Трансформация основных функций языка.
Язык считается одним из специфических признаков человека. Это и так, и не так, в зависимости от того, что мы будем считать языком. В последнее время всё чаще говорят о "языке животных", а также о способностях обезьян к овладению человеческим языком. Но я не буду идти по лёгкому пути, хотя было бы проще всего считать человеческий язык просто продолжением языка животных. Да, у животных есть язык, и у человека есть язык, но это совершенно разные языки и различие не только в уровне. Преемственность соседствует с радикальными новшествами. Возможность овладения для обезьян человеческим языком говорит об их разуме, но не о наличии собственного аналогичного языка, в естественном состоянии ничего подобного у обезьян не имеется. Язык животных есть ни что иное, как ритуализированное поведение. Формы поведения закрепляются и "читаются" другими животными, которые согласовывают с этими сигналами собственное поведение. Причём не стоит ограничивать взаимодействие одним видом: животное внимательно изучает повадки других и потому знает в той или иной степени чужой "язык". Иначе говоря, язык животных не предназначен исключительно для общения с представителями того же вида. Каждый элемент ритуального поведения значим сам по себе, эти "знаки" могут образовывать последовательности, но не комбинации. Именно этим и отличается человеческий язык, подразумевая язык, на котором разговаривают, ведь были и другие языки. Язык жестов (не жестовый аналог нашего языка, а именно язык жестов) намного ближе к языку животных. С представителем незнакомого народа с помощью жестов нередко удаётся достичь элементарного понимания. Понять сам язык, а так же отличия человеческого языка от языка животных можно на мой взгляд, только рассмотрев функции языка.
Давайте рассмотрим основные функции языка в их динамике. Можно ли считать язык самостоятельным средством коммуникации? На мой взгляд - нет. Нам это не совсем понятно, так как наш язык универсален, но даже для примитивных племен всё будет обстоять иначе. Кто говорит - оказывается важнее того, что он говорит. Прежде всего имеет значение сама "личность" говорящего, а не произносимые слова. Для животных это тоже имеет первоочередное значение, здесь восприятие речи первобытного человека и "дикаря" близки к животному прототипу. С одним человек будет разговаривать, с другим нет, на слова/жесты одного будет реагировать одним образом, на слова другого - иначе. Сказанному одним поверят и будут действовать на основе его слов, такие же слова другого человека проигнорируют. Аналоги из истории: крестьянин не мог просто заговорить с дворянином, а дворянин мог начать разговор с другим дворянином и, тем более, с крестьянином. Есть примеры и в нашей повседневной жизни: близкий человек входит не стучась и говорит то и так, как не говорит посторонний человек. Эти примеры я привёл для того, чтобы показать, что в языке (точнее, языковом употреблении) ещё сохранились следы первичной функции языка. Понятие "коммуникация" не совпадает с понятием "язык". Для животных язык будет только частью единой коммуникации, и наиболее существенной частью у тех видов животных, которые общаются друг с другом, не имея визуального контакта. Это касается внутривидовой коммуникации общественных животных, прежде всего птиц. Коммуникация не исчерпывается ни звуками, ни позами (жестами). Мимика так же принимает участие в коммуникации, у ряда животных - изменение окраски (к примеру, у хамелеонов). Прикосновения - ещё одна сфера средств коммуникации, дополняющая сферу жестов. Скрытыми формами коммуникации могут быть такие вещи, как положение животного относительно других, перемещение одного животного относительно другого. Родство и взаимосвязь первичного языка с остальными формами коммуникации несомненно. Лучше всего это выражается у нас в интонации, которая на первый взгляд не несёт никакой функции, а также в сопровождении речи мимикой и жестами. Но "выражение эмоций" не сопутствует изначально речи, а является её неотъемлемым свойством. Спиркин, который под руководством Войтониса проводил исследование поведения и коммуникации обезьян, писал: «Было бы правильным считать, что всё тело, все органы, а не только звуки животных «говорят» своими движениями о том или ином состоянии, побуждая других животных к определённым действиям» (Спиркин А.Г. Происхождение сознания. М.,1960. С.60). Рассматривать отдельно звуковой язык можно только у человека, тем более нельзя считать «язык» животных способом «передачи информации» .
Язык часто служит способом передать сигнал. Разные сигналы могут говорить о разном. Но является ли речь "передачей информации"? Нет, это прежде всего побуждение другого. Побуждение может иметь много оттенков: попытка доминирования, призыв о помощи, устрашение и т.д. То есть важно не выразить эмоцию "говорящего", а возбудить эмоцию у "слушающего". Речь так же целесообразна, как и весь язык. Содержание "речи" усложняет её и ослабляет воздействие. Мы это можем легко заметить: афоризм воспринимается легче, чем целая речь, короткий лозунг - ещё легче и вызывает больше эмоций, а больше всего воздействует восклик, клич, крик. Простота первичной речи неизбежна и функциональна, она никак не связана с уровнем мышления. Чтобы язык стал сложным, он должен был получить другие функции. Нет, прежняя функция осталась, но отошла постепенно на задний план. И чем больше усложнялся (это не синоним развития) язык, тем труднее становилось понимание одного человека другим. Мы говоря о понимании забываем, что люди разных народов составляют один вид, и даже человек того же народа, выросший в другом месте не будет понимать людей своего же народа. Мера непонимания дошла до максимума. Но всё это не было линейным процессом, начавшимся у животных: где-то произошел скачок, разрыв. Содержание сообщения стало важнее призыва.
Могу высказать несколько предварительных догадок, как это произошло. Возможно тут сыграла наша черта, общая с другими приматами - мы "обезьянничаем", то есть изображаем других людей, себя же, различные события. Первоначально пантомимы использовались для передачи опыта, "рассказа" о произошедшем. Отсюда берет начало и язык (наш, специфический язык), и письменность. Пантомима сопровождалась возгласами и голосовыми сигналами. Но эти сигналы не должны были вызывать у людей соответствующей реакции, или вызывать приглушенную реакцию. Смотрящий пантомиму человек понимает, что угроза, к примеру, обращена не ему, а некому врагу, о котором идёт речь. Изображение пантомимы в виде рисунка могло послужить предпосылкой возникновения иероглифики. Кстати, некоторые иероглифы изображали человека с разным положением рук, то есть передавали жесты. Постепенно сформировался знакомый нам язык, который может безлично передаваться и в речи и в тексте. Безличность видна уже потому, что мы спокойно воспринимаем, когда один человек передаёт речь другого. То, что речь произнесена голосом данного человека, не мешает нам воспринимать её как речь того, за кем он повторяет. ясно, что при таком отношении к речи её побудительная сторона должна исчезать. Парадокс, но изначальный смысл речи - не в содержании речи! Это язык животных, язык первобытного человека, который нами почти утрачен. Это средство взаимодействия и воздействия, которое не может быть отделено от конкретного носителя и адресата, от конкретной ситуации. Первичная речь проста, но не может быть воспроизведена. Сигнал об опасности имеет смысл только тогда, когда опасность есть, и он имеет адресата, хотя и не всегда известного, подчас это аналог нашего "сос".
Итак, первичная функция языка - побуждать, новая функция языка - сообщать, то есть передавать нечто разуму. Это нечто не является побуждением к действию, или побуждение вторично. Поэтому у человека старые функции языка выполняют другие коммуникационные формы, в частности звук горна, сопровождение приказа жестом, а то и прямой стимуляцией. Отсюда "палочная дисциплина", палка выполняет роль стимула, когда речь оказывается недостаточной. Язык обращен только к разуму, тогда как остальные формы коммуникации воздействуют на организм в целом. Возникает отрыв речи от всего остального поведения человека. Теряется одно важное качество - цельность. Детский крик - это первичная речь, и поначалу ребенок пользуется речью по её первичной функции. Но потом он усваивает, что в речи важно лишь содержание, она не воздействует на других, как мотиватор. Да и как не усвоить, если твой плач игнорируют? Ребенок повторяет, хотя и совершенно по-новому, исторический путь человечества. К сожалению, мы очень мало внимания уделяем тому, с кем и как мы говорим, и делаем акцент на содержании. Иногда мы готовы поменять собеседника только потому, что с ним можно поговорить на эту тему. Постепенно речь становится вторичной по отношению к языку, язык начинает становиться сложной внешней структурой, которая определяет наше мышление и речь. Но изначально язык и речь неразделимы, язык только в речи и существует.
Является ли язык средством выражения? Да, возможно, но это вторичная функция. Она имеется и в первом, животном, варианте, также и в варианте человеческом. Если в первом выражается "чувство", то во втором - "мысль". Животным языком не передать мысль, человеческим почти невозможно передать чувство. Ошибка многих поэтов и писателей в том, что они стараются описать чувство. Это тупик. Чувство нужно возбудить. Первичный язык это позволял, наш язык не позволяет. Если уж мы хотим вызвать чувство, нужно описывать некие образы, которые вызовут у нас появление этого чувства. Сравните словосочетания "огромный крокодил с открытой пастью" и "сильный страх". Второе точнее описывает, но первое может вызвать в какой-то степени требуемое чувство. Наша коммуникация с одной стороны совершенна, с другой - убога. Разве слова "я тебя люблю" что-то выражают? Сам феномен обмана, разновидностью которого является лукавство, порожден языком. И в социальной жизни обман занимает не меньшую роль, чем принуждение. Чаще всего, принуждение является вспомогательным по отношению к обману. Самая большая власть основывается на обмане, а не насилии. Потому возрастает роль идеологии, то есть словесного обоснования. гипертрофия содержания речи имеет свою негативную сторону. Задумайтесь, почему мы так любим домашних животных? Они подчас понимают нас гораздо лучше, чем люди. Понимают и даже сочувствуют. И наоборот, мы хорошо понимаем их. В некотором смысле любить животного проще, чем любить человека. Мы просто разучились "чувствовать" другого человека, а потому не можем его любить полноценно. Вопрос о выражении чувств перерастает вопрос об анемии чувств, отмирании чувств. Чем больше для человека значит слово, тем хуже он чувствует. Другой акцент, другой объект внимания, другой стимул. Сами слова могут превращаться в основу мотивации. Не случайно в 20 веке так сложно стало провести грань между совершенным компьютером и человеком. Разница огромна, но зацикливание на слове, на содержании, превращение речи в поток информации и послужило тому, что человек стал похож на компьютер. первобытный человек не смог бы не только изобрести компьютер, но даже пользоваться им, при всём своём разуме. В научном тексте выражается предельное отчуждение речи от жизненного процесса.
Анализ развития речи и языка в плане доминирующей функции выявил интересную закономерность. Трансформацию животного языка в человеческий можно рассматривать равным образом и как обогащение, и как обеднение с отдной и той же позиции. В одном - обогащение, в другом - обеднение. Песня является, пожалуй, последним отголоском первичной функции языка. Мы даже спокойно слушаем песню на незнакомом языке, хотя нам никогда не придёт в голову слушать речь или читать текст на незнакомом языке.
Мышление человека существенно отличается от мышления животных, но разум в основе тот же и базовые механизмы те же. Разум осуществляет свою деятельность не в «духовном мире», а на основе мозга, значит, связан с физиологией. К чему я веду? Как одно состояние организма вызывает другое, как один рефлекс порождает другой, так и одна мысль порождает другую. Чем длиннее цепочка, тем сильнее искажение. Опять тоже положение, как и с побудительностью речи: одно развивается, другое угасает. В данном случае, увеличение цепочки мыслей даёт возможность строить сложные словесно-мыслительные конструкции, но теряется стимульный характер слова. Обычно считается, что для современного человека слово имеет гораздо большее значение, чем для примитивного. Но это совсем не так. На самом деле для нас имеет большое значение речь, текст, но не слово или высказывание. Слово больше не ведёт нас и не побуждает к действию. А вот на раннем этапе трансформации языка слово побуждало. Сложность нашего мышления и нашей речи исключает превращение слов в стимулы. По крайней мере стимулы получаются очень слабыми. Вы возразите мне, что мы часто меняем своё поведение на основе чужих слов. Да, несомненно, но давайте посмотрим как это происходит. Мы слышим слова, но реагируем не на слова. К примеру, пугает нас не слово, а то представление, которое вызывает речь. Нюанс в том, что представление связано со словом или с речью произвольно. У разных людей разные ассоциации, даже если они понимают слово одинаково. К примеру, если я ненавижу есть какое-то блюдо, у меня его упоминание вызовет определённую реакцию. Весь акцент смещается на содержание слова и речи, язык используется как средство информирования. В силу гипертрофии вторичной функции языка (дифференцировании сигнала) первичная функция отходит в тень. Мы же при всём желании не можем без выработки определённой привычки начать воспринимать слова как побудительные сигналы.
Почему я говорю о вторичной функции? Учёные выяснили, что животные имеют много нюансов с воём языке. Одно животное подает другому не просто сигнал об опасности, но в зависимости от опасности сигнал будет отличаться. Сами понимаете, что сам факт предупреждения об опасности важнее указания на характер опасности. С развитием разума и технологической базы жизнедеятельности для человека всё большее значение приобретают «детали». Поначалу побудительная и содержательная функции выравниваются, но неизбежно содержательная получает верх. Процесс трансформации языка вполне закономерен и тесно связан с другими сторонами развития человечества. Чем сложнее становится язык, чем совершеннее средства выражения, тем больше и лучше может этот язык выразить. Содержание речи, «информирование», становится единственной возможностью языка и единственной задачей речи. Чтобы вам не казалось, что я рассуждаю оторвано от реальности, заимствую один пример из фильма А. Куросавы «Плохие спят спокойно». К одному персонажу фильма, которого должна взять для допроса полиция, подходит его адвокат и шепчет на ухо: «Господин такой-то просил передать, что он рассчитывает на вас». Услышав это, тот человек бросился под колёса автомобиля. И полицейские поняли, что адвокат убил его, убил в прямом смысле, вынудив к самоубийству. Но для меня важно то, что сами слова не содержали не призыва покончить с собой, ни угрозы, ни шантажа, ни даже напоминания. Европеец бы вряд ли так поступил, но здесь всё дело в культуре, стереотипах мышления. Побудительную силу имеет содержание речи, а не её форма, даже словесное наполнение.
На что же воздействуют слова? Слова напрямую уже не действуют, но могут включить волю. То есть человек, напрягая волю (некое нервное напряжение, углубляться в физиологию не хочется, это особый разговор), вызывает действие. Равным образом человек может произвольно отреагировать на слова другого человека, либо на свои собственные мысли, выраженные в словесной форме. Видимо, результат размышления формируется в приказ. То, что исчезло из языка, не может до конца исчезнуть из мышления. Возможно, что этот приказ не всегда словесен, то есть осмыслен. Именно поэтому, мне кажется, лучше работают команды и побуждения, основанные на словах другого языка. Отдавая себе же приказ, мы мобилизуем волю. Это и есть то, что зачастую называют «свободная воля», поскольку нет строгой детерминации выбора поведения внешними стимулами. Произвольность мышления перетекает в произвольность поведения. Наше мышление и наш язык выделяются в отдельную сферу, разрывая единство с организмом. Теперь разум начинает отдавать команды, опираясь на язык, а не на чувства.
Конечно, высказанные положения нуждаются в развитии, уточнении, подкреплении фактическим материалом. Но уверен, что изучение происхождения и трансформации человеческого языка, а также его роли в нашей жизни, следует начинать именно с констатации смены основных функций.