь.
Аполлон Кузьмин, к примеру, только усмехался, когда ему говорили, что Александр Невский был побратимом «безбожного Батыя», а его отец Ярослав - не больше не меньше - ездил в столицу Орды участвовать в выборах хана: всё это сомнительно, недостоверно и просто антинаучно. Но вот что поразительно: когда тот же Кузьмин описывает миграцию доисторических племён, то делает это с такой точностью, как будто те отметились у него в книге прихода-ухода; когда же речь заходит о более зафиксированной в источниках эпохе, сразу же начинается «сомнительно», «неубедительно»... (Поневоле вспоминаются попытки дореволюционной историографии дискредитировать Стоглавый Собор, поскольку там были утверждены именнно дореформенные обряды. И там тоже началось на ровном месте: и решения Стоглава неподлинные, и самого скорее всего не было...)
Но вот более интимные отзывы других учеников о своём великом учителе в той же «Литературке» несколько обескураживают. Вот как, например, некто Самоваров описывает любимый творческий метод Аполлона Григорьевича. «Появлялось понимание трагедии исторического выбора, этого жуткого “а если бы…”… А если бы Русь была единой, когда напали монголы, а если бы Иван Грозный не влез в Ливонскую войну, а развивал успех на Юге страны… И сотни таких “если бы”. А за этим вопросом главный вопрос истории: имеет ли человек шанс или всё предопределено?» («Бои без правил на русском поле»/»Литературная газета», 2003, № 25-26).
Тут прежде всего берёт оторопь от прыти великого историка. Дело в том, что, наверное, из всех гуманитарных наук история в наибольшей степени осталась на первобытном, описательном уровне. «Марк Антоний был рыж... Агесилай на одну ногу хромал...» - ещё в середине XIX века написал эти воспоминания о бурсацком курсе истории Николай Успенский, а дело и сейчас недалеко продвинулось. Но даже если наука больше похожа на настоящую науку, если она умеет обобщать и категоризировать (как, скажем, геология), всё равно открыть что-то на кончике пера редко где удаётся. Поэтому тем более дико выглядит безответственное фантазирование заслуженного историка на тему «если бы да кабы да выросли во рту бобы...» - более того, получается, что он и молодых учил этой, откровенно говоря, обывательщине!
Не менее странными выглядят и посылки в приведённых построениях. Что значит «если бы Русь была единой»? Что она бы перенеслась в XIII век из другой эпохи? Но тогда почему бы не сказать прямо: если бы Русь встретила монголов пулемётами, артиллерией и танками - что было бы? (Правда, хорошая тема для размышлений?) Если это о том, что князьям надо было объединиться перед лицом такой угрозы, так они и объединились! Объединённые русско-половецкие орды дружно встретили монгольские войска (я специально так утрирую, чтобы читателю была понятнее суть дела). И... естественно, после первых мощных ударов разбежались кто куда, иного и быть не могло. А если он мечтает о том, чтобы свободолюбивые феодальные правители вдруг построились в стройные колонны и стали держать «равнение на средину», то он, извините, просто болван, даже отдалённо не понимающий сущности феодальных отношений и неизвестно как пролезший в историки.
Впрочем, однажды профессор-историк выразил свою историческую методу достаточно откровенно. «Аполлон Григорьевич, рассказывая, например, о том, как один из московских князей с помощью татарского войска в пепел разгромил Тверское княжество и тем самым укрепил позиции Москвы, задавал вопрос: прав ли был московский князь или нет? И отвечал так: я не знаю прав или нет, но я знаю, как я бы поступил на его месте». Ну разве не трогательно? Вот историк, которому невозможно не аплодировать! (Интересно, как такой приверженец исторического волюнтаризма может что-то «ярко показать»?)
Исторические пристрастия Кузьмина тоже нетривиальны. Например, одними из наиболее выдающихся деятелей в истории России он считал... Сильвестра и Алексея Адашева (членов «Избранной Рады» молодого Грозного): «Десятилетие правления А.Ф. Адашева и Сильвестра - это пример, к сожалению, редкий, когда у власти оказываются действительно государственные люди», - патетически писал он. Чтобы пояснить ситуацию, представьте себе, что я начну везде носиться с утверждением: величайшими деятелями в истории России были-де Чарторыйский и Кочубей! Кто такие? Ну, были такие деятели в «избранной раде» Александра Первого. Чем они отличились? Ну, в общем-то ничем, потому что Александр их прогнал, но вот если бы не прогнал - тогда бы они себя точно показали! Так и Сильвестр с Адашевым - наверняка себя показали бы, если бы не царь-самодур, не желавший кормиться бесконечными фантазиями «молодых реформаторов».
А уж в совсем узкой аудитории Аполлон Григорьевич делился подлинными откровениями. Так например, оказывается, что «по последним научным данным» у степняков обнаружен ген кочевничества, делающий их неспособными к пространственной ориентации. Грубо говоря, сядет такой номад на коня и - несётся вперёд, пока не упрётся, скажем, в океан. Тогда он поворачивает и опять мчит куда глаза глядят, сметая всё на своём пути, пока не упрётся, допустим, в горы. Тогда опять всё с начала. (Вот они какие на самом деле. А мы тут с ними бок о бок живи!)
Впрочем, на самом деле душа профессора Кузьмина вовсе не потёмки, а его странности сразу становятся очень логичными, если только понять, что Аполлон Кузьмин был, что называется, ярым западником, фанатичным приверженцем известной концепции того, что, замечательно сформулировал один телеведущий: «Россия - это обычная европейская страна, только северная». А поскольку русская история ну никаких не даёт оснований для такого взгляда, то можно невольно прийти к выводу, сделанному ещё при царе Фёдоре III Алексеевиче: русская история-де «несправна»; то, какой должна была быть Россия - вот это и есть история, а для того, что было, надо просто найти извинения и морально осудить. В результате таких умственных упражнений появляется грандиозная псевдоистория «России, которой не было», которая и признаётся единственно истинной. В этой, с позволения сказать, «справной истории» русские князья, разумеется, громят монголов (которые, теряя на скаку свои меховые шапки, бегут обратно в глубины Азии, где им, проклятым, и подобает обретаться до скончания веков), а первый легитимный русский царь всегда прислушивается к советам молодых реформаторов и думает лишь о крестовом походе на Степь во главе коалиции христианских монархов, а вовсе не о том, чтобы пойти оружием на дружественный цивилизованный регион (Ливонию), развязав межъевропейскую смуту и отбросив свою страну в очередной раз на столетия назад.
Тогда совсем нетрудно понять, как должен был Кузьмин относиться, скажем, к Гумилёву или Сулейменову, оскорблявшим самые сокровенные стороны его исторической души. Это понятно. Гораздо более таинственным является другое. Единомышленников у него в нашем околонаучном истэблишменте не так уж мало: и т.н. «академик» Лихачёв, и т.н. «художник» Глазунов, и прочие фигуры, столь же «достойные», но менее раздутые. Но если тот же Глазунов, скажем, особенно своих белых (как в политическом, так и расовом смыслах) взглядов не скрывает, то вот Кузьмин нигде (насколько я в курсе) не проговаривается о своих идеалах; его борьба за европоцентризм русской истории была настолько по-масонски замаскирована, что уже это не может не настораживать.
Вершиной этой мимикрии явилась общеизвестная приверженность Кузьмина... марксизму! (И это у оголтелого-то проповедника исторического субъективизма!) Все знали, что Кузьмин - это чуть ли не единственный современный «историк-марксист». И когда его ученики рассказывали ему о тех или иных выступленииях недоброжелателей, маститый профессор мягко улыбался и отвечал: «Да они просто не знают марксизма...» Был ли этот «марксизм» для него удобным идеологическим прикрытием - не знаю. Но очевидно, что было в этом и ещё одно удобство - полемическое. Ведь устами (и пером) Кузьмина, получалось, руководил не он сам, а «марксистское учение», сам же он был лишь скромным рупором некоторого приближения к Абсолютной Истине. В общем, как в фильме «Свой среди чужих, чужой среди своих» герой объясняет дурачку-бандиту: «Это, брат, наука - марксизм». А учение Маркса, между прочим, всесильно (как оно само заявляло о себе устами одного из классиков), потому что оно верно. Поэтому, если «марксист» Кузьмин на основании великого учения что-то «ярко показал», то, значит, так тому и быть, не спорьте с истиной, а быстрее сворачивайте удочки.
Надо сказать, что подлинная сторона альянса заслуженного историка с марксизмом не была тайной для его учеников. Упоминавшийся уже Самоваров писал: «Аполлон Григорьевич хорошо понимал, что единственным публичным оружием в идеологических схватках того времени мог быть только марксизм, и хорошо владел этим оружием, глушил им противников, как дубиной. Он боролся за историческую Россию, а называл это творческим развитием марксизма. Благо, марксизм - это такое великое учение, что из него можно вывести все что угодно». Но, думается, что последователь профессора несколько поскромничал. Для Кузьмина такой «дубиной» была сама историческая наука, ею он действительно пытался изо всех сил глушить противников. И отношение его к историческим фактам было весьма утилитарным, хотя, к сожалению, не оригинальным: если эти факты подтверждают искомую концепцию, то они достоверны, а если нет, то зачем нам такая история? «Методология работы с источниками - это то, над чем постоянно думал Аполлон Григорьевич, и пришёл к парадоксальному на первый взгляд выводу. Для того чтобы что-то найти, опираясь на источники, надо знать, что ты ищешь. То есть идти не от источника, а исходить из поставленной задачи. Насколько такой подход является мощным оружием, показали работы господина Фоменко. Он, зная, чего хочет, легко переписал всю историю России, а потом и человечества» (Самоваров). Вот уж действительно - комментарии излишни!
Справедливости ради надо сказать, что подменой истории реальной грёзами на тему, политкорректно выражаясь, «истории альтернативной» баловался не один Кузьмин. Скажем славист Исаченко в своё время выдал фэнтези, содержание которого понятно из заглавия: «Если бы в конце XV века Новгород одержал победу над Москвой»; там и «упадок московской литературы», и «отставание Московского государства на всех поприщах», и «торжествует... принцип архаизации и византинизма», и ещё куча стандартной пошлятины. Зато вот если бы объединителем Руси стал Новогород!.. К сожалению, опубликовано это не в журнале «Знание-сила» (что вообще-то тоже не здорово), а в... «Вестнике Российской Академии Наук»! По-настоящему историки должны бы давать решительный отпор таким идиотским опусам как дискредитирующим науку - вне зависимости от их личных исторических симпатий. Но, как видим, для них находится место - и где!
Но я не знаю научной физиономии этого Исаченко - возможно, он кое-что действительно открыл, а данный труд - просто так, крик его славянской души. Нет у меня квалификации и для того, чтобы определить, был ли когда-то Кузьмин действительно серьёзным учёным, по дороге, как говорится, скурвившимся, или он изначально был лишь политбойцом под маской марксизма (и историка, конечно): в своих работах Аполлон Григорьевич обычно старался обрушить на читателя лавину из племён, языков и народностей, так что оценить уровень его работ может действительно лишь специалист (и то, видимо, не без пол-литры). Но вот жёсткая идеологическая нацеленность его позднейших исследований позволяет заявить, что в его трудах периода маститости ничего научного не было, а сам профессор явил собой яркий пример научной продажности, когда научная истина забрасывается далеко в угол, а вперёд выходит чистая идеология.
Хочу подчеркнуть, что я отличаю случай Кузьмина от могочисленных примеров того, как люди, ослеплённые какой-то идеей, неосознанно подтасовывают в её пользу факты - таких примеров вагон. Нет, Аполлон Кузьмин был сознательным лжецом и фальсификатором; возможно, он считал, что его ложь - это ложь во спасение и на пользу русскому народу, но это уже его дело.
К счастью, Кузьмин не сумел сделать себе столь же громкого имени, как другой лжец и фальсификатор - Ключевский. «Книги самого Кузьмина, при всей их глубине, не могли стать популярными в широких кругах», - признаёт его поклонник. А его двухтомная история, добавлю от себя, оказалась только полезной в борьбе с вредными насекомыми, поскольку мухи обычно дохнут уже на подлёте к ней. Но всё равно, если история по-настоящему хочет стать наукой, она должна дать суровую оценку «кузьминщине».
Я, конечно, прекрасно понимаю, что вопрос о Кузьмине (и Гумилёве) идейно-политический. Что тем, кто, подобно Кузьмину, исповедует европоцентризм в русской истории, он, конечно, всегда будет ближе, чем, скажем, Сулейменов. Но всё же я бы хотел привлечь внимание не к идейной позиции профессора-историка, а к его методологии, проще говоря - приёмчикам; они несомненно гнилые, и честный человек любых взглядов с этим согласится. Поэтому по-настоящему А.Кузьмин должен быть показательно высечен и выведен за рамки науки (внутри которых он вряд ли когда и был). Ещё и сейчас не все соглашаются давать ссылки на Гумилёва (считая его творчество больше паранаукой), а до последнего времени гениальный русский историк Покровский вообще ходил в клоунах; вот надо бы так поступить не с ними, а с Кузьминым: чтобы ни у какого серьёзного историка не было даже мысли на него сослаться без опасения вызвать громкий смех окружающих. И только когда наиболее откровенные представители исторической лженауки (вроде Кузьмина) получат надлежащую оценку, тогда сама история сможет как-то начать подниматься до научного состояния.
Михаил САЯПИН
В содержание номера
К списку номеров
Источник: http://www.duel.ru/200630/?30_6_1