ПАМЯТНИК ЭКС-МЭРУ
ПАМЯТНИК ЭКС-МЭРУ
Как только позволили конъюнктура с прокуратурой, Экс бросился на политическую родину. Либеральная общественность ликовала и гадала о его будущем. Будущее представлялось блестящим, не ниже министра юстиции. Но... Не сложилось. Экс скоропостижно скончался вдали от Города, во время вояжа неясного характера в Калининград. Причины смерти озвучивались самые феерические, во всю ширину спектра политических симпатий: от разрыва пламенного сердца до передозировки «виагры». Впрочем, большого значения это уже не имело.
Чтобы закопать Экса, разорили с десяток могил профессоров Духовной Академии и Университета в Лавре, а кладбищенский памятник подрядился ваять всё тот же садо-мазо пракситель. Помня подаренных сфинксов и урода-Петра, горожане затаили дыхание, но на этот раз обошлось. Сложности возникли потом.
Ещё во время парижского сидения Экса дела с монументальной скульптурой в Городе запутались окончательно. Озверевшие с голодухи скульпторы и растерянная администрация ставили памятники чёрт знает кому: Городовому, Чухонке-молочнице, Фотографу с собачкой, Фонарщику, Водовозу, Зайцу, Чижику-Пыжику, Загулявшим кошкам. Остапу Бендеру. Хотя в части либеральных моральных ценностей персонажи были безупречны. Особенно кошки и Бендер.
Заслуги Чижика-Пыжика общеизвестны и неоспоримы: на Фонтанке водку пил. С заслугами Экса было сложнее, но установка чего-то мэрски-памятного представлялась абсолютно неотвратимой. В связи с нежной дружбой покойника и его бывшего, ныне чрезвычайно высокопоставленного ученика-помощника, на которой упорно настаивала скорбная вдова
Существовала ещё деликатная подробность. В запале борьбы с тоталитаризмом Мэр протолкнул на законодательном уровне циклопической мудрости решение, согласно которому увековечить чью бы то ни было память можно было только по прошествии тридцати лет. Предполагалось, что так удастся предотвратить незаслуженную установку памятников сомнительным личностям из советского прошлого. Хотя и допускались исключения за «значительный вклад в определённую сферу деятельности». Ни тридцати, ни десяти лет со дня кончины Экса ещё не прошло, но ортодоксальные либералы вопили, что с его заслугами и так всё ясно, таки нечего ждать. Горожане соглашались, что если уж ставить памятник, то нужно торопиться, через тридцать лет, действительно, всё будет ясно.
Оставалось придумать если не «значительный вклад», то хоть самую завалящую «сферу деятельности». Демократическая общественность в оценке мэрских достижений старалась изо всех сил, однако «по Гамбургскому счёту» получалось только переименование Города в третий раз, да ещё то, что Юрист стал его последним мэром, приблизив исполнение мечты генерала Макашова: «Ни мэров, ни х...ров!». Один просвещённый искусствовед даже обнаружил в Эксе некую божественную суть, «ономатет» (по-гречески - дающий имена). Но при детальном рассмотрении оказалось, что «заслугу» переименования Города Юрист нагло приватизировал, обобрав в лучших чубайсовых традициях депутатов разогнанного им Горсовета, и горожанам теперь даже в греческом названии мерещилось неприличное.
Но главная проблема с увековеченьем была впереди. Сокрушительный удар по планам размещения будущего монумента Мэру нанесло празднование 300-летия Города. По случаю юбилея все мыслимые законы и правила установки памятников пошли коту под хвост, и в отношении «социально-значимых мест» под эти цели действовал один закон: «Кто смел, тот и съел». Такое разрушение городской среды могли представить себе только москвичи по результатам трудов Лужкова-Каца и его подельника - «крошки Ц». Под шумок, без положенных по закону согласований поставили заодно и памятник Совести Нации. Вообще, по случаю юбилея, в Городе понатыкали столько памятников, что количество тех самых значимых мест катастрофически уменьшилось, хотя, конечно, ставили и вполне заслуженные памятники, в частности, безусловно достойному, но малоизвестному греку Каподистрии.
Не успели перевести дух после юбилея, как удар в спину Города нанёс не к ночи будь помянутый «крошка Ц». Очередным Петром I на семь тонн сдаточного веса в бронзе. Пётр был настолько художественно несостоятелен и убог, что первой мыслью, пришедшей в голову горожанам, был вопрос: «Сколько можно получить за это чучело, если сдать его на металлолом?». Получалось около полумиллиона, хотя и в рублях.
Ставить этот подарочек где бы то ни было в Городе категорически отказались ВСЕ ответственные за установку памятников комитеты, организации, секции, комиссии и деятели культуры. Но последнее слово осталось за Губернаторшей, подсаженной в Город на правление из Москвы и битой букетом по лицу, хранящему следы комсомольского прошлого. Она, как и Фима Собак, знала богатое слово. В отличие от героини «12 стульев», у Губернаторши это был не «гомосексуализм», а «дизайн». Губернаторша совала «дизайн» куда ни попадя, обожала попугайских цветов костюмчики в облипку и радовалась крошкиной бронзовой халяве как девочка. Чтобы угодить Губернаторше, её подруги из Комитета по культуре наплевали на секции-комиссии да правила размещения памятников и поставили нового Петра так удачно, что позади урода сидели теперь, как в засаде, помор с ладьёй да советский судостроитель с чем-то похожим на атомоход «Ленин» другого памятника. Подруги поставили чудище «в целях сохранения исторических традиций». Горожане считали всё происходящее дурным сном.
Под Эксово увековеченье всё-таки нашли достойное место на городском Острове и занялись собственно монументом.
Либералы требовали чего-то величественного, вроде Ленина на броневике или Ельцина на танке, но предложение не получило достаточной поддержки, а попытки сотворить что-то художественно-прогрессивное вдребезги разбились об эксову вдову, вернее, об её представления о Прекрасном. Новации отметались вдовой из-за тонкого чувства юмора горожан, а также отношения основной их части и к авангарду, и к Эксу. Примеров хватало.
Когда «крошка Ц» всучил доверчивым американцам свой авангардный монумент в память «жертв» 11 сентября, дело чуть не дошло до международного скандала. Горожане дали этой щели с каплей название настолько же анатомически точное, насколько и непечатное. А после установки в Городе невыносимо современного памятника Совести Нации, ему дали сразу несколько названий, из которых «Пособие по сколиозу» было не самыми образным, но единственно приличным. Не пощадили горожане и памятник сексуально озабоченному Рыжему Поэту, при советской власти вытряхнутому из страны за беспробудное тунеядство. Поэт божился, что не станет выбирать ни страну, ни погост и обязательно вернётся помирать в Город, но, когда пришло время «отвечать за базар», наотрез отказался приезжать и умер в Венеции, так что его обещание стало весёлой расхожей шуткой. Памятник Поэту был ещё веселее и представлял из себя бронзовый чемодан с его головой. Чемодан был потрясающе похож, а вот Рыжий в отрезанной голове распознавался с трудом. Горожане тут же переименовали монумент из «Возвращения Рыжего» в «Чемодан - вокзал - Израиль» и считали его скульптурной юмореской, учитывая стоявший неподалёку памятник просто Козлу.
В общем, с авангардом было не всё благополучно, и наступать на эти грабли вдова не желала. В конце концов, поставили на Острове не так, чтобы бюст, а ...по это самое. С руками. Мэр, одетый во что-то, похожее на ночную рубашку пастора Шлага, правой рукой держался за постамент, а левой производил некие таинственные пассы. Постамент был облеплен надписями, как бутылка с поддельным грузинским вином - фальшивыми акцизными марками. Одной из надписей была стихотворная хохма Рыжего с обещанием тоже помереть на этом месте. Единственное, что удалось творчески-оригинального, так это, на удивление всем горожанам, изваять Мэра с закрытым ртом.
Конечно, Экс, торчащий по ширинку из постамента и возвращающий название Городу на языке глухонемых, производил жуткое впечатление, но к 2006 году он уже был для горожан чем-то вроде Чухонки-молочницы.
Открытие памятника первоначально предполагалось в День рождения города, между запуском фонтанов и карнавалом. Однако скорбная вдова (получившая в связи со скандальным судебным процессом справку о психической вменяемости) передумала. Одно дело дурацкий карнавал, и совсем другое - экономический форум, годовщина избрания Тухлого Деда президентом и День России в одном флаконе. Присутствие на церемонии ученика-помощника в этом случае было неизбежно.
Общедоступно о переносе торжества почему-то не сообщили. Неоповещённая либеральная общественность приволоклась с венками и даже приступила к церемонии открытия. Фактическое отсутствие самого памятника никого не смущало, духовная составляющая признавалась важнее организационных недоработок, а исторический момент требовал сплочения либералов перед лицом угрозы тоталитарного реванша, русского фашизма, гомо-ксенофобии и катастрофического поредения их рядов. Решили считать всё генеральной репетицией и разошлись.
В июне событие всё-таки состоялось. Упрямые почитатели Мэра, числом с два десятка юродивых, собрались повторно и в полдень возложили букеты куда положено. Дальнейший балаган с трудом поддаётся описанию.
До 18.30 вокруг постамента фотографировались и примерялись к грядущей церемонии официальные статисты, почётный караул, оркестр и нахимовцы (память о паромно-мореходном прошлом Экса). Затем плац подмели от букетов и предложили тем, кто их возложил, тоже выметаться, поскольку мероприятие будет закрытым.
Услышав о «закрытом открытии», неорганизованная либеральная общественность пошатнулась, но устояла, предполагая некую игру слов. Чтобы развеять все сомнения, сообщение повторялось до 30-ти раз. Неорганизованные стояли насмерть. И тогда на них деликатно двинулись милиция, ОМОН и неопознанные спецподразделения. Очаги сопротивления по типу: «Мы ж от чистого сердца!» - подавлялись беспощадно корректно. Особо упрямых мэрских почитателей вывезли на автобусе. В суматохе куда-то дели буддийского монаха в жёлтом одеянии с официальным пригласительным билетом, полученным от автора монумента. Всё происходящее неуловимо напоминало описание разгона митинга лимоновцев в официальных отчётах.
Чрезвычайно высокопоставленная ныне персона прибыла на зачищенное пространство условно-инкогнито в сопровождении четырёх автобусов проверенной массовки. Что происходило у памятника в дальнейшем, доподлинно неизвестно, поскольку из-за принятых мер безопасности внутри периметра не осталось никого, заслуживающего доверия. За линию оцепления доносились лишь вопли, усиленные акустическими системами, да смутно виднелся бронзовый Экс, смотревший сверху взглядом стервятника.
И напоследок. В Балтийском море живёт рыбка-колюшка. Маленькая, с палец величиной, с твёрдыми колючками. Самец колюшки с великим трудом строит гнездо для будущего потомства, трогательно заботится об отложенной икре, прогоняя плавниками через гнездо чистую воду, яростно защищает икринки от врагов. Никто рыбку не ловит, даже хищные рыбы и чайки опасаются колючек отважной малышки. В тяжёлую блокадную пору, когда горожане стояли насмерть, и она послужила Отечеству. Колюшку ловили, варили из неё уху, перетирали на рыбную муку, спасаясь от лютого голода.
Когда лепили мэрское идолище, впустую переводя бронзу и камень, в Кронштадте, городе Русской морской славы, по решению ветеранов Великой Войны поставили другой памятник. На граните ещё петровской набережной три маленькие бронзовые колюшки отважно топорщат свои шипы. Рядом - трогательная надпись, в которой и благодарность, и просьба о прощении:
Обстрелы стихли и бомбёжки,
Но до сих пор звучит хвала
Блокадной маленькой рыбёшке,
Что людям выжить помогла.
Как говорится: «Почувствуйте разницу».
Нечего их стесняться, смейтесь ребята! К чёрту толерантность, даёшь адекватность!
Н.А. ГАН
В содержание номера
К списку номеров
Источник: http://www.duel.ru/200724/?24_4_1